Роберт вытер руки об испачканный защитный передник, который надевал всякий раз, работая в кузнице с дядей Тимом, и прислонился к деревянной перекладине загона.

— Слушай, я со своими делами сам разберусь. А к ней… с ней я тоже решу вопрос.

— Тебе сказано к Юле не приближаться!

— Не смей со мной так говорить! Ты моя сестра, а не судья! — со злостью перебил Роберт. — О тебя кто попало ноги вытирал годами, и мне нельзя было даже пикнуть. Ты хоть представляешь, что это такое для брата — видеть несправедливость и не иметь права заступиться? Стоило мне вмешаться, ты читала мне морали о том, что я оскорбил постороннего человека. А теперь ты вдруг стала защитницей обездоленных, хотя ты ничего о Юле не знаешь, она тебе чужая! Ты можешь просто встать на мою сторону?! Хоть раз!

У Фрэнки выступили слезы на глазах, и она утерла вспотевший лоб свободной рукой. Освещение в конюшне было тусклое, да и зябко немного. Фрэнки стащила перчатку, потом, встав на стульчик, набросила на Ацтека стеганую коричневую попону и вышла к брату. Конь тут же недовольно заржал, требуя, чтобы Фрэнки вернулась.

— Я — на твоей стороне, Роб, и всегда там останусь. Меня дрессировали не терять лицо, вежливо улыбаться, даже если кошки на душе скребут. Мне очень… — злые слезы полились по щекам от эмоций, — очень трудно избавиться от грязи, которую наращивали на мне под видом золота. Сначала меня ломали всю жизнь, а теперь требуют по мановению волшебной палочки стать стальной леди, потому что папа так захотел. — Фрэнки всхлипнула и утерла глаза. — Понимаю, своей головой нужно думать, но когда тебя дрессируют с детства, то очень сложно избавиться от приобретенных рефлексов.

Роберт выругался и подошел, чтобы обнять. Фрэнки уткнулась лбом в грязный передник, который пах железом и сажей. У брата были крепкие руки; пальцы загрубели от гитарных струн.

— Давай пошлем все и уедем, — предложил Роб. Он не выносил слез Фрэнки и сразу выпадал из реальности. Это у них было общее: они любили метаться из крайности в крайность.

Фрэнки покачала головой, прижимаясь щекой к перепачканной ткани фартука.

— Я никуда не поеду. Вот как с Ацтека, счищу со своего мозга все то дерьмо, которое на нем есть, и выиграю. Никому больше не позволю папе ломать себя. Это ради нас с тобой, Роб. А бежать — это трусость. Особенно сейчас…

— А что сейчас особенного?

— Я влюбилась. — Она грустно улыбнулась.

— Я тоже. — Хриплый ответ брата прозвучал на выдохе, как будто случайно проговорился, под воздействием момента.

— В Юлю?

— Да. В кого же еще.

— Как же ты мог с ней поступить по-свински, в таком случае?

— Потому что я мудак.

— Не верю.

— Я мудак, потому что довел ситуацию до абсурда и не рассказал Юле правду вовремя. Она очень пренебрежительно относится к моей группе, два года терпел ее ехидные подколки. В итоге пацаны захотели сбить с нее спесь. Мы поспорили, что я уложу Юлю в постель. А тут этот долбанный конкурс — консерватория предоставляет победителю музыкальную стипендию. Участвуют соло или группа. Ну и…

— Юля победила?

— В том и дело, что нет.

Фрэнки отстранилась, чтобы заглянуть в лицо брату, и возликовала:

— Ты?!

— Да. Вот только моих ребят не взяли. Сказали, что меня одного хотят, потому что я и гитара, и соло, и композитор.

— Ты теперь поешь?!

— Да, мой солист не вытягивал последние композиции, пришлось на конкурсе самому спеть. Короче… Пацаны психанули. Я сказал, что отказываюсь от пари на Юлю, что меня это все достало. Я без понятия был, что они нас засняли. Честно. Они просто насолить мне решили, знали, что я на нее запал. Рассказали ей все, фотки отдали… В общем. Такие вот дела.

— Почему же ты молчал так долго?! И о конкурсе, и о Юле?

Фрэнки была в шоке от того, как сильно они отдалились в последние месяцы. Такого раньше не случалось, и это было пробуждающей пощечиной: они с братом едва не стали чужими, пока решили свои проблемы.

— Не хотел на тебя вешаться грузом. Ты и так как белка в колесе.

У Фрэнки сжалось сердце. То есть, на препода с его дурацкими поэтами время нашлось. На Светку с инженерными проектами ее отца — тоже. Хотя это пустое, бессмысленный круговорот бессмысленных дел. А на родного человека, который нуждался в поддержке, минуты не оказалось.

И вспомнилась фраза, которую услышала от Бори однажды: «Чтобы сделать счастливым мир, сначала стань счастливой сама. Иначе что ты знаешь о счастье, чтобы его предлагать другим?»

— Прости меня, Роб, — сипло прошептала брату, наплевав на требования контракта. — Ты не отдаляйся от меня, мы ведь семья. Я так счастлива, что исполнилась твоя мечта! Ты получил стипендию… А где? Какая консерватория?

— Берлинская.

— Бер… Что?! Ты в Германию уедешь после выпуска?!

— Да, скорее всего. Я пока не знаю. Не хочу тебя здесь одну оставлять на съедение шакалам.

