Эмма стояла у окна, освещаемого лишь вспышками молний. Его взгляд мельком скользнул по открытому досье на Бартлетта, лежащему на журнальном столике. И в этот момент Антонио понял: все, что, как ему казалось, он может иметь, вот-вот ускользнет от него. Не только сделка с Бартлеттом, но и Эмма…

Антонио внезапно осознал, как много она для него значит, как сильно он хочет, чтобы Эмма была с ним. И вовсе не ради сделки… Он хотел показать ей весь мир, хотел помочь ей достичь всего, чего она хочет. Он хотел сделать ее своей навсегда.

А потом он увидел ее чемоданы, стоящие у входа, и понял, насколько был глуп, что позволил себе мечтать о несбыточном. Эмма никогда не будет его, по крайней мере, до тех пор, пока пытается наказать отца. Он не сможет быть с ней и одновременно делать то, что должен: быть монстром, чтобы победить монстра. Но он все равно может попытаться.

– Что это? – Ее голос пронзил тишину, отозвавшись далеким раскатом грома.

– Эмма…

– Что это? – жестко повторила она.

– Это досье, которое я попросил собрать на Бартлетта.

– Ты уже не считаешь, что сделал ему лучшее предложение?

– Считаю.

– Или ты считаешь, что не можешь выиграть эту сделку честно?

– Считаю, черт возьми, – прорычал он с гневом и болью.

– Тогда объясни мне, что это такое.

– Это страховка.

– Страховка?

Антонио никогда не слышал такой злости в ее голосе и ненавидел себя за то, что именно он виноват в этом, за то, что каким-то образом запятнал Эмму своей местью.

– Это не страховка, это осквернение человека, Антонио. Твой детектив откопал такую грязь на Мэнди Бартлетт… И что, ты собираешься использовать это, чтобы заставить ее отца подписать сделку в твою пользу?

Он встретил ее обвинения тягостным молчанием – Антонио нечем было защищаться.

– Это из-за того, что я рассказала, что следила за ней в социальных сетях, а девушка оказалась молодой и глупой?

Антонио слышал неподдельное страдание в голосе Эммы, но он не мог сказать ей, что она ошибается.

– Это дало тебе подсказку, в каком направлении нужно копать?

– Да.

Эмма повернулась к нему спиной, и Антонио наконец посмотрел на папку: из нее высыпались фотографии молодой девушки. На одном или двух снимках была запечатлена миниатюрная блондинка в компании друзей на какой-то вечеринке – ничего особенного. А вот на следующих фотографиях было видно, что девушка начала экспериментировать с наркотиками, а позы, которые принимала полуголая Мэнди, были далеки от приличий. Мысль о том, чтобы показать эти снимки отцу девушки, вызвала в Антонио волну отвращения к самому себе.

Но обвинение в глазах Эммы не на шутку разозлило его. Он злился на отца за то, что тот подтолкнул его к этой низости, злился на самого себя. И Антонио повернул свою злость на Эмму.

– Это лицемерие! Мне пришлось использовать тебя, чтобы создать добропорядочную репутацию в глазах Бартлетта, в то время как его собственная дочь…

– Остановись, – сказала Эмма и подняла ладонь, словно физически хотела остановить его. – Остановись прямо сейчас. Это не лицемерие – придерживаться норм морали, в то время как кто-то другой этого не делает. Мэнди – молодая девушка, ступившая на неверный путь. Эти фотографии – неполная картина того, кем она является и кем может стать. Но это будет единственной картиной, если ты покажешь эти снимки ее отцу.

Эмма почти задыхалась от эмоций. Она хотела, чтобы Антонио увидел, что он делает, куда движется. И она не хотела, чтобы он шел этим путем.

– Мэнди Бартлетт – юная девушка, которая совершает ошибки, и, надеюсь, она сможет на них чему-то научиться. Антонио, она – не пешка, которую можно использовать в вашей с отцом нездоровой игре.

– Это не игра, Эмма! Отец заслуживает того, чтобы гореть в аду за то, что сделал!

– Потому что он бросил тебя? Антонио, я понимаю, что это было…

– Нет! – перебил он. – Дело не в том, что он бросил нас, очернил имя моей матери и заставил нас уехать из родного дома. Господи, да мы бы справились с этим! Но Чичи… У нее были не просто кошмары после развода родителей, – признался Антонио хриплым от нахлынувших эмоций голосом.

Он помнил тот телефонный звонок матери, к тому времени Антонио всего полгода жил в Нью-Йорке, словно это было вчера. Мать умоляла его вернуться в Италию. Единственное, что он понял из ее бессвязной от слез речи, что Чичи в больнице. Никогда больше Антонио не испытывал такого первобытного ужаса, как в те семь часов, что он провел на борту частного самолета, который ему предоставил Данил.

А потом он увидел на больничной койке крошечную истощенную фигурку своей сестры. Врачи сказали, что она скрывала расстройство пищевого поведения годами. Но Антонио точно знал, когда это началось. В свои шестнадцать лет Чичи весила меньше, чем в тринадцать, когда отец ушел от них.

