Но вышло совсем иначе. Мир снова подставил ей подножку, и она поняла, что в жизни есть место радости и горю. И чего больше в нем, не знает никто. Сейчас, было больше горя. Она потеряла того, кого любила и одновременно, того, кто её любил.


Василис, как и обещал, положил после развода в банк на её счет деньги, и она могла некоторое время не думать о том, как ей жить дальше. В последний вечер, перед отъездом на родину, он зашел к ней проститься. Как всегда сдержанный, но уверенный в себе, каким он был, когда они только познакомились, он стоял в коридоре, держа в руках плащ. На дворе была весна, но тепла еще не было. Он забыл зонт, и потому с плаща стекали струйки воды. Она стояла в глубине коридора, боясь подойти, словно нашкодившая девчонка, ждущая взбучку от матери. В домашнем халате, она стояла, потупя взор и смотрела, как растекается лужицей вода на полу, и не знала что сказать. Он тоже молчал, потом заметил, что под ногами собралась целая лужа, и произнес:

— Извините, я, кажется, принес вам целую лужу воды. Прошу извинить.

— Ничего, это просто вода. Вытру и все.

— Тогда я, пожалуй, пойду. По-моему, все вопросы решены.

— Да, конечно.

— Если какие-то будут проблемы, мой телефон прежний. Звоните домой, — он неожиданно перешел на вы, и это сразу возвело между ними барьер, который Маша не в состоянии была переступить. Ей хотелось по-бабьи прижаться к нему, зареветь и просто сказать, — прости и прощай. Я знаю, что ты меня любишь, но что сделать, если я такая стерва. Ведь любить надо обоим, а я думала, что у меня получится.

Она ничего этого не сказала, только молча кивнула и добавила:

— Спасибо, если что позвоню.

Он повернулся и вышел. Она закрыла за ним дверь и только после этого оперлась об неё руками и завыла. Нет, не заплакала, а именно завыла, от той пустоты, которая вдруг нахлынула на неё, после всего того, что произошло, так необъяснимо быстро. Весь мир был для неё сосредоточен в этом непонятном, диком хороводе жизненных хитросплетений которые сплелись для неё в полотно жизни.

Все эти дни, недели и месяцы, после развода, она жила как бы по инерции. Вставала, завтракала, ходила в магазин, занималась делами, которые раньше можно было отложить на неопределенно долгое время, а то и вовсе не делались годами. Так, она вдруг, перебрала шкаф в коридоре, забитый старыми вещами, затем разобрала все вещи на антресоли и пересмотрела, что там лежит, и снова убрала всё на место.

Отношение с матерью тоже изменились. Вместо прежних доверительных, они стали односложными. Они разговаривали, и даже не ссорились и не ругались, но все разговоры касались чисто бытовой стороны их существования. Что купить, что приготовить, как чувствуешь себя и все в том же духе. И ни разу за всё это время, Маша не сделала шаг, чтобы поплакаться матери, поговорить по душам, обсудить все то, что произошло и как ей жить дальше. А Мария Андреевна и хотела бы поговорить с дочерью и пожалеть и посоветовать, но боялась, что если заведет разговор на эту тему, то разрушит и без того хрупкий мир в их доме и еще больше отдалит дочь от себя. Вот почему, ложась спать, она, хотя и не была верующая, мысленно молилась, чтобы в их доме наступил мир и покой, и чтобы её дочь смогла снова обрести свое счастье.

— Ну почему жизнь так больно обошлась с её любимой дочерью? — думала она, — Почему её судьба, так резко отличается от спокойной, пусть порой и трудной и суровой на первых порах, её собственной? Может быть, права Маша, что любовь не выбирают? Это она входит в наши сердца, рвет его на части, заставляет быть счастливым или наоборот несчастным? Все эти вопросы Мария Андреевна не одну ночь задавала себе, прося у Господа одного, сделать её дочь счастливой.


Незадолго до майских праздников, в Москву вернулась Зоя. Они не виделись почти полтора года, да и переписка совсем прекратилась. Зоя позвонила в день приезда и, услышав в трубке, знакомый голос подруги, была рада и в тоже время удивлена, что она в Москве:

— Какими судьбами? Ты одна или с Василисом?

— Одна.

— Слушай, у меня тут гора новостей.

— У меня тоже.

— Правда? Вот здорово. Ты надолго в Москве?

— Насовсем.

— В смысле, Василиса опять в Москву назначили?

— При встрече поговорим.

— Ты меня пугаешь.

— Брось, всё нормально, просто мы разошлись.

— Как разошлись?

— Молча, просто взяли и разошлись.

— Ну, вот этого я никак от тебя не ожидала. Хочешь, я прямо сейчас к тебе приеду?

— Конечно, я буду рада тебя видеть.

— Тогда жди, через час буду.


Зоя приехала через полтора часа, нагруженная рюкзаком, загорелая, повзрослевшая и располневшая. Скинув рюкзак, она поставила его перед собой и, посмотрев на Машу, неожиданно произнесла:

— Ну, горе ты мое луковое, тебя совершенно нельзя одну оставить. Опять учудила невесть что.

В этот момент в коридоре показалась Мария Андреевна. Завидев Зою, она слегка повела бровью и произнесла:

— Здравствуй Зоенька, рада тебя видеть.

