Иногда Кора продавала свои видения, свой дар предвиденья. Бывало, она возвращалась из Хексема с пригоршней пенни, которые тратила на еду или на ленточки для волос. Но Гормхул была не такой. Она ничего не продавала. Она держалась подальше от домов, пряталась высоко в горах, а среди Макдоналдов ходили легенды о ней — о козлоногой твари, что завывает в полнолуние. О необычном помете, что находили в траве. Леди Гленко говорила о «пэн ни» — женщине из тумана, которая полощет одежду в Кое темными ночами, и это значит, что смерть ходит рядом. Я слышала это и понимала, что они говорят о Гормхул. Я сказала:

— Она настоящая, не из тумана. Я встречала ее, от нее воняет гнилью.

Но верования подчас сильнее правды.

— Держись от нее подальше, сассенах, — велела леди Гленко. — В ней смерть.

«Ведьма. Провидица. Старая карга».

Но Гормхул все-таки тоже человек. Они все трое были людьми — людьми из крови и плоти, с бьющимся внутри сердцем. Тотиак чесалась и чихала. У Луйрак из Тирей приходили месячные — я замечала красные пятна у нее на юбках, когда она проходила мимо. А как-то раз я видела, как Гормхул следит за мужчиной из клана Кэмеронов, который пришел в Гленко из дальней долины. Он шагал, распевая песни, а она кралась за ним некоторое время. Почему? Можно догадаться. Полагаю, она хотела бы предаться с ним страсти, но никогда не пыталась прямо себя предложить.

Я слишком много говорю об этом.

Но на самом деле я пытаюсь объяснить, что, несмотря на дар предвиденья, и вонь, и дикую жизнь, они все же были человеческими существами. Они все же были дочерьми, сестрами, женами, и я смотрела в их мутные от белены глаза и думала: «Что случилось? Через что им пришлось пройти?» Потому что никто не стал бы жить такой жизнью без причины. Никто не стал бы жить в отшельничестве на горе, если бы с ним не случилось какое-то несчастье — увечье, или потеря, или нечеловеческий ужас.

Наверное, Тотиак пострадала в драке. Какой-то мужчина или несколько избили ее и бросили умирать — я видела, какой формы ее кости, и слышала, как они пощелкивали, когда она двигалась. У девушки из Тирей было такое одинокое и израненное сердце, что у нее отнялся язык, и, мне кажется, ее мучили жуткие кошмары, потому что как-то я слышала ее крик в ночи — это был крик боли. Тотиак снились тонущие лодки.

А Гормхул? Я никогда не узнаю, почему она стала такой. Но явно она жевала белену, чтобы заглушить отголоски прошлого.

Однажды я услышала, как она прошептала: «Любовь…» И все. Больше ничего. Но по тому, как она произнесла это слово — медленно, с ленивым блеском в глазах с красными ободками, — мне показалось, она желала, чтобы это чувство никогда не приходило к ней.

* * *

«Посмотри, что любовь сделала с ними. Посмотри, что сделали люди».

Но разве слова могут помочь? Я считала дни до встречи с Аласдером.

Я высматривала его на вершинах. Пробираясь по лесу, я слышала, как птица вспархивает с куста, и думала: «Он?» Но это был не он.

И все-таки он пришел. Он спустился со склонов Кошачьего пика, камни сыпались у него из-под ног. Они падали, как капли дождя. Я услышала грохот, а когда повернулась, то увидела, как они скачут по скалам и падают на коров, и подумала: «Что за…» И когда я посмотрела вверх, он был там.

— Я уезжал, — сказал он. — Слишком надолго, как мне показалось.

Его волосы сияли в солнечном свете, и он виделся мне еще большим, чем в прошлый раз. Он достал из кармана тонкую яичную скорлупку, голубую в темную крапинку. Ее половинку, точнее. Внутри сохранилась белесая пленка и маленькая прожилка крови, и я знала, что оттуда вылетела птица. Она вылупилась и улетела прочь. Он положил скорлупку на мою ладонь.


Мы решили прогуляться в этот теплый тихий вечер. Коровы, что паслись вокруг, отмахивались хвостами от насекомых, тучами жужжащих над ними.

— Скоро мы перегоним их, — сказал он. — Перегоним на пастбище в Раннох-Муре. Твоя лощина слишком мала для такого большого стада.

— Моя лощина?

— Ага. Твоя.

Мы пришли к Встрече Вод. Когда-то я постирала здесь свой плащ и развесила паутину на деревьях. Кажется, прошла тысяча лет. Водопад уже так не грохотал, и не было той дымки, потому что снег стаял и дождя мы заждались.

Аласдер спросил:

— Как ты тут жила?

— Очень хорошо. Не бездельничала. Весной просыпаются травы, и я собирала их.

Он кивнул, но я сомневаюсь, что он слушал меня. По глазам было видно, что мысли его где-то очень далеко.

— Моя мать научила меня. Она много странствовала и собирала травы в тех местах, мимо которых проходила…

— Я был не прав в прошлый раз, когда сказал те слова. Я был слишком напорист. Это мой путь, и я должен понимать это. Женщинам нет дела до военных историй…

— Только не этой женщине. — Я улыбнулась. — Я излечиваю раны, а не наношу их.

