Дядя Роман считал Максима шалопаем, который занят исключительно женщинами. Мужская зависть доходила до абсурда, и на семейных встречах Роман не мог сосредоточиться на чем-то ином, кроме побед презренного племянника.

— У нас финансовые проблемы могут возникнуть в связи с такими вот оплошностями, — уронил разумную мысль Максим, и мать закашляла, призывая его молчать. Она побледнела и поправила идеальную прическу.

— А девчонка ничего, я бы сказала — шикарная, — подала голос Наталья, которая никогда не ела и пила только воду. — Брови идеальные, а губы… накачала, наверное. Но все равно хорошо.

Максим закрыл глаза, воскрешая в памяти лицо Фрэнки, и с сомнением посмотрел на тарелку с едой. Кусок сегодня в горло не лез. Убила его наповал эта Уварова. Чтоб ей в долги влезть.

— Послушайте, дорогие, мы должны объединиться ради общего блага, — начала бессмысленный монолог мама. Ее никто никогда не слушал. Сестра закатила глаза к потолку, а отчим уткнулся газету.

Максим почувствовал, как постарел лет на десять. Каждый такой обед давался ему тяжело. Пустая трата времени. Он отодвинул кресло и закинул ногу на ногу, а руки — за голову. Вот так лучше.

— Сынок, манеры, — напомнила мать-инспектор.

— Прости, но сегодня я уставший как собака и позволю себе сидеть удобно.

— И этот человек управляет нашими деньгами, — отозвался Роман, пожурив племянника вилкой. — Толик, подлей мне сидра.

«Что я здесь делаю?» — думал Максим, надеясь, что случится новое происшествие, которое поможет уйти пораньше. И только он об этом подумал, как в столовую вошел дворецкий с телефоном Максима. Мать запрещала брать телефоны в столовую.

— Максим Михайлович, вам важный звонок.

— Ну слава богу, — обрадовался он, но стоило услышать голос Ланы, помощницы, как настроение упало ниже плинтуса: у «Дола» пикет. Требуют возврата вкладов обманутым клиентам.

— Каких вкладов? У нас закрытое акционерное общество.

— Так им лишь бы ситуацию усугубить, босс. Сами знаете, как это делается.

— А кто организатор?

— Франческа Уварова, босс. Кстати, я фотку видела в газете. Вы выглядите бесподобно! На фотке, правда, кажется, что вы ее обнимаете, а не со сцены уносите, но это даже лучше для имиджа! Романтика, гламур — это всегда на пользу.

Лана тараторила, а Максим сжал переносицу, чтобы давление не упало.

— Скоро буду. — Он отключился и поднялся с места. — Прошу прощения, но у меня срочные дела. Я возьму вертолет.

— Тебе плевать на «Дол», — пробормотал Роман. — Катя нас собрала по важному вопросу, а ты срываешься. Баба очередная заждалась, как всегда… Толик, передай хлеба.

Максим глубоко вдохнул, выдохнул — и откланялся. Мама проводила его недовольным взглядом: он нарушил этикет.

Не сложно догадаться, что в подростковом возрасте Максим был дебоширом и протестовал три раза в день. Но ему все прощали, всегда. К тому же в школе он был редким видом красавчика — смесь бабника и ботаника.

Теперь, правда, остался просто бабником, хотя если в руки попадала хорошая книга, то начинал сомневаться, идти на свидание или провести время с не меньшей пользой. Достойные женщины, как и книги, попадались все реже, и часто Максим скучал. Когда он скучал, то начинал звереть на работе и пахать до полуночи, и сотрудники обходили его стороной в такие недели.

Работать в «Доле» официально Максим начал в двадцать три года, но корпорация являлась для него бессменной темой для исследования еще со школьной скамьи.

В семнадцать лет, никого не спросив, он поступил во французский университет. Сбежав не только на отдельную квартиру, но и в другую страну на несколько лет, Максим четко осознал, что мать его Екатерина Великая пыталась сделать из него маменькиного сынка; она не собиралась отрезать метафорическую пуповину, чтобы контролировать его, как собачку на поводке, до конца дней. Нет, спасибо, у него были другие планы.

За минувшие девять лет он выковал себя с нуля, вбив новые установки в мозг, перезаписав «материнскую плату». Он был независимым, свободным… Ну, почти. Ведь на помолвку с Верой согласился по настоянию матери. И о финансовых проблемах до сих пор молчит на Совете, хотя по-хорошему стоит заняться полной реорганизацией производства.

Жаль разбивать стеклянный сказочный домик матери, но придется. На тридцать первое декабря запланирован следующий Совет, и Максим объявит о том, что «Дол» либо объявит о банкротстве, либо кардинально поменяет курс.

Главное, к тому времени не утопить корпорацию в междоусобице с Уваровыми.

— Долой «Дол!» Долой «Дол»! Верните людям вклады!

Фрэнки орала в рупор, а группа активистов прохаживалась с транспарантами у главного входа в небоскреб «Дола». Заранее пикет не регистрировали, чтобы приехала полиция — так больше шума и освещения в СМИ. Да, нечестный метод, но он был прописан в контракте стервы.

