— Они не еретики. Их желание — реформировать Церковь изнутри. А что до лорда Кромвеля, при дворе ходят разговоры… — Харст понизил голос. — Его положение шатко. Вы знакомы с Гардинером, епископом Винчестерским? Он стойкий католик и ненавидит всех реформаторов, в особенности Кромвеля, который изгнал его из Совета. Но теперь Гардинер вернулся и в фаворе у короля. Это верный знак, что влияние Кромвеля уже не так велико, как раньше.

— Это Кромвель устроил мой брак. — Анна в страхе посмотрела на Харста. — Гардинер, я слышала, очень близок с герцогом Норфолком. Говарды не принимают меня. Они могут убедить короля, чтобы тот развелся со мной, и для этого будут веские основания… — Она зажала рот рукой, осознав, что сказала.

— Вы имеете в виду вашу прежнюю помолвку, мадам? — Харст выглядел озадаченным. — Это не препятствие, и этой проблемой уже занимаются. Ваш брак законен, и нет никаких оснований для его расторжения, что бы ни говорили Норфолк и Гардинер.

Анна прикусила язык.

— Если король решит избавиться от меня, способ найдется. Посмотрите, что случилось с двумя первыми королевами!

— Мадам, — твердо сказал Харст, — вы видите проблемы там, где их нет. Король как-то намекал вам, что хочет с вами расстаться?

Анна задумалась.

— Ходили слухи, что он считает меня непривлекательной, но, кроме этого, больше ничего.

— Тогда вашей милости нечего бояться. И если что-нибудь тревожит вас, я здесь и готов служить вам и защищать ваши интересы. Я сделаю так, что меня услышат!

Анна позволила себе успокоиться, приняв пламенные заверения доктора Харста. Но внутри у нее продолжал копошиться червь сомнения. Повторяющиеся утомительные разбирательства по поводу расторгнутой помолвки, ее так и не получивший реального завершения брак, отложенная коронация, не говоря уже о наличии сил, которые, вероятно, работают против нее при дворе, и ее неспособность постичь, что у короля на уме, — все это создавало у Анны ощущение уязвимости. Если бы только Генрих мог или сделал бы ее своей женой во всех смыслах! Если бы она могла родить ему сына! Тогда Анна стала бы непобедимой.

Сколько раз, — подумала она, — такие же мысли посещали ее предшественниц?


На второй неделе апреля двор переехал обратно в Уайтхолл, чтобы король мог присутствовать на открытии сессии парламента. Анне было грустно покидать Хэмптон-Корт, и она надеялась на скорое возвращение.

Казалось, слухи о неустойчивом положении Кромвеля не подтверждались, так как вскоре после этого Генрих дал ему титул графа Эссекса и назначил лордом главным камергером Англии. Анна смотрела, как Кромвель встал на колени перед королем в приемном зале, чтобы ему на голову возложили венец, накинули на него мантию и вручили патент на дворянство. Харст ошибся. Теперь, в свете возвышения Кромвеля, ослабление позиций грозило католической партии. Анна почувствовала себя увереннее.

После церемонии Генрих ужинал с ней в ее личных покоях.

— Вы видели лицо Норфолка? — ликуя, спросил он и разломил напополам белый хлебец. — Он ненавидит Кромвеля, потому что тот не был рожден в замке и не может проследить свою родословную до Адама, и сказал мне в лицо, что не следует отдавать графство благородных Буршье сыну кузнеца. Я ответил ему, что сын кузнеца был мне гораздо более полезен, чем все Буршье, вместе взятые.

— Я слышала, Норфолк не любит Кромвеля, так как тот за реформы, — осмелилась заметить Анна.

— Норфолк завидует власти Кромвеля, — сказал Генрих. — Ему ненавистно все, за что тот выступает. Я хорошо знаю о политических колебаниях, которые происходят, Анна. Позвольте предложить вам свинины, она превосходна. — Король положил кусок мяса ей на тарелку. — Сестра короля Франции, королева Наварры, хочет иметь наши миниатюрные портреты. — Генрих повернулся к Сюзанне, которая, как обычно, переводила. — Госпожа Гилман, вы попросите мастера Хоренбота посодействовать. Он может написать их.

Сюзанна сделал реверанс и вышла. Генрих обратился к Анне:

— Я хочу, чтобы вы узнали первой. Я сделаю вашего брата рыцарем ордена Подвязки вместе с принцем Эдуардом, когда устрою собрание ордена ближе к концу месяца.

Вот это новость! Вильгельм удостоится такой чести, и Клеве тоже, а это добрый знак, что Клеве получит помощь Англии.

— Герцог будет очень рад, как и я, — с искренним чувством ответила Анна. — Сир, я не могу выразить, как ценю ваш поступок.

Генрих с довольным видом похлопал ее по руке.


Анна и Генрих сидели у эркерного окна гейтхауса в Уайтхолле и ждали начала поединков, устроенных по случаю Майского дня — праздника, который обычно шумно отмечали при английском дворе и сопровождали многочисленными развлечениями. День выдался прекрасный, солнце сияло, дул легкий ветерок, и все оделись в новые наряды по случаю торжества. Анна была в бледно-сером шелковом платье с жемчужной каймой вдоль ворота; юбка ходила волнами вокруг ее ног, когда она двигалась, а французский капор из серого дамаста очень ей шел — так думала она сама.

