— Мам, кто там?

— Это я! — громко доложилась Ангелина, снимая сапоги. И тихо спросила: — Какие неприятности?

Но Анна Даниловна не ответила, захлопотала вокруг гостьи. И той показалось, что старушка жалеет о сказанном.

— Раздевайтесь, проходите! Сейчас чай поставлю.

— Не беспокойтесь, пожалуйста! У вас и без меня забот хватает.

— Чай пить — не дрова рубить, милая! — рассмеялась хозяйка. — Проходите! Олег у себя, с банками лежит. Вот чаек заварю и освобожу его. Совсем не хочет лечиться, — пожаловалась она. — Все — с боем. Банок боится, горчичники ненавидит. Ну не смешно?

— Я тоже ненавижу! — улыбнулась гостья и вошла в комнату.

На диване, уткнувшись носом в подушку, лежал Олег, одушевленный предмет зависти, обожания и сплетен. Бледный, взлохмаченный, небритый, с горбинками на спине, укутанный пледом.

— Привет! Как дела ?

— Привет! Ленюсь, а лодырю, как известно, всегда нездоровится. Чем порадуешь болезного?

— Гостя, сынок, сперва накорми, а потом вестей спроси! — В комнату вошла Анна Даниловна с подносом в руках. На блюдцах аппетитно розовели-желтели-белели ветчина и сыры, в розетке вишневело варенье, из плетеной корзинки выглядывали тосты. — Мойте руки, Линочка, а я пока сниму банки с этого труса.

Освободившись от стеклянной братии, больной повеселел и принялся пытать гостью о новостях.

— Новостей — две. Как по шаблону: хорошая и плохая. Тебе с какой начать?

— С плюсовой.

— Съемки идут полным ходом. Завтра вылетаем в Крым.

— Отлично! — порадовался Олег. — Значит, история с «Баррель» не оказалась для нас катастрофой. Молодец Миша! — и мечтательно вздохнул. — Крыму сейчас тепло, солнышко! Ялтинский климат полезен для легких. Завидую! А плохая?

— Погиб Женя Ленточкин, водитель. — Иона поведала подробности.

— Это ужасно! У него ведь, кажется, жена беременна?

— В роддоме, девочку родила на днях.

— Бедняги!

Погоревали о парне, посочувствовали его жене. Потом Ангелина рассказала, как прошла сегодняшняя съемка. Но Олег слушал вполуха, был явно чем-то озабочен, и гостья поняла, что засиделась.

— Пойду я, Олег. Дел много, да и ты, похоже, устал.

— Я не устал — озверел в одиночестве. Не уходи!

— С тобой трудно разговаривать, — призналась Ангелина. И улыбнулась, не желая обидеть.

— Скорее, тону в сточной канаве, — мрачно констатировал он.

— Неприятности?

— Как ты относишься к предательству? — внезапно спросил Олег.

— Как всякий нормальный человек, — растерялась она, — с омерзением. А с чего это ты вдруг заговорил об этом?

Греков невесело задумался, внимательно разглядывая шелковую кайму пушистого пледа.

— Фээсбэшник сегодня со мной общался. Перед твоим приходом.

— Господи, им-то что от тебя нужно?!

— Друг у меня был, — пояснил Олег. — Только Левакин, или Левак, как его звали. Ненавидел он эту кличку, с кулаками кидался, когда ее слышал. Отличный парень! Верный, надежный, слово держать умел, не закладывал никого, не лебезил. Способный, на лету все схватывал! Мы с первого класса дружили. Потом он на какие-то высшие курсы поступил. Отец в органах служил — пристроил, наверное. Но мы продолжали общаться. Дружба от профессии не зависит, верно? Анатоль выпустился, женился. Я у него на свадьбе был. Хорошая девчонка, симпатичная, веселая. Сразу после свадьбы они укатили за границу, кажется, в Англию. Там Левак трубил в посольстве. Или торгпредстве, а может, в консульстве — деталей не знаю. Потом как-то случайно я встретил Ксюшку на Арбате. Но она сделала вид, что не заметила меня. Лет десять, если не больше, ничего о нем не слышал. До сегодняшнего дня, точнее, утра. Утром заявился «товарищ» и тщательно меня порасспрашивал: не слышал, не видел, не знал ли я чего об Анатолии Федоровиче Левакине, моем старом приятеле. Что я мог ответить? Естественно, сплошные «нет». Мне он не дал ответа даже на простой вопрос: «Что случилось?» «Наводим справки» — вот чем отделался «серый товарищ». Когда эта служба просто так наводила справки?! — Греков помолчал, отпил «Боржоми» из бутылки. — Потом фээсбэшник посоветовал забыть о нашем разговоре. — Олег усмехнулся. — «Во избежание неприятностей», как он объяснил. И отчалил. Но эти ребята ошибаются, если думают, что только они владеют информацией. Слухом земля полнится! Я снял трубку и сделал звонок, только один. И оказалось, что наш Только — предатель. Никакого секрета! Об этом раструбили западные СМИ: Анатолий Левакин, полковник российской разведки, запросил политического убежища у американцев. Естественно, позолотив им ручку. «Добрый» дядюшка Сэм никогда не отличался бескорыстием. И вот теперь мне не дает покоя мысль: как мог стать предателем мой друг, которого я знал как облупленного, с детства?

