– Неужели в театре никого это всерьез не обеспокоило?

– Так случается. Джим, наш вахтер, всех знает, вы же понимаете, но если он был занят… – Она повернулась и взглянула на него своими огромными лучистыми глазами. – Ну, кто-то, кого здесь знают, человек известный, легко узнаваемый, не может вызвать подозрений, потому что, находясь в театре…

Известный. Узнаваемый. Она знает. Он вдруг понял, что она знает. Человек, который сделал это, должно быть, кто-то, кто свободно ходит по темному тесному мирку закулисья, не вызывая никаких подозрений. Кто-то, кого она знает. Может быть, даже кто-то, кого она называет другом. Неудивительно, что она выглядит как тень. Дело перешло тот рубеж, до которого его можно было назвать идиотской шуткой. Хорошо еще, если кто-то просто хочет ее запугать. Он не желал думать о худшем, но думать об этом было необходимо. И не только ему, но и ей тоже.

– Вы здесь совершенно беззащитны, Клаудия. Тут столько всяких закоулков, где кто-нибудь может затаиться.

Она не отзывалась на его замечание, но он знал, что она и сама это понимает. Поэтому она и позвонила по тому номеру, который он ей дал. Она никому больше не может доверять, в этом состоял ужас ее положения. Ввергнутая в опасность, она не знает, от кого ее ждать – от знакомого человека или от кого-то со стороны. Последний случай говорил за то, что враг из театрального мира, которому хорошо известно, что сильнее всего может подействовать на актрису. Круг подозреваемых сужается, но от этого не становится легче.

– Может, вам взять отпуск и исчезнуть недельки на две-три, пока ваш недоброжелатель не будет выведен на чистую воду?

– Этого я сделать не могу.

Раньше он не замечал, что у нее упрямый подбородок, – его внимание больше всего привлекал ее рот.

– Хотя бы на неделю. И звезды иногда болеют.

– Нет, Мак. Я не могу покинуть театр. К тому же на следующей неделе у меня несколько интервью. После выходных начинается новый телесериал. – Она сухо улыбнулась. – Это о девчушке, которую один сыщик доводит до мыслей о самоубийстве.

– И вы будете играть там одновременно с театральными спектаклями?

– Точно еще не знаю. Так вот, девушка, которую я должна играть, провоцирует мужчину на убийство. Она не видит другого способа свести счеты с жизнью. – Клаудия проговорила все это с полным равнодушием. – Боюсь, вы решите, что это еще одна кандидатка для исполнения рекламных трюков.

– Зря вы так.

Да, подозрительность отравляет как яд.

Он повернулся, чтобы повесить пеньюар в шкаф. Если вызвать полицию, они захотят осмотреть платье и забрать его в качестве вещественного доказательства, хотя кто знает, сколько людей прикасалось к этой одежде с тех пор, как ее искромсали. Он понимал нежелание Клаудии обращаться в полицию, хотя причины этого, не обсуждаемые ими сегодня, вряд ли были обоснованны. Можно предположить, вопреки ее утверждению, что она знает, кто это сделал, или на худой конец кого-то подозревает.

– Я не хотела упрекнуть вас, Мак, – сказала она, грустно вздохнув и непроизвольно сделав жест, который подтверждал ее неуверенность. – Сказать по правде, я бы предпочла иметь дело с кем-нибудь попроще. Мне надо в Брумхилл.

Несмотря на цветастую кофточку, в которую она облачилась, она выглядела хрупкой и изможденной. Он хотел подойти к ней, поддержать ее, убедить, что все будет хорошо. Что никто не сможет причинить ей вреда.

Вместо этого он подхватил ее сумку и открыл дверь.

– Пойдемте. Я думаю, вам надо уйти отсюда. Прямо теперь.

Для нее здание театра было вторым домом, но ему оно казалось зловещим, полным мрачных теней местом, где злодей имеет слишком много углов и щелей, чтобы спрятаться и выждать. Когда Мак подвел ее к дверям служебного подъезда, по коже его пробежали мурашки от одной мысли о некоем безумце с раскрытой бритвой, затаившемся в темной щели и способном на любое злодеяние.

У дверей маячил высокий, тощий человек, и Мак, взяв Клаудию под руку, держался между нею и неизвестным, хотя тот, как оказалось, был знаком Клаудии.

– Филлип? Я думала, ты давно дома.

– Нет, раз ты все еще здесь, я решил дождаться тебя, – сказал он с легкой озабоченностью в голосе. – Подумал, что надо тебя подвезти. Я и мысли не мог допустить, что тебе придется возвращаться домой в одиночестве. Тем более после… – Рэдмонд замолчал, не желая, как видно, в присутствии незнакомого человека упоминать об инициативе с театральным костюмом.

– Ты ведь знаешь, что я буду счастлив отвезти тебя в любое место, куда прикажешь.

Мак, выдержав долгий испытующий взгляд, которым окинул его этот человек, сохранил бесстрастное выражение лица, хотя нервы его были крайне напряжены и ему хотелось лишь одного – как можно скорее увезти ее отсюда.

Клаудия, несмотря на испытанное потрясение, тоже держала себя в руках и постаралась быть вежливой.

– Спасибо, Филлип, но сегодня меня есть кому подвезти. – Она повернулась к Макинтайру. – Мак, это Филлип Рэдмонд. У нас в театре это главный человек, без него все давно бы остановилось. Филлип, это Мак.

