Мне нужно сказать ей, что происходит, но горло сжимает спазм, и я боюсь выблевать прямо на пол. Уродливая ненависть поднимается из самых глубин, будит спящих демонов, которые ещё секунду, и начнут реветь на все лады, призывая к действию. Они хотят крови, они так долго этого ждали, что не готовы так просто отступить. А я так долго их сдерживал, что, осатаневшие, в любой момент готовы вырваться на свободу.

Хриплое дыхание вылетает из груди, саднит, царапая горло, и я сглатываю липкий ком, пытаясь успокоиться.

— Откуда у тебя эта визитка? — кое-как выдавливаю из себя, совершенно не узнавая своего голоса.

Она молчит, и эта тишина бьёт наотмашь.

— Кто тебе её дал?! — повторяю, резко поворачиваясь к ней. Руками стараюсь не трогать, чтобы в запале не сделать больно.

— Меня… нас подвёз сюда отец парня моей подруги, Пётр Олегович, — тарахтит, словно из пулемёта стреляет, а я закрываю глаза и глубоко дышу, выпуская воздух через рот. Это помогает успокоиться, хоть немного. — Я его вообще впервые видела. Визитку эту в салоне нашла, лежала на сидении, когда я внутрь влезала. Вот и засунула в сумку. Я ж все бумажки подбираю, говорила уже.

Сознание отсеивает всё сказанное ею, остаётся лишь имя. Пётр Олегович. Мать его.

Память бунтует, подбрасывая картинки, как мать привела этого подонка впервые, на правах будущего мужа и хозяина дома. Просила называть его Пётр Олегович, уважительно. А он… ему всего двадцать четыре было, сосунок, но понты колотил, словно узнал что-то в этой жизни, другим недоступное. Козлина. Обкомовский сынок, представитель золотой молодёжи и хваткий малый, который не гнушался ничем, лишь бы жрать чёрную икру столовыми ложками. И когда рухнула большая страна, этот утырок первым ломанулся в сладкие дали коммерции, от чего ходил гоголем, будто весь город у него под каблуком. Хозяин жизни, твою мать.

До сих пор его уродское имя кислотой выжигает горло, прожигает в сердце дыру.

Ева смотрит на зажатую в моих пальцах визитку, щурится, пытаясь прочесть надпись, и вдруг бледнеет.

— Роджер, я поняла! — восклицает, и тень догадки мелькает в глазах. — Это он, да? Урод? До меня только что дошло!


Умная девочка.

Киваю, потому что говорить мешает лютая ярость. Одно желание: сорваться сейчас в ночь и найти Малахеева. Где-то на задворках сознания бьётся мысль, что кончится это всё плохо, но бороться с потоками злобы, что гнилым морем разливаются внутри, почти невозможно.

— И он, и его сынок мне сразу не понравились, — говорит и морщится, словно что-то скисшее съела. — Сто раз пожалела, что поехала с ними.

— Надо было на такси.

— Надо было, согласна, — пожимает плечами и смотрит на меня с тревогой, чувствуя, наверное, в каком я сейчас состоянии, — но уж ничего не изменишь.

Молчим слишком долго, чтобы это считалось нормальным, но я, кажется, выпотрошен вспышкой ненависти и воспоминаниями до дна. Ева снова чувствует, что именно мне нужно в этот момент, не мешает топить внутренних демонов, возвращая себе контроль над эмоциями.

Ощущаю, как постепенно сердце замедляет бешеный ритм, а злость слегка утихает. Визитка обжигает ладонь, но я прячу её в задний карман штанов. Потом подумаю, что с ней делать, на свежую голову.

— Роджер, я прошу тебя, успокойся. — Ева делает шаг в мою сторону и дотрагивается до шеи в том месте, где под татуировками клокочет и бьётся в тонкой вене кровь. — Мне больно тебя таким видеть, я боюсь за тебя.

— За меня или меня?

— Дурак, — бурчит и приникает ко мне всем телом. Кладёт голову на мою грудь и молчит. — Я не умею тебя бояться.

Дверь за нашими спинами распахивается и входит бледный и уставший Фельдшер, а до меня только доходит, что так долго нас никто не беспокоил. Секунду смотрим друг другу в глаза, а наш доктор наконец отрицательно машет головой. Хоть одна хорошая новость за сегодня.

— Я вызвал надёжную бригаду, — говорит Фельдшер, так и стоя в дверях. — Повезём в больницу, оформим как жертву ДТП.

— Выживет?

Сейчас меня мало беспокоит здоровье пострадавшего, но дохляк на треках мне не нужен. Не сегодня.

— Никуда не денется.

— Отлично.

Ева отходит в сторону, а я иду к столу и достаю из ящика конверт, приготовленный как раз для таких случаев. Слишком многим придётся заплатить, чтобы правда о падении лихача не дошла до полиции.

Я не могу предотвратить чью-то смерть, но деньги неплохо помогают спасти жизнь.

— На витамины, — произношу, вручая Фельдшеру конверт, а тот кивает и уходит.

На сегодня заезд окончен.

* * *

Ева спит, а я сижу в кухне, за столом и пялюсь на эту чёртову визитку, которая не даёт покоя. Десятки раз набирал проклятый номер, но клал трубку обратно на стол. Я не должен идти на поводу у ярости, но и знать, что где-то это ничтожество топчет землю выше моих сил.