— Может, не знал ? — осторожно спросила Ангелина.

— Знал! — Олег яростно стукнул кулаком по пледу. — Он гордый был, честь имел и никогда никого не боялся. Кроме отца. Перед своим отцом он трусил.

— Значит, все-таки страх в нем был?

— Только перед отцом.

— Может, отсюда и тянутся корешки?

— Ерунда! Почти в каждом есть страх, но далеко не каждый предает.

— И у тебя есть?

— Полно!

— Например?

— Например, я боюсь за мать — не болела бы, не знала бед. И за свою профессию — не осрамить бы. За молодых ребят — не пошли бы на пушечное мясо. За бездомных собак — не околели б с голоду. Господи, да мало ли ?!

— Твои страхи — «за», а не «перед». Они лишают покоя, но не ведут к предательству.

— Предать — значит утратить честь, — не сдавался Олег. — Страх здесь ни при чем.

— А я думаю, что предательство — это страх за свою шкуру. Страх и малодушие, повязанные ложью.

— Какой ложью?

— Той, что обманывает доверие.

— Это все формулировки. А я хочу понять механизмы, суть. Только был не малодушным — сильным. Он был лидером, вторых ролей не признавал. И терпеть не мог, когда его обставляли.

— То есть считал себя лучше других? — уточнила она. Греков не ответил, глядя в зашторенное окно. — А ведь твой друг обладал страшным грехом — гордыней. Тебе не кажется?

Олег долго молчал, потом медленно заговорил, вслушиваясь в свои слова:

— Гордыня — гор — гора… Моя гора — выше твоей, выше других. Я неравный — выше. И чтобы остаться на ее вершине, пойду на все. — Он словно примерял на себя те обстоятельства, в которых оказался другой. — Сатана — падший ангел. Предатель — падший человек. Ив основе падения — гордыня?

— Только у Сатаны. Человеком движет еще и страх — боязнь за себя, бесценного. Ты точно подметил сходство этих слов: гора — гордец. Он — над всеми! Гордец не признает ни Божьей силы, ни людской слабости — только себя. Его собственное право — законнее, благо — заслужённее, жизнь — бесценнее.

— Каждый считает свою жизнь бесценной. В этом нельзя упрекать, — заметил Олег.

В наступившей тишине стало слышно, как в комнате Анны Даниловны бормочет телевизор.

— Мой дед погиб на войне: закрыл собой молоденькую санитарку, семнадцатилетнюю девочку. И осколок снаряда ударил не в нее — в него. После войны она разыскала бабушку и рассказала об этом. Для деда собственная жизнь тоже была бесценной. Но жизнь этой девочки он посчитал ценнее. Ученый вводит себе опасный вирус: он увлечен экспериментом. Но этот азарт — внешний. По сути, он полон смирения перед своей наукой и теми, кого она спасет. Когда кто-то тонет, на берегу остаться невозможно. И рывок в воду — смирение перед чужой судьбой. — Олег слушал внимательно, не перебивая. — Каждая жизнь бесценна — это неоспоримо. Но право на нее — за тем, кто свыше. Смиренный это понимает. Гордец отрицает Божье право и утверждает свое. И его право — для себя одного. Ведь он — на горе. Другие — под ним — песок, пыль, насекомые. Их так легко переступить! И он переступает — предает. Потому что признает одну истину — себя.

— Лет десять назад, — задумчиво начал Олег, — я побывал в Ферапонтовом монастыре и видел фрески Дионисия, которым больше пяти столетий. То было время, когда человек говорил: «Аз есмь червь». И думал о вечности, творил на века. А потом он провозгласил:

«Человек — это звучит гордо!» И принялся мыслить пятилетками, поворачивать реки вспять и создавать идолов-однодневок. Смирение подменила гордыня — человек стал на гибельный путь.

— Но «аз есмь червь» означает не признание собственной ничтожности, а лишь не возвышение себя — так? — уточнила Ангелина. — Ведь человек — высшее творение Бога, венец Вселенной. И Творец создавал его совсем не затем, чтобы «венец» уподоблялся червю.

— Конечно! В этих словах — отношение к Богу, людям, Природе. Но вовсе не самоунижение или готовность к унижению со стороны. Потому что сказано и другое: «Уничижение паче гордости». Унижение самого себя — еще больший грех, чем гордыня. Созданный по образу Божию обязан уважать себя, тем самым он почитает и Творца своего, наделившего человека разумом и душой. Не возвышай себя, но и не унижай — вот края дороги человеческой, за которыми — обрыв, падение. И только не переступая их, следует идти по этой дороге.

— Мудрый пройдет, умный может и свалиться. Похоже, твой друг принадлежит к последним.

— А в чем разница?

— Ум — от книги, мудрость — от души, а душа — от Бога. И она точно знает, где добро, а где зло. Предательство, безусловно, зло. — Она поднялась из кресла. — Пойду я, Олег! Завтра рано вставать, договорим в другой раз. — И наклонилась чмокнуть в щеку. Олег повернул голову, поцелуй скользнул по губам. Это легкое прикосновение ничем не напоминало «любовь» на съемочной площадке. — Выздоравливай, — пробормотала гостья и, не дожидаясь ответа, оставила больного одного.