— Его можно увидеть? — спрашивает, а я не знаю, что ответить. Да, я могу позвонить сейчас Викингу, он договорится, и Еву пустят, но стоит ли оно того? Непонятно, в каком Артём сейчас состоянии, и его фокусы могут стать последней каплей, что доведёт её до припадка.

— Пока не нужно, поверь мне, — говорю и принимаюсь разматывать бинты на её руках. Нужно хоть чем-то отвлечь её внимание, почему бы и не медицинскими манипуляциями? Очень даже годный способ. — Кстати, отлично заживает, у Фельдшера всё-таки золотые руки.

Но Ева не реагирует на мои попытки отвлечь, лишь, кажется, глубже уходит в себя.

— Там хорошая клиника? — Смотрит куда-то мимо меня, погружённая в свои мысли и тревоги, а я отвечаю согласием. — Думаешь, от этой заразы можно вылечиться?

И снова вопрос, на который я не знаю ответа. Умеет золотая девочка ставить меня в тупик.

— У меня много грехов, но я никогда не пробовал наркотиков. Даже, когда на малолетке чалился, — пожимаю плечами. — Но врачи сделают всё, чтобы Артём смог побороть зависимость. Там хорошие специалисты.

Протягиваю руку и, даже не вставая с места, достаю упаковку стерильных бинтов. Обрабатываю — медленно и планомерно — ладони регенерирующей мазью из стратегических запасов Фельдшера и даю ей впитаться, а коже — подышать.

— Знаешь, что самое ужасное? — тихо интересуется и переводит на меня почти безумный взгляд, от которого мурашки по коже. — Я ведь не заметила, что он наркотики употребляет… как так можно? Он же мой брат, я должна была заметить!

Челюсть клинит, потому что внутри разливается полноводной рекой гнев.

— Ева, только не вздумай себя во всём обвинять! — говорю, теряя терпение, но почти нет сил противиться несущейся по венам ярости. — Он взрослый мальчик, который должен был нести ответственности хотя бы за себя. Понимаешь ты это?

Она неопределённо кивает, а я обхватываю ладонью ярко-рыжий затылок и прижимаюсь своим лбом к её.

— Он сам решил однажды просрать свою жизнь, ясно тебе? Ты к этому не имеешь ни малейшего отношения!

— Не ори, — просит и сверкает зелёными глазами. В них злость, но уже гораздо меньше боли. Вот! Пусть злится на меня, но не смеет ерунду выдумывать.

— Это я ещё не начинал орать, — усмехаюсь, слегка массируя её затылок. — Но могу приступить к этому увлекательному занятию, если ты продолжишь городить чушь.

— Это не чушь! — выкрикивает и пытается вырваться, а я не держу.

Ева вскакивает на ноги и принимается собирать со стола тарелки. Хватаю её за руку, потому что нужно сначала бинтами замотать, но она выдёргивает ручку-веточку из моей хватки.

— Как ты не понимаешь? Если бы я раньше заметила, поняла, догадалась… я могла бы заставить его лечиться! Но я всё профукала! Всё!

Каждое новое слово вырывается из неё, перемежаясь всхлипами, но Ева зло вытирает слёзы и выливает в пространство поток брани на себя, Артёма и свою недальновидность. Даю ей возможность выговориться, выпустить пар, потому что, если запретить, начать сейчас успокаивать, пытаться переключить, захлопнется, точно раковина и так и утонет в своей тоске.

Когда запал проходит, и Ева постепенно выдыхается, на место бурлящему гневу приходят слёзы. Она закрывает лицо руками, а плечи мелко-мелко дрожат. В этот момент она кажется особенно маленькой и беззащитной, а её печаль — почти неизбывной.

Усаживаю её к себе на колени, обнимаю и притягиваю к себе. Прижимаю худое дрожащее тело к груди и шепчу какие-то глупости, совсем мне не свойственные, но так необходимые именно сейчас. Рассказываю о странствиях по высоким волнам и русалках, ждущих моряков на рифах; о грозовом небе, нависшем над бурлящим океаном; о маленьком рыжем мальчике с огромной всепоглощающей мечтой и рухнувшими надеждами; о золотых рыбках и алых парусах в лучах закатного солнца... О много чём ещё, а Ева, убаюканная моей болтовнёй, постепенно перестаёт плакать и поднимает на меня взгляд припухших глаз.

— Ты видел море? — неожиданно спрашивает, шмыгнув носом, и снова ставит в тупик своим вопросом.

Киваю и целую её в заплаканные глаза, вытирая губами и бородой слёзы, щекочу шею, а она смеётся. Робко и неуверенно, но всё-таки смеётся, а мне больше и не нужно ничего.

— Хочешь, поедем? — предлагаю, сам от себя не ожидая, и убираю прядь волос с бледного лица. — Вот прямо сегодня сядем на мотоцикл и умчимся?

— А Артём? — спрашивает дрожащим голосом, а я вздыхаю.

— Ничего с ним не случится, он в надёжных руках. Пусть полежит, подумает над своим поведением. Это ему сейчас полезно.

Мне и самому эта внезапная, почти сумасшедшая идея нравится до чёртиков, а блеск в зелёных глазах, глядящих на меня почти с восторгом, — лишнее подтверждение, что снова всё делаю правильно.

— Правда, поедем? — ёрзает на моих коленях, а я смеюсь. — Не обманываешь?

— Нет, глупая, — чуть прикусываю мочку уха, слизываю след укуса, а Ева тихо смеётся. — Я многое недоговариваю, но ещё ни разу не соврал.