С трудом верилось, что она покинула Клеве пять месяцев назад. Разумеется, Анна продолжала скучать по родным — их письма всегда немного расстраивали ее, — но она начала чувствовать, что постепенно привыкает к своей новой родине и крепко держится за протянутую Судьбой руку.

Сидевший рядом с ней Генрих аплодисментами встречал появление участников турнира на расположенном внизу проезде, который использовался как площадка для поединков. Окружавшие их лорды и леди наклонялись вперед, чтобы лучше видеть. О турнире было объявлено во Франции, Фландрии, Шотландии и Испании: цвет европейского рыцарства пригласили ответить на вызов Англии. Рыцари съехались отовсюду, чтобы принять участие в состязаниях, которые будут продолжаться пять дней. Сорок шесть защитников под предводительством галантного и опытного графа Суррея совершали круг по арене, за ними следовали бросающие вызов, все в белых дублетах и рейтузах по бургундской моде, на конях, накрытых попонами из белого бархата. Впереди всех ехал сэр Джон Дадли, главный конюший Анны, а среди всадников она узнала жизнерадостного сэра Томаса Сеймура и немного неприятного ей Томаса Калпепера.

Турнир открылся фанфарами, затем могучие боевые кони с громким топотом понеслись навстречу друг другу; зазвенели копья, поднялся крик. Анна сидела на самом краешке стула, ожидая, что вот-вот кого-нибудь убьют. Но Генрих был в своей стихии, подскакивал на месте, когда всадники сшибались, и проживал каждый эпизод турнира так, будто сам в нем участвовал, чего, без сомнения, желал. Анна едва не вскрикнула, когда Калпепер слетел с коня и рухнул наземь, но, к ее величайшему облегчению, боец поднялся на ноги и сам ушел с площадки. Когда победа была отдана защищавшимся, Генрих громким криком выразил одобрение. Анна от себя поздравляла победителей, которым король вручал крупные денежные призы и дарственные на прекрасные дома.

Ближе к вечеру король провел Анну в сопровождении процессии придворных через Уайтхолл к большому гейтхаусу с облицовкой «в шашечку»[38] и сквозь него на Стрэнд. Поглазеть на них собрались толпы людей. Генрих поднимал руку в приветствии, пока они с Анной шли мимо.

— Что это? — спросила она, указывая на расположенный справа прекрасный каменный монумент, украшенный статуями королевы.

— Это поклонный крест, который Эдуард Первый воздвиг в память о своей любимой королеве Элеоноре, — почти прокричал в ответ Генрих, стараясь перекрыть гомон голосов.

«Как прекрасно, когда тебя вспоминают вот так, — подумала Анна. — Какая сильная любовь, должно быть, связывала их».

Бросавшие вызов ускакали вперед, к Дарем-Плейс, роскошному особняку на Стрэнде. Там они держали открытый дом, где устроили пир для короля и королевы, ее дам, придворных и заезжих рыцарей. Великолепные залы были увешаны огромными гобеленами и уставлены массивными буфетами с посудой. Генриха и Анну усадили за стол на высоком помосте и подали разнообразные блюда под приятные звуки музыки, которую исполняли менестрели. Это было достойное завершение приятного дня.


Анна присутствовала на всех турнирах, устроенных в эти дни. Все это время Дарем-Плейс служил открытым домом, куда она и Генрих — и, казалось, весь двор — перемещались по вечерам на ужины и банкеты. Погода стояла теплая, и в последний вечер они все собрались в саду у Темзы, угощались сластями, которые разносили слуги на больших серебряных подносах, и пили вино из усыпанных самоцветами кубков. Генрих был весьма общителен; окруженный толпой юных участников турнира, он снова и снова вспоминал каждый примечательный момент в поединках. Анна и ее дамы восхищенно слушали, а рыцари тем временем разглядывали фрейлин. Приходилось внимательно следить за девушками. Как их госпожа, Анна была in loco parentis[39] и отвечала за их благопристойное поведение.

Тут она заметила, что король улыбается Кэтрин Говард как старой знакомой. Миниатюрная рыжеволосая Кэтрин была жизнерадостна и хороша собой — легкомысленная девчонка, которую, казалось, интересовали только наряды да диванные собачки. Фрейлина всегда расторопно и охотно выполняла распоряжения Анны и никогда не создавала ей никаких проблем, до сих пор.

Анна не могла сдержаться и в шоке уставилась на них: Кэтрин дерзко улыбнулась в ответ королю, и при этом глаза Генриха сладострастно прищурились; на Анну он никогда так не смотрел. Она вспомнила, где находится, и поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, что говорит стоящий слева от нее молодой рыцарь. А тот уже с любопытством смотрел на нее, как и Сюзанна. Анна через силу улыбнулась ему и поспешила извиниться:

— Простите меня, сэр. У меня на мгновение закружилась голова, но теперь мне лучше.

Избегая его заботливых расспросов, она вернулась в дом, попутно увернувшись от нескольких придворных, которые хотели поговорить с ней, нашла пустую комнату и закрыла за собой дверь. Это оказался кабинет, где стояли стол и шкафы с книгами. Решетчатое окно выходило в сад. Анна выглянула в него. Кэтрин Говард подошла ближе к королю. В воздухе звенел ее задорный смех.