Мать Антонио была так же шокирована, как и он сам. Следующие две недели они провели в больничной палате, боясь оставить Чичи одну хоть на минуту. Рыдания сестры разрывали его сердце на части. Он просто не мог поверить, что это изможденное существо с ввалившимися глазами – его когда-то веселая и жизнерадостная сестренка. Чичи приняла на себя всю боль из-за предательства отца, переезда в другую страну и потери друзей и просто не смогла с этим справиться. Но Антонио знал, кто виноват в этом, и поклялся отомстить.

Антонио не осознавал, что говорит все это вслух, пока не увидел слезы в глазах Эммы. Она быстро преодолела разделявшее их расстояние и порывисто обняла его. Она покрывала поцелуями его лицо, и Антонио с жадностью поглотил то, что она ему предлагала. Их поцелуй отличался от тех, что были раньше, – в нем не было эгоистичной потребности в удовлетворении, адского пекла желания, лишь утешение, сопереживание и то чувство, которое он так боялся назвать.

Антонио жадно ласкал ее, ему нужно было чувствовать ее кожу, принимать утешение, которое Эмма ему предлагала. На ее губах были соленые слезы. Антонио чувствовал ее сопереживание сердцем, хотя ему казалось, что оно закаменело много лет назад.

* * *

Сердце Эммы болезненно сжалось при виде той огромной боли, которую испытывал Антонио. Он находился на краю настоящей пропасти. Все, о чем сейчас думала Эмма: как утешить, как любить человека, раздираемого на части от несправедливости.

Эмма наполняла свои поцелуи теми чувствами, которые к нему сейчас испытывала, отчаянно пытаясь показать Антонио, что любовью можно исцелить. На мгновение ей показалось, что он не готов принять то, что она ему предлагает, и она засомневалась, что сможет до него достучаться. Но Антонио вдруг вздрогнул всем телом, словно с его плеч упал какой-то барьер, и Эмма почувствовала его руки на своем теле.

Эмма начала осторожно отступать к своей спальне, аккуратно обходя чемоданы, которые упаковала всего час назад. Она потянула Антонио за собой, напитывая его желанием и любовью, которые она к нему испытывала.

Эмма вытащила шпильки, сдерживавшие ее волосы, и они свободно упали на ее плечи и спину. Она потянула боковую молнию платья и быстро стянула его с себя, оставшись лишь в кружевных трусиках и туфлях на высоких каблуках. Взгляд Антонио опалял ее, но Эмма не чувствовала ни капли смущения, лишь потребность в утолении своей жажды, лишь любовь, которую она испытывала к этому мужчине.

Антонио продолжал стоять неподвижно, но по его глазам Эмма видела, что он поражен той бурей эмоций, которая сейчас владела им. Она подошла к нему и расстегнула пуговицы на его рубашке, провела кончиками пальцев по его мускулистой груди. Эмма чувствовала, как он едва заметно вздрагивает от ее прикосновений, словно едва контролирует себя. Эмма хотела чувствовать его всем телом, хотела раствориться в его объятиях.

И вдруг, словно услышав ее мысли, Антонио крепко прижал ее к себе и начал покрывать жадными поцелуями ее шею. Он уложил Эмму на постель и опустился рядом с ней, его руки и губы исследовали каждый дюйм ее тела. Она сбросила с себя туфли, и теперь на ней остались лишь крошечные кружевные стринги. Антонио опустился перед ней на колени и развел ее ноги в стороны, припав губами к ее влажной разгоряченной плоти. Он ласкал и дразнил ее сквозь тонкую ткань, разделявшую их.

Антонио быстро снял с себя одежду и склонился над Эммой. Он прижался к ней всем телом, и она ощутила его эрекцию. Антонио мучительно-медленно снял с нее стринги, чтобы продлить предвкушение близости. На мгновение Эмме показалось, что он хочет что-то сказать, но по какой-то причине не может проговорить ни слова. Но Эмме не нужны были слова.

Она потянулась к Антонио, и когда он вошел в нее, то почувствовала, как он заполнил ее не только физически. Он заполнил пустоту в ее душе, о которой она даже не догадывалась, пока не встретила его.

* * *

Антонио резко проснулся и, еще до того, как открыть глаза, понял, что Эммы рядом нет. Он не хотел вставать с постели, не хотел приближать неизбежное.

Он неохотно покинул постель и прошел в ванную комнату. Не в силах взглянуть на себя в зеркало, он встал под обжигающие струи воды, игнорируя внутренний голос, называвший его трусом. Вытершись полотенцем, он быстро надел брюки и пошел в гостиную. Он знал, что ему предстоит принять решение, которое предрешит исход его многолетней битвы с отцом.

Обойдя чемоданы Эммы, которые все еще стояли в коридоре, Антонио вошел в гостиную гостиничного номера. Эмма сидела на диване, освещаемая солнцем, поднимающимся над Буэнос-Айресом. Он пытался заставить себя улыбнуться, но не смог. Эмма смотрела в окно, даже не взглянув на Антонио, хотя боковым зрением видела, как он вошел. Антонио с удивлением понял, что больше не испытывает злости, лишь смирение и грусть от того, что еще не произошло.

– Ты собираешься использовать это? – спокойно спросила Эмма, держа в руках досье на Мэнди Бартлетт.

Сердце Эммы разрывалось на части, когда она смотрела на Антонио. Она задала ему всего один вопрос, но не готова была услышать то, что он скажет.