— Я запомню это, — кивнул он. — Ты бежишь, а я сражаюсь.

— Возможно, тебе стоит поменьше сражаться. Войн много, но они не служат во благо, — по крайней мере, насколько я смогла убедиться.

Он отвел взгляд:

— Внутренне ты совсем не такая, как я. Ты не похожа ни на кого из тех, кто живет здесь. Я понял это, когда ты зашивала рану нашему отцу. Я думаю, ты создана скорее для первоцветов, чем для клейморов,[24] — сказал он, поддразнивая меня.

— Скорее, для яичной скорлупы.

— Ага. Я увидел ее и подумал о тебе.

Я снова улыбнулась. Посмотрела на его руку в травинках и подумала о том, почему внутренне я всегда отличалась от других — почему я всегда одинока. Кора была такой, как я, правда ведь? Но здесь таких не нашлось, и я давно не встречала подобных мне.

— Я неприятна твоему брату, — сказала я.

— Иэну? Это не неприязнь. Это недоверие.

— Недоверие? Но я вылечила вашего отца.

— Да, это так. Наш отец принял тебя. Клан принял. Но посмотри на себя. Послушай себя! Некоторое время шли разговоры, что ты шпионка, сассенах.

— Чья?

— Голландского короля. Кэмпбеллов. Шпионка, с этими твоими глазами и писклявым голосом, посланная, чтобы втереться к нам в доверие и узнать, что мы замышляем. Чтобы вынюхать что-нибудь о нашем якобитском клане… Ты говорила о том, что у тебя нет бога и нет короля.

— Я не шпионка.

— Я знаю, — сказал он. — Я знаю. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так, как ты. Весь наш клан живет и сражается, лишь чтобы вернуть короля Якова на трон. Мы все служим королю, а ты… — Он длинно и тяжело вздохнул. — Пойми, о чем думает мой брат. Однажды он станет главой нашего клана, а сейчас мы слишком рискуем. Тучи сгущаются…

Мы слушали водопад. Слушали тишину, которая наступает, когда двое людей хотят говорить, но не решаются. Вокруг было столько света, вода блестела так ярко, что было трудно думать о сгущающихся тучах, врагах и войне. Трудно поверить в то, что у меня были и другие жизни, с пепельного цвета кошками и кровавыми зимними рассветами, от которых захватывало дух. Казалось, это было так давно.

— Сара ждет ребенка, — сказал он. — Она еще сомневалась в этом после Хогманая, но теперь уверена. Он быстро растет. Она… — Он отвел руку, показывая, какой у нее живот.

Я кивнула:

— Я знаю.

— Правда?

Я пожала плечами, показала пальцем на глаза:

— У меня есть вот это.

— Правда?

Мы кивнули друг другу. И молча двинулись обратно к хижине под пение птиц и жужжание мух. Я нашла пустырник, эту истинно женскую траву. Он лечит тошноту и беспокойство, он хорош вообще для всего, и я дала его Аласдеру.

— Нужно заварить листья и пить маленькими глотками, — сказала я. — А если бросить немного в огонь, то запах дыма успокоит ее. Он с Собор-гряды. Там есть склон, поросший этой травой.

Он удивленно переспросил:

— Откуда?

Тогда я, покраснев, перечислила придуманные мною имена холмов, по которым я бродила, которые так любила и чьи очертания хорошо знала. Я перечисляла их, а он слушал и улыбался. Он даже задержался немного и, усевшись у очага, назвал мне их настоящие имена. Вместо того чтобы уйти с пустырником, он остался и нашептывал мне:

— Гирр-Аонах. Аонах-Дабх. Сгорр-на-Ких.

Он произносил названия очень медленно. Он помогал себе руками, будто отщипывал слова, когда проговаривал их.

— Твоя очередь, сассенах.

— Аонах-Дабх.

Я старалась. Я складывала губы точно как он. Сидя у огня, мы произносили одни и те же слова.


Он остался со мной до самых сумерек. Потом взял траву и медленно повернулся к выходу.

— Быть может, где-то у тебя есть мужчина? — спросил он. — Муж?

— Нет.

Он переступил с ноги на ногу, посмотрел на пустырник в своей руке:

— Тебе не грозила опасность?

Я не поняла, что он имеет в виду. Я моргнула. Когда человек по-настоящему может быть в безопасности?

— Когда путешествовала, — сказал он. — Ты такая маленькая — и одна и не можешь постоять за себя…

Его губы дрогнули. С них сорвались слова, которые он не хотел произносить.

Тогда я поняла его. Я догадалась, о чем он спрашивает. Солнце опустилось совсем низко. Мы очень внимательно разглядывали пустырник, маленькие волоски на кончиках листьев. Я вспомнила, как солдат шептал: «Тише… Ты будешь ласкова со мной».

— Не всегда, — сказала я.

— Где? Где тебе грозила опасность?

Я шмыгнула носом:

— За день до того, как я пришла в Хайленд, на меня напали.

— И сильно навредили тебе?

— Не слишком. Не настолько, насколько могли бы.

Он напрягся. Я видела, как напряглись его мышцы и он резко выдохнул.

— Здесь ты будешь в безопасности, — сказал он. — Я обещаю.