Татьяна Лунина - Когда забудешь, позвони

— Ага! И с творогом парочку, и с яблоками, пожалуйста, три.

Она молча взяла протянутые деньги и опустила в карман фартука.

— Что-то еще?

— Да. — И как с вышки в воду: — Прошу уделить мне сегодня часть вашего времени. Мы ведь знакомы целых пять месяцев и два дня, а я, кроме имени, ничего о вас не знаю.

— А у меня, кроме имени, ничего и нет, — улыбнулась пирожница наивности ученого. — Так что вы знаете все.

— Я буду в шесть, — не отставал настырный покупатель. — Прошу вас, не уходите.

Она неопределенно пожала плечами.

— Спасибо! — обрадовался физик и ринулся к своей аббревиатуре.

— А пирожки? — крикнула вслед «семечковая» соседка.

— Вечером заберу! — весело бросил на ходу.

— Василисушка, по-моему, Саше нравится не только твоя выпечка. Тебе так не кажется? — деликатно заметила Анна Иванна, отгоняя вороватого воробья.

Васса, не ответив, задумчиво проводила взглядом спину в светлой рубашке.

— Молодость! — мечтательно вздохнула старушка.

Денек выдался на славу. Щедро пригревало июньское солнышко, весело чирикали воробьи, пирожки раскупались бойчее обычного, уже третья партия на исходе. Даже на круглой Фединой физиономии была не ухмылка — улыбка, когда он брал из Вассиной руки привычную сумму. А мог бы и больше затребовать: видит, как идут дела. Есть все ж таки совесть у нашей милиции! Ближе к вечеру проявился Борис и, как обычно, тормознул рядом с семечками. Васса помнила его отлично, словно расстались вчера, а не семь лет назад. Он же ее не узнавал — и слава Богу. Бывший спаситель оказался фанатом кубанских подсолнухов и частенько отоваривался у «семечковой» бабульки. Как сообщила Анна Иванна, он был большим начальником в аббревиатуре, но имел и большие проблемы.

— У него красавица-жена и очень скверный характер: рассорился с директором института. Говорят, умница, справедливый, за дело душой болеет, но ладить с руководством не умеет, — сплетничала о своем клиенте отставной библиотекарь. — Не жилец в институте, — уныло констатировала информаторша. — Жаль, приятный человек и покупатель хороший, никогда сдачу не берет. А семечки мои любит, каждый раз по большому стакану отпускаю, а то и по два. — Васса слушала вполуха, думая о своем. Слушать было неинтересно, но перебивать — бестактно. Старушке за ее солидный библиотечный стаж явно поднаскучили судьбы придуманные, и она с охотой переключилась на реальные. — А Саша, Александр Семенович, — его друг. Заведует лабораторией. — И многозначительно добавила: — Холостой.

Информация словоохотливой «коллеги» не вызывала никаких эмоций и тем более не являлась поводом для размышлений. В коротких пробежках к дому за румяным товаром, бойкой торговле, выплате дани и старушкиных рассказах пролетел день, и без пяти шесть в пустой кастрюле скучал пакет, «забытый» пытливым покупателем. Ушла, громыхнув пустым ведром, Анна Иванна, отхлопали, выпуская трудоголиков, двери аббревиатуры, а Васса застыла столбом, кляня собственную щепетильность. «Все, — решила она, когда обе стрелки застряли на полпути к цифре „семь“, — ухожу. А пирожки завтра отдам, хлеб за брюхом не гоняется. Или деньги верну». Она сложила стул, взяла в руки кастрюлю и, собираясь переходить дорогу, посмотрела, как и положено, влево, потом направо. С двух сторон, радостно ухмыляясь во весь рот, к ней спешили двое: один — плотный и невысокий милиционер, другой — стройный и подтянутый штатский. Но изумление вызвал третий — в ослепительно белой морской форме. Капитан первого ранга почтительно склонил перед ней голову и голосом счастливого прошлого мягко спросил:

— А вы по-прежнему не боитесь солнца? Позвольте, я помогу вам, Василиса.

Январь, 2003 год

— Мотор!

— Разговор с ногой по телефону, дубль один! — выпалила хлопушка.

Легко дотянувшись до аппарата на полу, Олег снимает трубку.

— Алло! — Через пару секунд на лице легкая досада. — Не совсем. — Молчит секунд пять, потом ухмыляется. Пытается согнуть ногу в колене, показывает ей большой палец — дескать, молодец, калека! И весело произносит в пустую трубку: — Ну, если дорогу осилит идущий, едущему пасовать и вовсе не к лицу. — Смотрит на часы. — Сейчас — четырнадцать двадцать.

Через час жду. — Три секунды сосредоточенного молчания. Потом — пресекающим тоном: — Все объяснения в машине. Давай! — Трубка осторожно опускается на рычаг, легкое потягивание всем телом, довольная улыбка и бормотание: — Не будем строить иллюзий!

— Стоп, снято! Отлично, Олег!

Ай да Андрей Саныч! Ай да молодец! Кто ж сомневался, что он найдет выход! Конечно, они продолжают работать. Решено обыграть перелом Олеговой ноги и внести в сценарий некоторые изменения, не принципиальные. Перелом даже пошел на пользу, оттеняет характер — сильный, не сдающийся ни при каких обстоятельствах. А если учесть, что гипс настоящий, а не бутафорный, мужество актера и героя здесь неразделимы.

Конец съемочного дня смазал телефонный звонок.