— Ой, Мария Андреевна и вас так рада видеть, — они обнялись и расцеловались.

— И сколько уже месяцев?

— Четыре, целых четыре, — и она погладила себя по животу. Маша, наконец, поняла, что Зоя ждет ребенка, и только теперь увидела её слегка увеличившийся живот.

— А я-то думаю, что это ты так поправилась.

— А ты что, думала я отъелась на вольных хлебах в экспедиции. Да там вкалываешь так, что не до жиру.

— Ну, Зоенька, проходи, расскажешь, как вы там, в Монголии.

— Ой, да мы где только не были с Леней. И в Монголии и на Алтае. Столько разных мест посмотрели и интересного увидели, на всю жизнь хватит.

— Что ты говоришь, как интересно.

— А вы-то тут как?

— По-разному. Союз вот развалился. Живем теперь в другой стране.

— Ну, это еще до нашего отъезда произошло.

— Я так давно тебя не видела, что мне казалось, что бог весь, когда ты уехала.

— Да время летит быстро. Не успеешь оглянуться, раз и полевой сезон заканчивается. Не успел собранный материал систематизировать и снова вперед. Да что мы, как вы, как самочувствие?

— Да вроде ничего. Живы пока и, слава Богу. А что дальше, кто его знает, — она вдруг засуетилась, видя, что Маша молчит, видимо хочет наедине поговорить с Зоей, и потому сказала:

— Знаете, вы тут поговорите пока, а я пойду, полежу, а как понадоблюсь, позовете. Хорошо?

— Хорошо, мам.

Мария Андреевна вышла, и Маша прикрыла за ней дверь в кухню. Это не ускользнула от внимательного глаза Зои.

— Видно многое изменилось в вашем доме, с тех пор как я в нем не была?

— Все мы Зой меняемся. Время неумолимо над нами.

— Чего? Ты, с каких это пор философией занялась?

— С чего ты вдруг так решила?

— Так говоришь, словно Конфуция с утра до ночи читаешь.

— Какой к лешему Конфуций.

— Ладно, рассказывай, что с тобой стряслось.

— Да ничего, просто прожили год с хвостиком, и развелись. Не я первая, не я последняя.

— Ой, скажите, пожалуйста, не она первая, не она последняя. Ты мне давай не юли, говори, как есть.

Маша, присела за стол напротив Зои и, посмотрев на неё, загорелую, обветренную жаркой пустыней, жизнерадостную, вдруг по-хорошему позавидовала подруге и уже спокойно ответила:

— Знаешь, Зойка, права ты была насчет Анатолия. Столько лет любила его, верила и ждала, когда он в любви объясниться, а он оказался обычным, как мать говаривала в свое время, карьеристом. Любит одного себя, а на мою любовь плевать он хотел, — и Маша помимо своей воли пустила слезу.

— Нашла о чем вспоминать и о чем горевать. Козел он и в Африке козел. Знаешь, сколько их по миру ходит. И все симпатичные между прочим, бородой кивнут, по козлиному вякнут, и ты готова за ним бежать, как на привязи. Думаешь, вот он, любимый, избранный, а ему от тебя кроме как потрахаться, ничего и не надо. Грубо, но справедливо. Я права?

— Права.

— Только я не пойму, а при чем тут Анатолий?

— Так ведь приехала я в Москву, встретила случайно его на Смоленской, прямо у МИДа, где он работал и всё.

— Что всё?

— То и все, пошло поехало. Все вернулось. Короче стала с ним любовь крутить, встречаться, целоваться и всё такое прочее. Приехала на пару недель, а чувствую, что без него не могу. Застряла на месяц. А Василис видно почувствовал, что что-то не так, прилетел и с порога, говорит, готов к разводу. Я согласилась. А Анатолий мне в тот же день и говорит, что получил назначение в Бельгию и так сказать счастливо оставаться.

— Ну, подлец. Нет, я всегда говорила тебе, держись от него подальше, а ты…

— Да нет, Зой, никакой он не подлец, а вот я дура набитая, это точно. Ведь главное смотрю на него, и словно другой человек. Вот только что один был, а теперь другой. Я уже потом, когда домой приехала, сижу и думаю, как, я могла вот так втюриться и не видеть, не понимать, что он за человек. Хотя, что я говорю. Видела я все и понимала. Только видно правда в народе говорят, любовь так ослепила меня, что я черное за белое принимала. Все что ни скажет, я, словно переиначивала, оправдывала, доказывала самой себе, что это не так. Ой, да что теперь говорить. На ошибках учатся, вот и я учусь.

— Маш, а что Василис, не простил тебя?

— Да нет, мы с ним вообще на эту тему не разговаривали. Он как сказал мне насчет развода, я сразу согласилась. Ну что я буду оправдываться, когда я в это время любовью ослеплена была. Ну а позже, я и сама не стала, и потом… Понимаешь, Зоя, ведь его, если честно сказать, никогда и не любила. Да интересный, образованный, культурный, и любит меня и всё такое, только, ну не знаю, как тебе сказать. Вот, помнишь, как ты мне говорила, ты за своим Леней, хоть на край света готова была побежать.