— Нет, — ответил Дагда. — В этом я уверен.

— Как жаль. Иногда ребенок дает вдове новые силы, чтобы жить.

Друзья торопливо шли по коридорам в апартаменты Мэйрин.

— Куда ты пропал? — раздраженно воскликнула Нара. — Принцесса уже приняла ванну и спрашивала, не вернулся ли принц. Они действительно мертвы? Что случилось? Если она увидит этого мальчишку, то захочет узнать, кто он такой. Что я ей скажу?

— Тебе не придется ничего говорить, Нара, — ответил Дагда и повернулся к Павлу:

— Отныне ты будешь служить придворному лекарю, мастеру Деметрию, парень. Ты не должен никому ничего рассказывать о случившемся. И не болтай о прошлой связи принца с твоим бывшим хозяином. Понял?

— Да, господин, — ответил мальчик, вытаращив перепуганные черные глаза. Он был счастлив, что так легко отделался. Нередко рабов, ставших нежелательными свидетелями, ослепляли, лишали языков, а то и убивали. Мальчик не сдержал дрожи, и двое друзей заметили это.

— Тебе никто не причинит вреда, Павел, — сказал Деметрий. — Все, что от тебя требуется, — держать язык за зубами. Мне давно не хватало такого расторопного мальчишки, как ты. Я научу тебя готовить лекарства.

— Надо сказать ей, — произнес Дагда, и лекарь кивнул.

— Может быть, позвать госпожу Иду и милорда Олдвина, Дагда? — спросила Нара.

— Да, — ответил тот. — Скажи им, что принца убили. И ради Мэйрин они должны поспешить.

— Дагда!

Все обернулись и увидели, что Мэйрин стоит в дверях между спальней и прихожей. Нара коротко взвизгнула и выбежала из комнаты.

— Дагда, что ты говоришь? Где мой муж? — Мэйрин была смертельно бледна и едва держалась на ногах. — Где Василий? — повторила она.

Выхода не было.

— Он мертв, — тихо ответил Дагда.

— Нет!!! — Майрин вцепилась в дверной косяк, чтобы не упасть. — Ты лжешь!

Глаза ирландца наполнились слезами. Он сморгнул и тихо произнес:

— Разве я когда-нибудь лгал тебе, дитя мое? Разве я стал бы причинять тебе боль, если бы мог этого не делать?

— Нет! — прорыдала Мэйрин. — Только не это, Дагда! Умоляю тебя!

Застонав от боли, ибо сердце его тоже разрывалось на части, Дагда подхватил Мэйрин и прижал к своей груди.

— Плачь, девочка моя. Плачь!

Мэйрин оттолкнула его. Глаза ее потемнели от муки, лицо покрыла пепельная бледность. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла издать ни звука. Вздохнув, она лишилась чувств и упала.

Глава 7

— Мой сын мертв! Из-за вашей дочери! — обвиняюще воскликнула Илиана Дука. Ее темные глаза сверкали болью и гневом. — О, Василий, как я тебя любила, — всхлипнула она, — но ты никогда этого не понимал. А теперь тебя нет в живых!

— Из-за моей дочери?! — Ида пришла в ярость. — Не моя дочь отравила Василия! Это сделал его любовник!

— Если бы ваша дочь сделала моего сына счастливым, разве он вернулся бы к Велизарию? Какой женщиной надо быть, чтобы толкнуть мужчину в объятия другого мужчины? Как ей удалось настолько оскорбить Василия, что он начал искать утешения на стороне?

— Мэйрин любила Василия, а он любил ее, — тихо возразила Ида. — Она ни в чем не повинна. В отличие от вас, насколько мне известно. Вы как мать отчасти виновны в том, как вел себя Василий.

— На что вы смеете намекать? — холодно спросила Илиана.

— Я ни на что не намекаю, принцесса. В Константинополе ни для кого не секрет, что ваш покойный муж содержал дюжину хорошеньких мальчиков для развлечений. Он открыто состоял в связи с людьми такой грязной репутации, что церковь не смогла закрыть на это глаза и ваш муж был отлучен. Скажите, принцесса, вы вините себя за поведение вашего мужа так же, как вините Мэйрин за поведение Василия? Или вы думали, что мы, чужаки, не сможем ничего узнать здесь об истории вашей семьи? Если бы нам стало это известно до свадьбы нашей дочери с вашим сыном, то никакой свадьбы не было бы! В нашей стране страсть такого рода, какую Василий питал к Велизарию, считается греховной, мерзкой и постыдной. Даже я в своем возрасте ничего не знала о подобных вещах, пока моему мужу не пришлось раскрыть мне глаза на этот порок. Так как же вы смеете являться в мой дом и винить мое бедное дитя в смерти вашего сына?! Прошло четыре дня после смерти Василия, а Мэйрин еще не пришла в сознание. Она сама при смерти! Она до глубины души потрясена тем, что случилось с ее мужем! Ее мужем, которого убил его любовник! Так в чем же состоит преступление моей дочери, принцесса? Она невинна, как новорожденная овечка! Если бы Василий, да упокоит Господь его истерзанную душу, тоже был так невинен! И берегитесь: если что-нибудь случится с моей дочерью по вашей вине, я наложу на вашу семью такое проклятие, которое никто не снимет с вас до второго пришествия Господа нашего! А теперь убирайтесь! И никогда больше не попадайтесь мне на глаза! Я не хочу, чтобы вы лишний раз напоминали мне о тех ужасных страданиях, которые выпали на долю Мэйрин. И да поможет вам Господь и Пресвятая Дева! Если она не придет в сознание, я убью вас собственными руками! Клянусь, я задушу вас!