— Слушаю! — Через пару минут режиссер бросил в трубку всего одно слово: — Понял. — Тут же набрал чей-то номер. — Миша, ты уже в курсе? — Бросил краткое: — Еду! — И быстро направился к выходу из павильона. Не попрощавшись ни с кем.

— Кажется, у нас серьезные неприятности, — пробормотала вересовская тень Анечка Гвоздева. И укоризненно посмотрела на Олега, как будто это он открыл ворота пришедшей беде.

— Борька, твою мать, на кой ляд здесь циклевка?

— Палыч поставил.

— Бабе своей пусть ставит! Хоть в углу, хоть на полати, а к машине с уважением надо. — Бригадир осторожно перекатил циклевочную машину в прихожую и подошел к рабочим: — Все, мужики, кончай перекур! Хозяин премию обещал, если завтра сдадим.

Глебов погасил в жестяной банке окурок и поднялся с пола. Деньги были нужны.

— Борька, Палыча кликни! Он у мусорки где-то ошивается. А ты что расселся? Подымайся давай! — Васильич дернул за рукав сидящего на полу маляра. — Слыхал байку: курить — здоровью вредить? — Оскалил желтые прокуренные зубы. — Кончай! Вон, уже в штанах дымится, побереги хозяйство-то — еще сгодится! — И хохотнул, довольный собственным плоским каламбуром.

Смех, переходящий в надсадный кашель курильщика, Борис услышал уже за дверью. Ученостью их бригадир похвалиться, конечно, не мог, но дело свое знал отлично: бригада всегда и с товаром, и с наваром. Как-то вечером за бутылкой «Жигулевского» они с Васильичем разговорились, и тот повернулся вдруг неожиданной стороной.

— Вот ты, ученый человек, а под моим началом, — рассуждал бригадир, покуривая. — Сидим мы тут с тобой рядком да о жизни толкуем. И вся твоя наука не объяснит: почему мы, такие разные, на одной досочке оказались? Не знаешь? — Борис промолчал. — То-то. А все потому, Андреич, что твоя наука — от людей, а моя — от Бога, и у нее свой дележ. Она очень простая, несколько слов всего. Не воруй, не подличай, не возносись над людьми — вот и вся грамота. Не убивай — само собой, нет ничего страшнее — живую душу загубить. — Не спеша открыл допотопный, с какими-то вензелями металлический портсигар, вытащил папиросу. — Выучишься этой грамоте — хрен тебя кто скрутит, потому как она душу учит. А сильнее души в мире — ничего. Я к этой науке уже в конце жизни пришел, битый-перебитый. Меня Бог вел, тебя — люди: академики, профессора. Вот и вся между нами разница. Только, сдается, выучка моя для жизни покрепче твоей будет. — Он достал из нагрудного кармана коробок. — Ну, да молодой, умный — выучишься и ты. — Чиркнул спичкой, глубоко затянулся. Борис слушал не перебивая. Что, видимо, льстило старому мастеру. — А правда, что ты — профессор?

Глебов молча кивнул.

— А по какой части?

— Физик, специализируюсь по биоэнергетическим полям.

— А по-русски?

— Мы хотели узнать, где Бог, где черт, — отшутился профессор.

— Куда замахнулись! — удивился бригадир. — А чего их искать? Они — в каждом. И в тебе, и во мне, и в них вон, — кивнул головой на прохожих. — И Бог, и черт — в каждом человеке, друг с дружкой сидят, спорят, кто главнее. Бывает, что побеждает черт. И тогда не человек — нелюдь, — рассуждал бригадир.

А доктор физики, профессор и лауреат внимательно слушал и изредка поддакивал, потягивая душистое пенное пиво. Кто бы сказал год назад, что такое возможно — рассмеялся бы в лицо фантазеру. Но экспериментатор теперь сам попал в положение подопытного, и результаты проявлялись весьма любопытные. Так, например, выяснилось, что никого здесь не волнуют ни его звания, ни знания, ни прежний статус, ни научные открытия. Окружающих его людей интересует другое: жлоб он или готов поделиться, надежный или может заложить, выручит или подставит. И это открытие, далеко не единственное, оказалось для Бориса Андреевича Глебова очень важным.

— Ой! — радостно вскрикнула живая преграда, выросшая невесть откуда на пути. — Здрасьте, Борис Андреич! А я папу ищу, вы не знаете, где он? — Девушка стояла вплотную, прикасаясь грудью. Из-под рыжей челки невинно улыбались хитрые зеленые глаза.

— Добрый вечер! Извините, Оля, задумался, — пробормотал Борис и отступил в сторону.

— Можно вас попросить об одной вещи? — Ольга сделала шаг влево и опять оказалась лицом к лицу.

Не может же он петлять, как заяц!

— Да?

— Пожалуйста, задумывайтесь почаще! — выдохнула «преграда» и, резко повернувшись, скользнула по его лицу волной душистых волос.

Стройная фигурка удалялась, подчеркнуто покачивая бедрами. «Черт! Хорошо, на улице столкнулись — не в подъезде, — с облегчением подумал Борис, чувствуя, как против воли загорячело в паху. — Не хватало еще кинуться на эту девочку среди бела дня. Как брызжущий гормонами юнец!» Он усмехнулся, вспомнив зеленые глаза и поддразнивающее прикосновение упругой груди — эта девочка иным дамам сто очков форы даст. Ольга уже месяца три откровенно заигрывала с Глебовым, дразня молодостью и обаянием. Впервые Борис встретился с ней на заправке. Подавая деньги в маленькое окошко, услышал сзади знакомый голос и повернулся: