– Лучше лимонаду! – обмахивалась Туреева. – Сегодня не по-августовски жарко! И пусть нас не беспокоят, хорошо?

Она терпеливо ждала, пока в дверь не вошла бледная Полина Андреевна.

– Здравствуйте, моя милая, – Мария взяла её руки в свои. – А вы, оказывается, невеста?

– О, боже! Вы уже знаете? Откуда? – глаза Полины Андреевны наполнились слезами.

– Я встретилась с ним у входа. Не пугайтесь! Он ни о чём не догадался. Мы можем сказать ему, что и вовсе не виделись сегодня, если вам так будет легче.

– Спасибо вам, что пришли. Не знаю, с чего и начать, – Салтыкова, так настойчиво добивавшаяся встречи, теперь, получив желаемое, кажется, растерялась.

– Давайте присядем, – предложила Туреева. – Начнём с главного. Свадьба.

– Ах, это. Да, по мере приближения срока это становится всё важней. Когда я обещалась, имело вес нечто более значительное. Жизнь человека. Условие замужества стало платой за поездку в Санкт-Петербург. А ведь в начале лета я даже не помышляла о подобном, хотя и Пендоцкий, и сам Ардалион Тимофеевич вслед за ним убеждали меня в смене статуса опекаемой на положение жены с самого начала.

– Простите, – баронесса остановила начавшую повествование взахлёб Полину. – Дорогая моя, я не очень хорошо знаю положение вещей. Я помню вашего батюшку по его визитам и подаркам, когда была ещё девочкой. Но я уже давно упустила ваше семейство из виду, даже о кончине дядюшки Андрэ узнала много позже. Кто такой Пендоцкий и что вы называете началом?

– О господи! – вздохнула Полина, присела, опустила глаза и немного помолчав снова посмотрела на Марию: – А ведь началом я назвала то, что по сути является концом. Кончину папеньки, когда я осталась одна. Мы жили довольно уединённо. В округе нет больше дворянских семей – только мы да дом барона Качинского. Они с папенькой родственники, хоть барон и не терпит упоминания об этом. Не знаю, что тому причиной. Может быть, зависть? Наш дом, конечно, гораздо больше и богаче, да ещё и стоит посреди озера на острове – Качинский всё время величает его замком. Мне кажется, что он для него имеет гораздо большую привлекательность, чем я сама. Ни о каких чувствах между нами, как вы понимаете, не может идти и речи. Я всегда смеялась над его притязаниями и легко переводила всё в шутку. Но тут подвернулся этот случай, и Качинский выдвинул мне ультиматум.

– Что за случай, Полина Андреевна?

– Вокруг наших домов сплошные леса, переходящие в болота. Никаких развлечений, кроме верховых прогулок, практически нет. Лето – единственное время, когда можно насладиться прогулками пешими. Я очень хорошо знаю окрестности, так как ещё с детства исходила там все тропы, а при желании могу пройти по болотам там, где пришлый человек сразу попадёт в трясину. В детстве, подобно крестьянским детям, я набирала целые туеса клюквы и морошки. Я всегда жду первых тёплых дней и могу пробыть в чаще до сумерек. И в тот день я привязала Арбалета на опушке, а сама бродила невдалеке, собирая на полянах цветы. И вдруг мимо нас проскакал всадник. Это было так неожиданно, что я даже приняла его за одного из тех мифических героев, что действуют только в древних сказаниях. Он скакал не по дороге, а сокращая путь, прямо через лес. Я тут же поспешила домой, потому что ехать он мог только к Качинскому или ко мне. Барон на правах опекуна навещает меня в любое угодное для него время. В этот вечер они прибыли втроём: гонец, барон и Пендоцкий. Пендоцкий – всегдашний спутник барона Качинского, он то ли его друг, то ли слуга… Знаете, Мария Францевна! Он так давно живёт в доме барона, что, мне кажется, он был всегда. Они вместе охотятся, вместе выезжают в гости, вместе проводят свои химические опыты – у барона в доме целая лаборатория. И мне он так же неприятен, как мой вынужденный опекун. Я до сих пор не понимаю, что заставило отца написать то злосчастное завещание! Может быть, он рассердился на меня за что-то и решил проучить или припугнуть? Я не помню уже… Он точно переписал бы завещание снова! Но, как назло, внезапно умер через неделю после приезда нотариуса прямо у меня на руках.

– Скажите, а что стало причиной смерти дяди Андрэ? – Марии явно не понравилось подобное совпадение.

– Сердечный приступ, – отвечала Салтыкова. – Пендоцкий врач, и он сам констатировал диагноз. Действительно, у отца даже посинели лунки ногтей, я держала его мёртвую руку, я видела. Так, говорят, бывает от сердца.

– Так что гонец?