– Я узнал мистера Макинтайра, он участвовал в шоу, – сдавленно проговорил тот, с трудом перенося присутствие чужака.

– Вы смотрели программу? – спросил Мак.

А я думал, что телевидение порицается в утонченном мире театра.

– Ну, не совсем. Мисс Бьюмонт не впервой выступать по телевидению, да и на радио у нее есть работа. Вот и теперь каждый, кто находился в Зеленой гостиной – так мы в театре называем артистическое фойе, – видел ее выступление.

Каждый? Но только не тот, кто кромсал ее платье. Мог ли Филлип знать, куда и на что направлено внимание каждого? Мак попридержал язык, оставив эту мысль при себе, он почувствовал, как нервно вздрогнула под его пальцами рука Клаудии.

– Ну ладно, что ж… значит, проблема транспорта у тебя решена? – с сомнением пробормотал Рэдмонд, вновь поворачиваясь к Клаудии.

Если бы этот малый был лет на десять моложе, раздраженно подумал Мак, я бы ему морду набил. Клаудия, однако, была терпимее.

– Да, Филлип, все в порядке. – Она слегка коснулась его руки. – Спасибо за беспокойство.

Не совсем еще темный августовский вечер был весьма прохладен. Мак почувствовал это, когда Клаудия, поеживаясь, задержалась в дверном проеме. Хотя, возможно, она просто вспомнила обо всем, чем он пугал ее прежде. Наверное, он действительно добился своей цели, и она теперь всего опасается. Вот и сейчас, когда он положил руку ей на плечо и легонько подтолкнул в сторону своего злосчастного «лендкрузера», она вздрогнула.

– Все будет хорошо, Клаудия. Но она не двинулась с места.

– Машина. Она не должна была оставаться здесь.

– Какая машина?

Она показала на маленький седан, припаркованный в двадцати ярдах от служебного выхода из театра.

– Гараж прислал мне ее на время ремонта моей машины.

Ему не было нужды спрашивать, почему она изменила свое решение относительно езды на этом автомобильчике.

Кто-то вломился в ее уборную, несмотря на то что она все же как-никак находилась под присмотром. А открытая машина стояла на улице вот уже несколько часов, так что не составляло никакого труда проникнуть в нее и устроить очередную техническую пакость, угрожавшую Клаудии еще одной аварией.

– Потом я отгоню ее отсюда и хорошенько проверю.

– Потом? А если какие-нибудь подростки вздумают покататься? Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь пострадал из-за меня.

Ну, если эти сопляки пострадают, подумал Мак, то и поделом, нечего протягивать руки к тому, что тебе не принадлежит. Но вслух он этого говорить не стал.

– Позже. А сейчас я отвезу вас в Брумхилл, это займет не меньше часа, хотя сейчас, вечером, движение и небольшое. Вы не хотите сесть назад и немного вздремнуть?

– Я вряд ли засну, тем более сразу после спектакля, – с натужной улыбкой проговорила она. – Адреналин дает себя знать. А чтобы заснуть, надо сначала успокоиться.

– Полагаю, что так.

Но он не думал, что на плаву ее сейчас держит адреналин, уж слишком бескровной она выглядит, от нее осталась лишь бледная тень; скорее всего, сильная воля помогла ей после столь пугающего происшествия собраться и шагнуть на сцену, и это возбуждение не отпускает ее до сих пор. Вот что выкачало из нее все силы. Завершив все сегодняшние дела, она, конечно, потеряла эту энергию, этот настрой «сделай или умри», который так поразил его, когда она впервые в жизни, презрев страх, ступила из открытого люка самолета в пустоту. Вообще ее трудно чем-нибудь запугать, но сейчас она кажется совершенно вымотанной.

Возможно, она просто боится спать, не хочет рисковать, страшится собственных демонов, которые могут одолеть ее во сне. Жаркая волна сочувствия окатила его, и, страдая от жалости к ней, он постарался отбросить все мысли и открыл перед ней дверцу машины. Как и тогда, в самолете, Клаудия дала понять, что не желает его опеки. Она и в самом деле принадлежала к той редкой породе женщин, которые обычно не возбуждают желания опекать их. Она умела быть очаровательной, но вся ее жизнь представлялась ему сплошным спектаклем. Даже благодаря Филлипа Рэдмонда за беспокойство о ней, она, как ему показалось, играла роль. Роль из какой-то великолепно поставленной, но старой пьесы. А теперь она разыгрывала драму существа, которое не способно даже на то, чтобы, свернувшись калачиком на уютном заднем сиденье «ленд-крузера», попытаться заснуть.

– Ну как, все нормально?

– Прекрасно, – сказала она, берясь за ремень безопасности.

С минуту он просто стоял и смотрел, как она пристегивается, потом закрыл дверцу и, обойдя машину, сел за руль. Она глядела в окно, все еще беспокоясь о маленьком седане, присланном ей гаражом. Мак, хоть и не сомневался в том, что никто не позарится на такой смешной экипаж, все же сделал телефонный звонок, эту возможность ему всегда мог предоставить его роскошный автомобиль.

– Минут через пять сюда подъедут и заберут ее, – буркнул он, затем вставил ключ в замок зажигания и завел мотор.