Фрэнки рассмеялась. Она была так счастлива за Роба, что остальное не имело значения. Да, она будет скучать, но самолеты никто не отменял — можно летать друг к другу на каникулы, общаться в соцсетях.

— Не беспокойся за меня, братишка. Если я доживу до Нового года, то потом меня уже ничто не возьмет, даже СС.

«СС» — так они сокращенно называли дуэт Сталин+Сатана.

— Фрэнки, не говори загадками. Твоя очередь признаваться: что случилось? — посерьезнев, спросил Роб, но Фрэнки не хотела портить настроение ни себе, ни брату. Зачем провоцировать новый конфликт между Робертом и отцом? Не хватало, чтобы Сатана палки в колеса сыну поставил, узнав, что тот собирается в одну из лучших музыкальных школ в мире. Но и врать не хотелось.

— Я влюбилась в Максима Езерского. Причем, надеюсь, взаимно.

Роберт онемел и таращился на Фрэнки с минуту, пытаясь углядеть юмор в ее глазах. А потом брат расхохотался. Он снял с себя грязный фартук, повесил на перекладину и долго смотрел в стену, уперев руки в бока.

— О Господи, ну ты и влипла, Франция! Это просто бомба!

Он вдруг обхватил Фрэнки за талию и закружил по конюшне, шурша редким сеном под ногами.

— Ты представляешь, что ты можешь сделать?! Ты поставишь точку в этой идиотской войне, и семейный бредовый миф, которым нас терзали с детства, наконец-то получит финал! Фрэнки, ты гений! Ты уела Сатану, сестричка!

Она не выдержала и тоже рассмеялась, стараясь не фиксироваться на поспешных выводах брата. Все-таки Максим — тот еще бабник, и чувства у него могут оказаться временными. Но азарт Роберта передался и ей.

…О том, что Сатана может отдать «Константу» Езерским, вспоминать не хотелось. О военно-морском флоте тем более. Туда Фрэнки силком не затащат, обломаются! В голове была каша — к чему стремиться, каким путем идти и к какой цели. А Максим? Можно ли ему верить? Чувства чувствами, а бизнес врозь? О-хо-хо… Пользуясь тем, что находится в имении под названием «Тара», Фрэнки крепко зажмурилась, прогоняя мысли в темноту, и сказала себе словами Скарлетт: «Я подумаю об этом завтра». Она еще раз обняла брата, взъерошила ему волосы и напомнила:

— Пойдем, уже восемь. Ужин в девять.

— А что сегодня подают? — воодушевленно спросил оголодавший Роб.

— Кажется, мама заказала морепродукты.

— И зелень?

— И зелень.

— А нормальной еды?

— Не в этом доме, милый мой.

— Быстрее бы все закончилось, хочу в Берлин.

— Потом еще тосковать будешь.

— Я буду тосковать по тебе и «Таре». Но точно не по поздним пятничным ужинам.

…Как же Роб заблуждался! Ужин предстоял еще каким особенным. Ибо, стоило Фрэнки спуститься в столовую, где остальные члены семьи уже собрались (включая почетных гостей — Иосифа с матерью), как дворецкий сообщил, что у ворот находится Максим Езерский, просит принять.

Отец довольно ощерился и подмигнул дочери, мол, молодец, Егерь уже на вражескую территорию прорывается ради встречи с мнимой добычей. Роб ухмыльнулся и тоже озорно подмигнул, мол, прикинь, какая двусмысленная ситуация? Фрэнки закатила глаза к потолку и в ужасе подумала: какого черта?! Что Максим тут делает?

— Впустите господина Езерского, он к нам присоединится, — приказал Сатана, одетый в серый блейзер на черную рубашку; отец поправил воротник и добавил: — Надеюсь, у него аллергия на лобстера.

Фрэнки приросла к креслу. Сердце бухало в груди, подпрыгивая к горлу. Хорошо, хоть принарядилась к ужину: мама требовала одеваться элегантно к семейным трапезам. На Фрэнки — строгое черное платье до колен, без рукавов, со свободной плиссированной юбкой. Тонкие браслеты из белого золота на руках, массивные серьги в ушах, и волосы лежат красивой длинной волной. Правда, хочется завизжать от напряжения, потому что сюда Максим идет, а так все в порядке.

Столовая была просторная, с огромными золочеными люстрами, свисающими с высокого расписного потолка. Но освещение было тусклым, дополняли его только свечи в канделябре в центре длинного стола. От неравномерной светотени создавалось впечатление, что стены плывут перед глазами. Или это от нервов?

Отец сидел во главе стола, мама — напротив него, с другого конца. Роберт, как всегда, напротив Фрэнки, вместе с Иосифом. Рядом с Фрэнки — столетняя госпожа Столетова, которая отметит свой юбилей завтра.

Сейчас все замерли в тишине, только старуха уже столовые приборы в руки взяла, и они бренчали по блюду из-за ее болезни Паркинсона.

Сопровождаемый дворецким, Максим вошел уверенным шагом, как к себе домой, и огляделся, исследовал зону охоты. На нем был тот же стильный светло-серый костюм, что и днем, только галстук отсутствовал. Выглядел Егерь слегка помятым и очень уставшим. День и правда выдался бесконечный.

— Прошу прощения, что прервал ужин. — Максим был сама вежливость и очарование. Подойдя к маме, он галантно поцеловал ее протянутую руку. — Вы прекрасны, Зоя. — Он сухо улыбнулся и поприветствовал остальных: — Константин, Роберт… Франсуаза. Добрый вечер.