Я присел на край кровати, впитывая ее спящий образ. Кружева под стать платью прикрывали ее грудь, треугольник аналогичного шелка скрывал от моих глаз ее нетронутое лоно. Хотя я всегда считал, что она не моего типа, к собственному удивлению я находил сексуальными деликатные изгибы и выпуклости ее тела. Осторожно я провел пальцем по ее ключице, вниз по ее груди и животу. На ощупь ее кожа была словно атлас. Во сне она поежилась и повернулась на бок, бормоча что-то бессвязное. Она свернулась калачиком и поджала пальчики ног, продолжая спать.

Я откинул назад темные пряди ее волос и стал изучать лицо, которое раньше назвал невзрачным. Оно было каким угодно, но уж точно не невзрачным. Ее скулы были ярко выраженными, и она по-прежнему была слишком худой, зато теперь я знал, что она в безопасности, у нее есть возможность правильно питаться и теперь меньше забот, все это поспособствует возвращению веса. Признаки усталости исчезнут из-под глаз, и скрытая, искренняя красота, которую видели другие и, наконец, обнаружил я, полностью засияет.

Я тряхнул головой от странных мыслей возникших о Кэтрин. Сегодняшний день был полон эмоций, которые я редко, если вообще когда-либо, испытывал. Я знал, что без сомнения это из-за женщины, лежащей сейчас передо мной. И все равно по-прежнему не понимал почему.

От ее вида мое тело всколыхнулось, и меня окатила новая волна стыда. Каким бы притягательным не был ее полуобнаженный вид, мне не следовало пялиться на нее, пока она спит. Наспех я натянул одеяло ей до подбородка и выключил свет. Оставив приоткрытой ее дверь, я пошел к себе готовиться к ночи беспокойного сна. Усталость, которая вынудила ее уснуть в машине, послужила лишь небольшой отсрочкой. Я знал, что поутру она потребует причитающуюся ей историю. Еще знал, что расскажу ей, потому что самое главное то, что я был у нее в долгу.

Приняв душ, я уставился на свое отражение в зеркале. Внешней оболочке завидовали многие. Той, что скрывала пустого, потерянного человека. Я игнорировал и хоронил его в течение долгих лет, а теперь Кэтрин собиралась вывести его наружу.

Я вздрогнул и уронил полотенце на пол. Я боялся этого разговора.

Пройдя через комнату, я широко распахнул свою дверь, хотя и знал, что сегодня ночью для нее не будет никаких успокаивающих посапываний.

Я скользнул в постель, а в голове промелькнула странная тоска.

Желание, чтобы она лежала тут, ожидая меня.

Глава восемнадцатая

РИЧАРД

В ВОСКРЕСЕНЬЕ УТРОМ Я сидел за стойкой на кухне, приканчивая свою третью чашку кофе, когда она спустилась вниз. Налила себе кружку – я до сих пор не пробовал пользоваться кофе-машиной, которая вдруг появилась на прошлой неделе, так что ей пришлось его делать. Я ощущал ее украдкой брошенные взгляды, пока она ждала как «Keurig» сотворит свою магию.

– Что? – вздохнул я.

– Я заснула.

– Ты была утомлена.

– Я проснулась в своей кровати. Без платья.

Я изогнул бровь.

– По традиции муж переносит свою жену через порог и снимает с нее свадебное платье в ночь их бракосочетания.

Ее щеки загорелись темно-пунцовым цветом, подчеркнув изящные скулы.

Я усмехнулся и покачал головой.

– Ты помогла мне, Кэтрин, и уснула, а я накрыл тебя и вышел из комнаты. Подумал, что в противном случае тебе будет неловко.

– Оу.

Она села рядом со мной и сделала глоток кофе, прежде чем обратить внимание на свернутый пакет на столешнице.

– Что это?

Я пододвинул к ней коробку.

– Подарок.

– Мне?

–Да.

Она оказалась потрошителем, а не той, кто трепетно отклеивает скотч и аккуратно снимает бумагу. Она схватилась за угол и сорвала упаковку с ликованием ребенка в рождественское утро. От этого на моем лице появилась слабая улыбка. Она уставилась на коробку.

– Что? – я ухмыльнулся ее замешательству.

– Это вафельница.

– Ты сказала, что хочешь такую, вот я и купил. В качестве свадебного подарка, – усмехнулся я. – Я не смог запихнуть стол в подарочную упаковку. Полагаю, тебе придется самой его выбрать.

Она подняла на меня глаза.

– Подарок, который я хотела, стоит не больше, чем толика твоего времени.

В этом она ошибалась. Я знал, что она хотела того, что я пообещал ей за брак со мной.

– Ты не отступишься, не так ли?

– Нет. Ты знаешь мою историю, а я хочу узнать твою, – она приподняла упрямый подбородок, выпятив вперед ямочку. – Ты обещал.

Моя кофейная кружка стукнулась о гранит столешницы с чуть большей силой, чем следовало.

– Ладно.

Я слез со стула, испытывая напряжение и волнение. Подошел к окну, взглянув на город, на крошечные и далекие фигурки – такие же как мне хотелось бы, чтобы были те воспоминания.

Но Кэтрин желала вытащить их на поверхность.