С самого утра Фрэнки заказала с доставкой в дом Столетовых китайскую вазу и часы. Пускай подавится, в их доме барахло уже девать некуда. Гобсеки. Но выполнить задание с провокацией оказалось трудно из-за чертовой погоды, которая выдалась на редкость паршивая. Штормовое предупреждение прошло еще утром.

Фрэнки гадала, кто помешает ей раньше — полиция или Максим. Стыдно себе признаваться, но Уварова нервничала из-за Егеря. Хотелось встретиться, даже если он и не станет разговаривать. Сердце замирало, стоило закрыть глаза и в сотый раз за день ощутить на губах его поцелуй.

Как же они не сталкивались раньше? Даже не разговаривали толком, держались на расстоянии. Два врага — и точка. И почему вера в его демонический характер, которая основывалась на слухах и сказках, так легко рассыпалась, стоило Максиму коснуться Фрэнки? Будто два оголенных провода соединились в и завели двигатель в похищенной машине. Может, это гормональный самообман? Мимолетная страсть? Он ведь опытный соблазнитель, а Фрэнки — тренированная «марионеточка».

Но сердце шептало, что здесь нечто иное. Нечто более значительное…

Гул вертолета над головой вернул к теме пикета, и Фрэнки заложила за уши растрепанные волосы, натянула капюшон дождевика и снова подняла рупор.

В стороне топтались помятый, безучастный журналист и оператор, который все время матерился и говорил, что уволится, но больше в такой ураган снимать не пойдет.

Фрэнки снова открыла рот, чтобы скандировать, но ветер так резко рванул рупор у нее из рук, что тот улетел в сторону и вмазал по камере оператора.

— Что за туйня?! — заорал тот.

Хляби небесные разверзлись, и хлынул адский ливень. Две секунды назад было еще терпимо, а тут бац! — и как из ведра. Ветер хлестал по щекам так, что не видно, куда идти. Время обеденное, но стало темно, как вечером, и деревья рвались в Космос: казалось, еще мгновение — и выдернет с корнями.

Активисты-пикетчики тут же разбежались, спасаясь от стихии, а Фрэнки случайно ступила на канализационную решетку, и у нее застрял каблук сапога. Она же оделась вызывающе, в короткую шерстяную тунику, дождевик и сапоги на шпильках. Макияж — «я у мамы косметичку сперла». Но сейчас глаза заливало дождем, а саму Фрэнки шатало из стороны в сторону.

Из полицейской машины, которая уже полчаса была припаркована на противоположной стороне дороги, выскочил обеспокоенный блюститель порядка, махая руками, приказывая уйти; не видел, что ли, что каблук застрял?!

— Почему стоим?! Бегом под крышу! Или тебя в отделение забрать, чтобы в себя пришла?! — отчитал он, подбежав. Куртка на нем надувалась парусом.

Фрэнки еще раз дернула ногой, ухватившись за рукав полицейского, но каблук не поддавался.

— Дурында! — злился тот, а разглядев наконец корень проблемы, наклонился, чтобы потянуть за сапог. В этот момент Фрэнки тоже приложила усилие — и с маху въехала бедолаге носком освобожденного сапога прямо между ног. — С-с-су-ка-а!

О Господи! Фрэнки не знала, как помочь, куда кинуться, но потом ее шарахнуло молнией воспоминания: задание! Оскорбить полицейского!

Обомлев от собственной гнусности, Фрэнки гаркнула что было сил в легких:

— Мудак!

— Че-го-о?! — тот даже выпрямился и перестал материться. Наверное, если бы погода была получше, то Франсуазу упекли бы за оскорбление представителя закона, но в эту самую минуту налетел вихрь, и зона видимости сузилась до сантиметров, ибо больно было открыть глаза. — Да ну тебя, бешеная!

И полицейский исчез, бросив Фрэнки одну. А ее сапог хоп! — и снова ткнулся каблуком в решетку, застряв на этот раз надежно, без шансов. Фрэнки сосредоточенно занялась вытаскиванием проклятого каблука, пока не ощутила, как над головой, едва-едва тронув макушку, пролетело нечто огромное, вроде билборда. Сдохнуть можно, трындец! В панике пришлось расстегнуть замок на сапоге и стащить обувку с ноги. Лучше быть босой, чем остаться без головы. Чтобы не хромать, Фрэнки сбросила и второй, и пошла напролом против ветра в тонких носках. Таксист давно уехал, вызвать нового вряд ли получится. Байк тоже остался запаркованным в «Константе»: в такую непогодь только дурак на мотоцикл сядет.

Вдруг Фрэнки подняло в воздух, и она забарахталась, подумав, что вот оно — у нее выросли крылья. Но над ухом заорал злой голос: «Не вырывайся, сумасшедшая!»

Это был Максим. Он явился в мягкой дутой куртке, и Фрэнки сразу почувствовала его тепло, а на душе стало спокойно. Странная реакция для добычи, которую Егерь пытается загнать. Надо бы испугаться, а Фрэнки улыбнулась, как будто радугу увидела на темном небе.

Максим промок в секунды. Он прижал Фрэнки к себе под бок и поволок в холл корпорации. Под козырьком к нему тут же подбежала охрана, и скоро Фрэнки с Максимом оказались в безопасности. Девушка дрожала, с нее стекали струи воды, но Егерь не дал времени отдышаться или отжать волосы.