– Ты не спрашивала. – Битти с тихим фырканьем выпустила струйку дыма из ноздрей. – Сисси всегда старалась защитить вас с Айви. Ей хотелось, чтобы вы никогда не испытывали боли. Неизвестно, хорошо это или нет. – Она затянулась и хрипло добавила: – Я бы предложила тебе сигаретку, но не буду, потому что вредно. Иногда при виде Сисси меня так и тянет закурить.

С таким кашлем ей бы не мешало бросить. Я с самого детства это говорила, и все без толку. Битти – одна из самых независимых женщин, кого я знаю. Всегда делает только то, что хочет.

Я окинула взглядом реку, прислушалась к тихому лязгу тросов о мачты, доносящемуся из марины. Этот звук беспокоил меня, словно неоконченная фраза, напоминая о том, где моя родина. В Нью-Йорке я жила между двух рек, но все равно не чувствовала себя дома. Должно быть, соленая вода, текущая в моих венах, воспринимала Ист-ривер и Гудзон как чужеродные элементы, несовместимые с моей группой крови.

– Мне… мне нужно побыть одной и все обдумать.

– Ясно. Но прежде чем ты начнешь выносить суждения, я хочу, чтобы ты запомнила одну важную вещь. Возможно, Сисси кажется тебе назойливой и черствой, но все, что она делает – исключительно от чистого сердца. А сердце у нее такое большое, что можно пришвартовать рыболовецкий траулер и еще хватит места для пары байдарок. Она посвятила жизнь тебе и маме. Нельзя упрекать человека за то, что он слишком сильно любит.

Битти пыталась предупредить, чтобы я не осуждала Сисси, но вот за что – этого я пока не выяснила. На сегодня с меня довольно сюрпризов и разочарований. Хватит.

– Скажи Сисси, я скоро приду. – И я принялась спускаться по ступеням.

– Ларкин?

Я остановилась:

– Да?

– Хорошо, что ты вернулась. Мы ужасно по тебе скучали, а твоя мама – больше всех.

– Я не хотела возвращаться во многом из-за нее.

Безмолвный вопрос Битти повис в воздухе. У меня не было желания на него отвечать.

– Спокойной ночи. – Я вышла на лужайку, обошла дом и направилась по Фронт-стрит в сторону Принс-стрит. Мейбри упомянула, что живет неподалеку от своих родителей. Она не оставила точного адреса, однако я не сомневалась, что сразу узнаю ее дом по безупречному двору с пестрыми цветочными клумбами; даже если цветы, по всем канонам, не должны сочетаться друг с другом, клумбы все равно будут выглядеть идеально, потому что Мейбри так решила.

Мне не хотелось общаться ни с Мейбри, ни с Беннеттом. Я уже убедила себя в том, что в течение нескольких дней мама пойдет на поправку. Лучше спрошу папу, почему они с Беннеттом приехали в Карроумор вместе; не стоит из-за этого мучиться чувством неловкости, стучась в дверь к Мейбри.

Стемнело. Уличные фонари излучали теплый свет. Я шла мимо старых дубов, таких же больших и величественных, как в детстве, и до боли знакомых, как брауни Сисси. Проехала машина; из открытых окон лилась музыка. «Это моя жизнь», Джон Бон Джови. Альбом «Краш» двухтысячного года. Я усмехнулась сама себе. Некоторые вещи не меняются.

Я дошла до Орандж-стрит и остановилась. Вместо того чтобы повернуть направо, к дому Мейбри, я свернула налево, в сторону деревянной набережной, тянущейся вдоль берега реки Сампит почти через всю историческую часть Джорджтауна. Прогулочная зона на набережной была центром притяжения для туристов и местных жителей. С тех пор как нас стали отпускать без взрослых, мы с Мейбри и Беннеттом часто сидели здесь на скамейке, ели мороженое и сочиняли захватывающие истории о прохожих и их мрачных тайнах.

Мейбри жаловалась, что из-за моих рассказов ей снятся кошмары. По ее мнению, это свидетельствовало о таланте: только хороший писатель способен заставить людей поверить, что выдуманные им истории – правда. Беннетт первым объявил – мне нужно писать романы. Мейбри не сомневалась – по моим книгам станут снимать фильмы, и я должна сама подбирать к ним музыку, ведь мне известны все песни на свете. Я искренне верила, что так и будет. В детстве мне казалось, что все возможно.

На набережной было людно. В основном здесь гуляли туристы, хотя сезон еще не начался. Многие жители северных штатов проводят зиму в равнинных землях и возвращаются домой, когда солнце Южной Каролины становится чересчур жарким.

Ноги сами несли меня вперед, и вскоре я оказалась у кафе «Райское мороженое и газировка у Гэбриела» – одной из многочисленных закусочных, теснящихся между набережной и Фронт-стрит. В теплые дни их цветные тенты колыхались на ветру, радуя глаз и душу.

Я остановилась у большой витрины, вдохнула знакомый карамельный запах. Как и прежде, у стены – три столика. Две парочки смаковали мороженое, когда-то казавшееся мне лучшим в мире, – правда, меня едва ли можно назвать экспертом, ведь я почти не выезжала за пределы округа Джорджтаун. На задней стене – фреска с местным пейзажем, а на боковых приколоты кнопками фотографии дельфинов.

За изогнутой стеклянной стойкой стоял Гэбриел Джонс. Его волосы совсем поседели, но кожа осталась такой же темной, а улыбка – широкой и доброй, как много лет назад, когда я впервые его увидела.