– Мой отец был плейбоем. Богатым, испорченным и настоящим ублюдком, – у меня вырвался смешок, и я повернулся, чтобы посмотреть на нее напряженным взглядом. – Каков отец, таков и сын.

Кэтрин переместилась к дивану и устроилась на нем, сохраняя молчание. Я вновь развернулся к окну, не особо желая пересекаться взглядами.

– Он был недоступным, много путешествовал, в основном творил, что хотел, пока мой дед не упрекнул его в этом. Он сказал ему вырасти и пригрозил, что финансово его ограничит.

– О боже, – пробормотала она.

– Вскоре они с моей матерью поженились.

– Ну, твой дедушка должно быть был рад.

– Не особо рад. Ничего по сути не изменилось. Теперь они кутили вместе, по-прежнему путешествовали и тратили кучу денег. – Я переместился и сел на оттоманку напротив нее. – Он был в ярости и поставил ультиматум: если в течение года он не будет на коленях качать внука, то перекроет им обоим кислород. Он также пригрозил изменить завещание, полностью вычеркнув из него моего отца.

– Твой дедушка кажется немного властным.

– Это я унаследовал от него.

Она закатила глаза и дала знак, чтобы я продолжал.

– Итак, я родился.

Я встретился с ней глазами.

– Я не был плодом любви, Кэтрин. А был рожден из жадности. Я не был желанным. Меня вообще никогда не хотели заводить.

– Твои родители не любили тебя?

– Нет.

– Ричард…

Я вскинул руку, останавливая ее.

– Все свое детство, всю свою жизнь я слышал, какой был помехой – для них обоих. Как я был у них для того, чтобы обеспечивать бесперебойное поступление денег. Меня растили няни и гувернантки, а как только достаточно подрос, меня отослали в школу-интернат.

Она начала в волнении теребить внутреннюю сторону щеки, не произнося ни слова.

– Всю мою жизнь меня поучали, что единственный человек, на которого можно положиться – это ты сам. Даже когда я возвращался домой на каникулы, мне были не рады.

Наклонившись вперед, я стиснул руками колени.

– Я старался. Очень сильно старался, чтобы они полюбили меня. Я был послушным. Преуспевал в школе. Делал все что мог, чтобы они меня заметили. Но ничего не вышло. Те подарки, что я делал в школе на День Папы и Мамы были отвергнуты. Мои рисунки выброшены в мусор. Я не припомню ни одного объятия или поцелуя перед сном, или чтобы родители прочитали мне книжку на ночь. Не было никакого сочувствия по поводу исцарапанных коленок или неудачных дней. Мой день рождения отмечался конвертом с деньгами. Рождество было аналогичным.

По ее щеке скатилась слеза, при виде которой я вздрогнул.

– Я очень рано в жизни понял, что любовь – это эмоция, которая меня не интересует. Она делала меня слабым. Поэтому я перестал пытаться.

– И никого не было? – прошептала она.

– Лишь один человек – воспитательница, когда мне было шесть. Ее звали Нэнси, но я звал ее Нэна. Она была в возрасте, доброй и вела себя со мной по-другому. Она читала мне, разговаривала, играла, слушала мою детскую болтовню. Она говорила, что любит меня. Противостояла моим родителям и пыталась уговорить их обращать на меня больше внимания. Она продержалась у нас дольше чем прочие, поэтому я помню ее лучше, чем других. Но в итоге она ушла, как и все остальные. – Я тяжко выдохнул. – Думаю, мои родители решили, что она плохо на меня влияет и уволили ее. Я слышал, как она спорила с матерью о том, что они держат меня в изоляции и что я заслуживаю большего. А спустя пару дней я проснулся и рядом была новая няня.

– Это ее тебе напоминает Пенни?

– Да.

– А с тех пор?

– Никого.

– Ты не был близок с дедом, да? Похоже, он больше всех тебя хотел.

Я покачал головой.

– Он хотел меня в качестве продолжателя рода ВанРайен. Я редко с ним виделся.

Она нахмурилась, но хранила молчание.

Я встал и зашагал по комнате, живот скручивало в узел по мере того, как я продолжал вспоминать.

– В конце концов, дошло до того, что мои родители едва могли выносить друг друга, не говоря уже обо мне. Дед умер, и они разъехались. Они два года перекидывались мной туда-сюда, – я схватился за затылок, боль в груди грозилась сокрушить меня. – Ни один из них не хотел меня. Я переезжал с места на место, только чтобы меня можно было игнорировать. Моя мать постоянно порхала, путешествуя и ведя светскую жизнь. Множество раз я просыпался рядом с нянчащими меня незнакомцами, пока она отправлялась по своим увеселительным делам. Мой отец менял женщин как перчатки, я никогда не знал с кем столкнусь в коридоре или на кухне, – лицо исказила гримаса. – Я даже был по-настоящему благодарен, когда они отослали меня в интернат. По крайней мере, там я смог забыть.

– Правда смог?

Я кивнул.

– Я рано в жизни научился все раскладывать по полочкам. Я ничего для них не значил. Они довольно часто говорили мне об этом и демонстрировали своим пренебрежительным отношением. – Я шумно выдохнул. – У меня к ним тоже не было чувств. Они были людьми, которые платили за необходимые мне вещи. Наш контакт почти всегда ограничивался лишь обсуждением денежных сумм.