– Ах, да! – очнулась от горестных воспоминаний Полина. – Они оба принимали гонца с почестями, а ко мне привели, как я поняла, на смотрины. Нет, не подумайте, не на мои! Барон Качинский всё нахваливал уединённость моего жилища, его обособленность, вместимость и неприступность. Кажется, они хотели предложить замок в качестве резиденции для кого-то очень важного. Но синьор Джованни, именно так звали гостя, был равнодушен к похвалам и при мне пару раз произнёс, что дело уже решённое. В тот вечер он мало обращал на меня внимания, сказал всего несколько фраз, больше по этикету, чем от души. Вообще было видно, что он не расположен сходиться ни с кем ближе, а желает поскорее покинуть наши края. Он всячески подчёркивал, что всего лишь посланец и роль свою уже исполнил. Его продолжали уговаривать, но он согласился остаться всего лишь до утра, да и то не под одной крышей с незамужней дамой, а там, где он оставил коня и своё снаряжение. Визитёры откланялись, я осталась одна. Я видела, что, уходя, оба – и Качинский, и Пендоцкий – были сильно недовольны, если не сказать злы. Утром я забыла про всё и снова ускакала в лес, хотя погода была гораздо хуже, чем накануне. По всей вероятности, собиралась гроза. Меня это не пугало. Гуляя, я услышала топот копыт. Уже понимая, что это вчерашний гость, чтобы не смущать его лишними прощаниями, я укрылась с Арбалетом в зарослях. Всадник проскакал мимо, я уже хотела было выходить из моего лесного укрытия, как снова раздался цокот. Кто-то скакал вслед.

– Судя по вашему рассказу об уединённости жилья, это не мог быть не кто иной, как ваш опекун, – замечание баронессы вопреки её внешнему бесстрастию показало, насколько внимательно слушала она рассказ своей дальней родственницы. – Или его напарник.

– Вы правы. Это были они оба. Они окликнули господина Джованни, тот остановил коня, и все они спешились.

* * *

– Я что-то забыл? – спросил у них итальянец.

– Да! Вы забыли! – наступал на него мой опекун, уже не скрывая своих намерений. – Вы забыли выдать мне бумагу! И поставить на ней священную печать!

– Вы с ума сошли, сударь? – гонец хотел развернуться и сесть в седло. – Мы всё обсудили вчера! Выбрано другое место для посольства, да и вы не являетесь более собственником этого дома. Он по любому исключается из соискателей. Прощайте, господа!

– Нет! Вы никуда не уедете! – взвизгнул Пендоцкий.

– Ваша настойчивость переходит всяческие границы, господа! – гонец взялся за узду и закинул ногу в стремя. – Не пытайтесь долее задерживать меня, иначе я буду вынужден доложить об этом. Ведите себя достойно положению Донатов ордена!

– Отдай печать! Сам ты нам вовсе не нужен! – заголосил Пендоцкий и, ухватив посланника за одежду, повалил его на землю.

Они сцепились в драке. Я чуть не закричала, когда заметила блеснувшее лезвие ножа. Тут мой опекун вытащил из-за пазухи пистолет, подошёл ближе к дерущимся и, улучив момент, выстрелил в упор.

Наступила тишина, потом из-под тела посланца выполз Пендоцкий.

– Обыщи его! – скомандовал Качинский.

Они выворачивали покойнику карманы и дорожные сумки, ругались между собой, шарили по земле рядом с телом, но того, что искали, так и не нашли. Тогда они стали вслух думать о том, как поступить дальше.

– Не может быть! У посланника должна быть печать! – не верил тому, что они так опростоволосились Пендоцкий. – Наверно, вывалилась при борьбе. Ах, да! Проверь ещё перстни на руках – она может быть на одном из них!

– Ничего нет. Без толку убили. Как глупо! Теперь всё стало ещё хуже, – мрачно излагал мой опекун. – Но сними с него все знаки отличия, мало ли что.

– Ничего не стало хуже! – шипел Пендоцкий, снимая с тела медальон, орденские кресты и кольца без печатей. – Надо сделать вид, что ничего не произошло. Он вообще к нам не приезжал! Не являлся! И не знаем мы ничего о перемене места! Откуда? Мало ли где он мог сгинуть по дороге. Только не на обратном пути, как мы хотели представить, а по дороге сюда! Слава богу, его никто тут не видел. Кроме твоей овцы!

– Она никому не скажет. Я её никуда не выпущу отсюда. Это ерунда, забудь.

– Тогда надо избавиться от тела и всё. Великий Магистр должен и будет избран! – Пендоцкий перестал суетиться, выпрямился, и на его лице на мгновение даже отразилось что-то величавое. – Твои шансы по-прежнему высоки. Вставай!

И они потащили тело убитого по направлению к ближайшему болоту. В эти минуты я только молилась, чтобы Арбалет не издал ни звука, а сама я смогла удержаться от крика. Я привязала своего коня, хлопками по крупу услала подальше коня посланника, а обе другие лошади давно ушли сами. Стараясь не шуметь, я последовала за злоумышленниками. Но они так были уверены в том, что никого из людей нет на сто вёрст кругом, что не услышали бы, даже если какая-то веточка и хрустнула под моей ступней, приняв это за шум разбредшихся коней.

Они запыхались и, протащив ношу сколько могли, бросили гонца на самый край трясины. Все знают, что хоть быстро, хоть медленно, но то, что болото получило в свои объятия, оно уже не отдаст никогда. Поэтому, не прилагая больше усилий, мучители удалились и стали ловить сначала лошадь гонца, а потом и своих. Через несколько минут всё стихло. Я лежала за какой-то кочкой и плакала, понимая, что больше никогда не смогу гулять в этом лесу, как прежде, зная, что на дне трясины покоится не упокоенная христианская душа. И что вообще прежняя жизнь для меня невозможна! Ведь мой опекун, ближайший мне человек – убийца.