Вся спесь и чопорность разом слетели с Илианы. Она в ужасе уставилась на Иду. Прежде она никогда не замечала, что эта саксонская женщина — настоящая великанша по сравнению с ней. Но теперь Ида возвышалась над ней статуей воплощенного гнева, с медными волосами, разметавшимися по плечам, с горящими гневом пронзительно голубыми глазами. Илиана не усомнилась в том, что саксонка действительно может ее убить. Взвизгнув, она повернулась и пустилась бежать — подальше от этой ужасной женщины.

— Счастливого пути! — проворчала Ида ей вдогонку сквозь стиснутые зубы. Олдвин мягко опустил руки на плечи жене.

— Не думаю, что она захочет снова явиться сюда, — сказал он. — Ты перепугала ее до полусмерти. И напомнила мне о тех недавних временах, когда женщины нашего народа считались не менее свирепыми в битве, чем мужчины.

— Не менее, а более, — многозначительно поправила его Ида. Олдвин тихонько рассмеялся, повернул Иду лицом к себе и крепко прижал к груди. И от этого привычного утешения Ида тут же ударилась в слезы.

— Ну, ну, любовь моя, не плачь, — попытался успокоить ее Олдвин. — У меня хорошие новости. Мэйрин недавно пришла в себя. Прежде чем она вспомнила о случившемся и начала расспрашивать, Деметрий дал ей успокоительное. И теперь она спит спокойным, естественным сном.

— С-слава Богу, — всхлипнула Ида и разрыдалась еще сильнее.

Олдвин Этельсберн не стал мешать жене выплакаться. Когда слезы ее наконец иссякли, он сказал:

— Когда Мэйрин достаточно окрепнет для путешествия, я хочу, чтобы ты отвезла ее домой, в Англию, Ида. Не хочу, чтобы она оставалась в Константинополе. Здесь все будет напоминать ей о Василии. Она встретилась с ним почти сразу, как приехала, и потом они все время были вместе. У Мэйрин просто не было времени, чтобы завести себе других друзей и получить собственные впечатления от города, не связанные с принцем. Для нее Константинополь — это Василий, а Василий — это Константинополь. Не сомневаюсь в том, что она любила своего мужа, но не допущу, чтобы она провела всю жизнь в трауре. Василий был очаровательным мужчиной. И у него были добрые намерения по отношению к нашей дочери, но он оказался недостоин ее, Ида. Пускай он был принцем, но он недостоин ее! Мне не следовало давать согласие на этот брак. Меня ослепили честолюбивые замыслы. И на мне во многом лежит вина за ту боль, которую она теперь вынуждена терпеть. Но я не допущу, чтобы в будущем ей причинили новые страдания! Сегодняшний Константинополь — не тот, что я помню по дням юности. Возможно, тогда я замечал лишь красоту. А теперь вижу распад и гниение. Скоро наступит весна, Ида. Забирай нашу дочь и отправляйся в путь. Вас будут сопровождать варяжские гвардейцы, которые едут в отпуск в Англию. Я все устрою.

— Но что будет с тобой? — спросила Ида. — Ты не отправишься домой с нами? При таких обстоятельствах ты наверняка смог бы поручить кому-то другому возглавить переговоры. Ведь ваша работа почти окончена. Ты сам это говорил!

— Верно, любовь моя, — согласился он, — но самое сложное в подписании торгового договора — нанести последние, решающие штрихи. — Именно за этим меня послали сюда, и я не могу уехать, пока не окончу свое дело. В последних письмах от Брэнда говорится, что король слабеет с каждым днем, а королева продолжает действовать в интересах своего брата, стремясь возвести его на трон. Я предпочел бы, чтобы вы с Мэйрин были в Эльфлиа, когда король Эдуард умрет. Брэнд хорошо справляется, но если придется защищать наши земли, ему понадобится твоя поддержка.

— Но если король умрет, — испуганно произнесла Ида, — как же ты сможешь вернуться?

— Я быстрее доберусь до Англии, если буду путешествовать без женщин, — ответил Олдвин. — На дорогу в Константинополь мы потратили два месяца, Ида. Но без тебя я смогу сократить этот срок вдвое. Если король умрет, извести меня — и я буду дома через месяц. Клянусь тебе!

— Я не хочу расставаться с тобой, Олдвин, но надо позаботиться о нашей дочери. Мы уедем, как только Мэйрин окрепнет.

Они смогли покинуть Константинополь только в десятых числах апреля. Когда Мэйрин окончательно пришла в себя, она не могла вспомнить ничего, что с ней произошло после приезда в Константинополь. Она как будто вернулась в детство. Лекарь Деметрий говорил, что это дурной признак. Боль оказалась слишком сильной и не давала Мэйрин вспомнить о Василии и днях замужества; и то, что Мэйрин бессознательно пыталась избежать правды, в конце концов грозило привести к еще большему потрясению. Надо заставить ее вспомнить обо всем, чтобы она честно взглянула в лицо горькой истине и победила боль.

Император настаивал на том, чтобы Деметрий переехал в Садовый Дворец и лично заботился о Мэйрин. Та сперва не могла сообразить, зачем при ней находится лекарь. Но затем постепенно начала осознавать, что целых восемнадцать месяцев жизни выпали из ее памяти. И воспоминания начали медленно возвращаться. А с ними возвращалась боль.