Дверь была открыта, чтобы внутрь проникал прохладный ветерок с реки, и я вошла, ожидая, пока Гэбриел рассчитается с посетителями. Высокий мужчина перед стойкой обнимал за талию миниатюрную брюнетку. Оба сосредоточенно выбирали мороженое.

Женщину я не знала, а вот мужчина показался мне знакомым. Было что-то такое в широких плечах, туго обтянутых рубашкой, и в пряди русых волос, упавшей ему на лоб, когда он наклонился вперед, почти касаясь щекой щеки женщины.

Словно почувствовав мой взгляд, он обернулся. Да, верно, я его знаю, и очень давно, почти столько же, как Мейбри и Беннетта. Однако мы с Джексоном Портером никогда не были друзьями. Никогда.

Джексон на мгновение задержал на мне взгляд, и я разглядела его получше: симпатичный юноша превратился в сильного, красивого мужчину, похожего на Кристофера Рива из старых фильмов про Супермена. Ну еще бы, парни вроде Джексона с возрастом не становятся мягче.

Он слегка нахмурился, словно недоумевая, где мог меня видеть, и повернулся к женщине. Может, это и глупо, но от смущения, граничащего с унижением, я залилась краской. Трудно поверить, что человек, сыгравший ключевую роль во время худшего события в моей жизни, меня не узнал.

Я ждала. В горле пересохло. Нужно выпить лимонада с мороженым, чтобы затушить огонь стыда и замешательства. Гэбриел отдал заказ, и Джексон Портер вышел, придержав дверь для своей спутницы.

– Мисс Ларкин, – приветствовал меня хозяин заведения, расплывшись в улыбке. – Такая же красотка, как прежде. – Он поднял глаза на колонку под потолком.

Играла плавная, медленная музыка. Гэбриел всегда ставил только послевоенные песни. По его мнению, современные хиты засоряют мозг и оскорбляют слух.

– «Не перестану любить тебя», Дорис Дэй.

Должно быть, он услышал дрожь в моем голосе, потому что подошел ко мне и заключил в объятия.

– Не обращай на него внимания, – кивнул он на дверь. – Некоторым просто ума не хватает вести себя прилично.

Я расплакалась – из-за мамы, из-за всего хорошего, что было во мне и от чего я избавилась вместе с плохим, и из-за моего глупого слабого сердца, которое до сих пор страдает по Джексону Портеру.

Восемь

Сисси2010

Сисси остановилась перед большим зеркалом в холле и открыла верхний ящик комода. Навстречу выкатились несколько тюбиков губной помады. Она выбрала свою любимую – «Вишню на снегу», классический оттенок «Ревлон» пятьдесят третьего года. Сисси даже дала наказ Битти: когда настанет время встретиться с Иисусом, на ее губах должна быть именно эта помада.

Она принялась аккуратно красить губы, слушая, как Битти и Ларкин за завтраком разговаривают о погоде и приливах – о чем угодно, только не об Айви.

Я знаю про Маргарет. Рука Сисси дрогнула. Помада залезла за край верхней губы. Что Айви имела в виду?

Она взглянула в окно, на старый гараж, где Айви устроила магазинчик по продаже восстановленной мебели. Сисси с радостью разрешила ей пользоваться гаражом и пожертвовала старинную двуколку, некогда принадлежавшую местному коллекционеру. Она думала, Айви быстро охладеет, однако увлечение продержалось дольше, чем другие, и даже приносило доход: за помещение не нужно было платить, а благодаря сарафанному радио новости о маленьком бизнесе Айви разошлись из уст в уста.

Сисси осторожно подтерла размазанную помаду и напомнила себе заглянуть в гараж после возвращения из больницы. Айви наверняка оставила там открытые банки с лаком, растворителем и бог знает чем еще. Как всегда, Сисси убирала за ней, закрывала банки и выносила мусорное ведро, наполненное жестянками от диетического «Доктора Пеппера» и пластиковыми упаковками от сыра. Во время порывов творчества Айви не ела ничего другого, считая рутинное приготовление пищи препятствием для вдохновения.

– Вы готовы? – нетерпеливо позвала Сисси, укладывая в сумочку блокнот и ручку.

Нужно подробно расспросить врачей, какой уход понадобится Айви, когда та вернется домой. «Когда», а не «если». Сисси уже решила, что превратит библиотеку на первом этаже в комфортную палату, чтобы Айви не приходилось подниматься по лестнице, пока она полностью не поправится.

Сисси не стала советоваться с Мэком. Она – мама Айви, и ничьи советы ей не нужны. Учитывая, во что превратился брак Айви за последние десять лет, мнение Мэка вообще не имеет значения.

– А это зачем? – спросила Битти, указывая на букет чайных роз, стоящий в вазе.

– Отнесу Айви. Надеюсь, аромат поможет ей очнуться. Она всегда любила мои розы. В этом году они расцвели раньше, чем обычно, – словно почувствовали, что нужны Айви.

– Я готова, – сообщила Ларкин, выходя вслед за Битти из кухни.

На ее лице нет ни следа косметики. У девочки хорошая кожа, в основном благодаря тому, что Сисси не позволяла ей подолгу гулять на солнце и внушала важность правильного ухода. Ларкин унаследовала ярко-голубые глаза Дарлингтонов, только ресницы у нее бледно-золотистые, даже светлее, чем волосы.