— Но ты же расскажешь мне всё, да? — Обнимает руками за шею и трётся щекой о мою грудь, что та кошка, а меня снова волна желания накрывает. — Если захочешь, конечно...

Пересаживаю её к себе вперёд лицом, а она охает, когда за ягодицы её поддерживаю, чуть сжимая. Она такая тёплая, что хочется греться о неё... бесконечно.

— Сейчас я съезжу в одно место, это очень важно, — говорю и чуть прикусываю кожу на её шее. — На пару часов всего, не дольше.

Ева всхлипывает, когда сжимаю рукой её левую грудь, и пододвигается ближе, упираясь лоном мне в пах. Член болезненно дёргается, ожидая награды за мучения. Между нами лишь тонкая преграда из белья, но именно это делает ощущения в сотню раз острее.

— Уезжай, — раздаётся хриплое над самым ухом, и её губы накрывают мои, а юркий язык проникает в мой рот.

Целуемся самозабвенно, отчаянно, а кровь шумит в ушах, путешествуя по венам рваными толчками.

Эта девушка сведёт меня с ума, без вариантов. Когда-нибудь я точно сдохну, не пережив прилива нежности, что испытываю всякий раз рядом с ней.

— Сейчас поеду. — Мой голос похож на хрип умирающего, когда до последней черты всего один шаг.

С Евой готов рухнуть в пропасть, разбившись насмерть об острые камни, чтобы через секунду снова взлететь.

* * *

Вырваться удалось далеко не сразу, ну и хрен с ним. Когда еду в направлении "Жажды жизни", где меня уже ждёт Викинг, в голове мелькает мысль, что сам себе напоминаю кролика, который только и знает, что трахаться. Какое-то безумие, помешательство, но рядом с Евой меня клинит, как долбаного юнца. Но жалуюсь ли я? Хрена с два, не дождутся.

Как там в знаменитом фильме говорилось: "В сорок лет жизнь только начинается". И я совсем не возражаю.

— Ты прям весь светишься, — ухмыляется Викинг, встречающий меня возле ворот клиники.

— Зависть тебя погубит, — говорю, пожимая ладонь Вика. И перевожу разговор в нужное мне русло: — Всё в силе?

Викинг кивает и ведёт к главному входу клиники. Вечернее апрельское небо — хмуро и неприветливо, но в воздухе уже отчётливо пахнет весной, и это дарит новую надежду.

— Как он? — спрашиваю, когда проходим просторный холл и оказываемся в широком светлом коридоре, в котором по обе стороны тянутся ряды одинаковых тёмно-коричневых дверей. Ламинат под ботинками слегка пружинит, а мне уже не терпится поговорить с Артёмом и понять, кому и за что он всё-таки должен.

— На удивление, в норме, — замечает Викинг, не поворачивая головы и следуя чуть впереди. — Я просил ребят держать меня в курсе, каждый час отзванивались. Пришёл в себя, даже дёргаться перестал. Его прокапали, так что почти на человека похож стал.

— Спасибо, — говорю, когда Викинг останавливается на первой ступеньке широкой лестнице, ведущей на верхние этажи.

Отмахивается от меня, словно ничего не совершил, ничем не помог. В этом весь Викинг — никогда не может адекватно реагировать на благодарность, вечно считает, что всё это должное и закономерное. Такой, собственно, и Карл.

— Его разместили в отдельном закрытом боксе. — Достигаем третьего этажа, где находятся отдельные палаты особенно матёрых пациентов, от которых лишь одни проблемы. — Уж слишком буйный товарищ попался, ты же сам всё видел.

Точно, видел, но лучше бы зажмурился. Слишком уж неприятное зрелище.

Когда рассказывал Еве о том, в каком дерьме на этот раз оказался её брат, всё-таки умолчал, насколько плох он был, когда я обнаружил его в гараже Карла. Не нужно это ей, потому что и так расстроилась сверх меры. Как бы удержаться и не прихлопнуть её брата — идиота?

Викинг на ходу достаёт из кармана телефон и набирает какой-то номер. Что-то выслушивает, потом отрывисто отдаёт приказы — я не вслушиваюсь — и убирает мобильный.

Осматриваюсь по сторонам, но на светлых стенах нет ни плакатов, ни объявлений. Пустота и тишина.

— Доброе утро! — произносит уже знакомый мне по вчерашнему визиту врач, выходя из-за очередного поворота. Не клиника, а катакомбы, мать их. — Пациент как раз проснулся и планово осмотрен.

— Андрей Петрович, обрисуй ситуацию, — просит Викинг, а я весь обращаюсь в слух.

— Сегодня уже с высокой долей вероятности можно утверждать, что шансы есть, — говорит врач, глядя на меня в упор. — Ночь прошла удовлетворительно, лечение организм не отторгает. Пока, во всяком случае. Надеюсь, так дальше и продолжится.

— Мне бы поговорить с ним.

Стою, сложив руки на груди, и барабаню пальцами по предплечью. Мне наплевать, разрешены здесь посещения или нет, мне нужно поговорить с дрыщёнышем, пока мы с Евой не уехали.

— Хорошо, — кивает врач и разворачивается на пятках. — Только не пережимайте, я вас прошу, психика всё-таки ещё очень нестабильна.

— Если Роджер пережмёт, мальчик сломается, — тихо смеётся Викинг. — Андрей Петрович, под мою ответственность.