Не могу поверить, что это дерьмо снова всплыло в моей жизни.

Викинг просил отпустить эту ситуацию, того же требовал и отец, но я не могу. Осознание, что я потерял столько лет, набатом бьёт в голове.

Рассвет поднимается над городом, а мне кажется, что я навечно застрял в той ночи, почти тридцать лет назад случившейся, как муха в янтаре. Уродливая навозная муха.

— Ты не спишь, — не спрашивает, утверждает Ева и обнимает меня сзади за плечи. — Вообще ложился?

Я не слышал как она появилась в кухне, но её тепло и лёгкий аромат ландышей обволакивают.

— Не хочется, — пожимаю плечами и тушу сигарету в переполненной окурками пепельнице. — Бессонница одолела, бывает.

— Давай пить кофе тогда, да?

Улыбается, а я потираю лицо ладонями, чтобы хоть немного прийти в себя.

— Ты две пачки, что ли, выкурил?! — восклицает, глядя на мятый картон, лежащий на столе. — Всю комнату задымил, сумасшедший.

— Я окно открывал, и кондёр включал, так что всё в норме.

— Нельзя так над собой издеваться, — говорит назидательным тоном и принимается возиться с кофеваркой. — Сейчас кофе попьём... блин! Как эта штука вообще работает-то?!

Ева стоит красная, как рак, бухтит себе под нос и жмёт на все кнопки подряд, а "противная железяка" молчит, точно партизан. Начинаю смеяться, а золотая девочка бросает на меня сердитый взгляд и продолжает мучить несчастный агрегат.

— Ева-а... в розетку включи хоть, — ржу, точно конь, утирая слёзы, а она замирает, переводит взгляд с меня на кофеварку, а потом закрывает лицо руками, а узкие плечи сотрясаются от хохота.

— Боже мой, и за что ты меня любишь? — спрашивает между приступами истерического смеха, сгибающего её пополам. — Я же кромешная идиотка.

— Если бы я знал, за что тебя люблю, это уж был бы холодный расчёт, — говорю, усаживаю её к себе на колени. — Это уже точно не любовь.

Она молчит, а потом протягивает руку и забирает со стола злосчастную визитку. Пару секунд рассматривает, а я дыхание задерживаю, ожидая, что дальше сделает. Вдруг лицо её озаряет хитрая улыбка, и Ева вскакивает на ноги. Слежу за ней, сгорая от любопытства, пытаясь понять, что придумала на этот раз. Подходит к подоконнику, пару секунд воюет с заедающей ручкой и всё-таки распахивает окно. Когда свежий ветер врывается в комнату, поднимая ввысь тёмно-синие занавески, Ева оборачивается и бросает на меня задумчивый взгляд. А я молчу, ожидая дальнейших действий.

И моё молчание, словно немое разрешение, дающее право на всё. И Ева делает то, что считает правильным: рвёт белый прямоугольник на мелкие клочки и взмахом руки посылает обрывки в воздух. Они разлетаются, пикируют на фоне серого неба, а мне кажется, что это моя чёртова боль рассыпается на части.

Наверное, именно это и нужно было сделать ещё вечером, когда визитка попала мне в руки. Или потом, когда сидел на кухне, выкуривая одну сигарету за другой, и ворочал гнилую память, шипя от почти физической боли.

— Я люблю тебя, — говорит, устраиваясь на коленях удобнее. — А это всё пройдёт. Только...

— Что?

Глажу её по волосам, ладонью впитывая её тепло, а Ева хмурится, о чём-то размышляя.

— Да ладно, неважно. Не обращай внимания.

— Как скажешь. — Целую её в лоб, вдыхая аромат весны и надежды, а на сердце вдруг становится спокойно и тепло.

— Включи всё-таки эту шайтан машину, — просит, высвобождаясь из объятий. — А то ещё голову ей сверну, я себя знаю.

* * *

Ева отнимает трубку от уха и бросает телефон на диван.

— Что стряслось?

— Ира не отвечает, я уж раз десять и ей звонила, и родителям её, и в соцсети писала, но в ответ — тишина. Как провалилась куда-то.

Ева расстроена и зла одновременно, а мне такое не нравится.

— Волнуешься?

Кивает и задумчиво смотрит куда-то в сторону.

— Я поеду к ней на квартиру, — говорит, хлопая себя по коленям. — Мало ли что случилось. Надо всё проверить. Вдруг она в ванной поскользнулась, или отравилась чем-то? Ира никогда не пропадала, чтобы родителям не сообщить о том, где гуляет.

— Сама ты никуда не поедешь. — Она открывает рот, чтобы что-то сказать, поспорить, а я отрицательно машу головой, пресекая всякие возражения. — Не спорь, потому что, если Урод где-то рядом, одна ты туда не сунешься.

— Да ну… Что ему там делать? Она ж с его сыном встречается, не с ним же.

— Это ясно, но всё равно.

— Может, всё-таки я сама? — заглядывает в глаза робко, а я улыбаюсь.

— Боишься, что вдруг увижу его, не выдержу и убью? — усмехаюсь, глядя как Ева стремительно бледнеет. — Не бойся, постараюсь держать себя в руках. Так что не паникуй раньше времени, я не такой уж конченый псих.

Она хмурится, но потом всё-таки соглашается и идёт одеваться.

А я думаю про себя о том, смогу ли на самом деле сдержаться, если увижу его? Загадка.