Он прислонился плечом к стене, скрестив руки на груди, а ноги в районе щиколоток. Склонив голову на бок, он изучал ее. Хоть она и не поднимала головы, она чувствовала пристальный взгляд его бирюзовых глаз, чувствовала его как вполне осязаемое скольжение пальцев по своим волосам, плечам, ключицам. Верху ее груди.

— Сидней, — позвал он.

— Что?

— Сегодня все было прекрасно. Дом, церемония, прием — все было замечательно. Спасибо.

Она выпрямилась, удивленная им второй раз за день. Она часто слышала «спасибо» за работу в комитете или за пожертвования. Но похвала? Комплименты? Только в молодежном центре, где ее ценили и уважали. Но нигде более, включая отчий дом, где ее усилия расценивались как ее прямые обязанности.

— Я... — она потрясла головой. — Всегда пожалуйста.

— Мне помочь?

Когда она нахмурилась, он кивнул на ее ноги.

— Н-нет, — с запинкой ответила Сидней. Коснуться ее? Боже, нет. — Все в порядке. Ранее, я видела, как ты выходил с папой, — сказала она, быстро уводя тему в сторону от его рук на любой части ее тела. — Все хорошо? О чем он хотел с тобой поговорить?

Уголок его рта изогнулся в маленькую усмешку.

— Он мне не доверяет.

Она рассмеялась ломким, резким смехом.

— Да, что ж, после того, как мама отозвала меня на приеме для разговора наедине, я очень быстро поняла, почему они решили явиться сегодня.

И это было явлением. Камео. Шоу.

— Почему же?

Лукас выпрямился ленивым движением, его глаза потемнели и наполнились опасностью.

— Почему они пришли или почему она отозвала меня?

— И то, и то.

— Они присутствовали, чтобы показать нашу семейную сплоченность. И все же, она хотела убедиться, что я полностью осознаю ущерб, нанесенный им моим незрелым и импульсивным — по ее словам — решением. Что я унизила их обоих и навредила не только профессиональным отношениям отца с Рейнхолдами, но и личным. Она не понимает, как могла вырастить такую эгоистичную дочь и не заметить этого в ней.

Боль прожигала ее изнутри, разрушая броню, в которую она облачила свои чувства на время приема. Глубоко закопать боль и разочарование, было для нее единственным способом вернуться на вечеринку и улыбаться, разговаривать и смеяться, будто она была счастливейшей из невест. Но сейчас, когда она повторила те обвинения, они впились в ее сердце множеством маленьких лезвий.

— Эгоистичная? — недовольно переспросил Лукас. — Чушь собачья. Что ты ей ответила?

— А что я могла сказать, Лукас? «Мам, я разорвала помолвку с мужчиной, с которым я встречалась больше года, чтобы выйти за едва знакомого человека, потому что иначе папа попадет в тюрьму», — она развела руками, повернув ладонями вверх. — Надеюсь, ты понимаешь, — она издала еще один горький и жесткий смешок. — Я не знаю, чего ты хочешь от меня. Сегодня, на приеме на прошлой неделе. Чего ты хочешь?

— Чтобы ты послала их всех, — прорычал он.

Подавшись вперед, он протянул ей руку. После долгого колебания она вложила свою ладонь в его, и он, потянув, поставил ее на ноги. Он провел ее через комнату к зеркалу в позолоченной оправе, висящем на стене. Поставив ее перед собой, он обхватил ее подбородок и заставил посмотреть на их отражение.

— Импульсивная? Незрелая? — его мягкий голос не соответствовал ярости в его зелено-голубом взгляде, сверкающем позади нее. — Эта женщина — самый сознательный, бескорыстный, деликатный человек, кого я встречал. А знаком с ней я пару недель. Почему они этого не признают? И почему она позволяет им не признавать? Позволяет не ценить ее дары, сердце и чувства?

Потому что она им обязана. Сидней почти плакала. Ее зубы вонзились в нижнюю губу, сдерживая этот порыв.

— Не надо, — он коснулся ее губы, и, нежно потянув, высвободил ее. — Я говорил тебе не делать так.

Он массировал ее плоть, а она беспомощно смотрела на чувственную картину, которую они собой представляли. Его большое тело закрывало ее плечи и спину. Его темная голова склонилась над ее. Его большой палец ласкал ее рот, а другая рука расположилась на животе. Его мускулы сократились, отозвавшись чувственной болью в самой глубокой и пустой части ее тела.

— Лукас, — прошептала она, обхватывая его запястье. — Я не могу.

— Не можешь что?

Его глаза не отпускали ее, а рука скользнула вверх по телу, большой палец расположился между ее грудей. Ласка на ее губах усилилась вместо того, чтобы исчезнуть. Более настойчивое прикосновение придало чувствительности ее груди, покалывающей в сосках, отозвавшись и запульсировав в ее естестве.

Она усилила хватку на его запястье.

— Это, — просипела она. — Чего ты ждешь от меня. Сегодня. Я просто — не могу.

Он замер позади нее. Напряжение танцевало на ее коже и в воздухе вокруг них.

— Почему? — наконец спросил он. — Собираешься сказать, что не хочешь этого? — будто подначивая ее сказать ложь, он провел подушечкой пальца по кончикам ее грудей. Ее плоть дернулась, моля о еще одной ласке. Более сильной.

— Нет, — она опустила ресницы в поисках другой причины, кроме правды. Несмотря на особые клятвы, которые он произнес, вся церемония была ложью. Ее новая фамилия была ложью. А теперь и ее свадебная ночь станет ложью. То, что она стояла перед ним так эмоционально и физически открытой, обнаженной в ночь, которая должна быть знаком чего-то прекрасного и особенного, казалось наибольшей ложью. Ее чувства покажутся ему глупыми и неуместными, поскольку ее тело требовало его так громко, что оглушило бы и банши. Но, пожертвовав сегодня таким многим, это — эта ночь — было единственной вещью, что она могла контролировать. И она не могла отдать хотя бы еще один кусочек себя.

Не сегодня.

— Нет, — мягко ответила она. — Я не собираюсь лгать о том, что ты... привлекаешь меня. Но еще две недели назад я была обручена с другим мужчиной. Я не разрываю наше соглашение, я просто прошу о времени.

Напряженное, тяжелое, словно грозная стая облаков, молчание воцарилось в комнате. Вес этой тишины — угроза неминуемого шторма — ощущался на ее коже.

— Ты все еще любишь его?

— Нет, — она никогда не любила его.

Руки Лукаса упали с ее тела. Он отошел, а пространство между ними утешило и причинило боль. Боже, ей нужно собраться.

Его задумчивый взгляд встретился с ее в зеркале, строгие очертания его шрама, придающие его худощавым, резким чертам еще больше угрозы.

Она ждала, затаив дыхание, его возражений. По его требованию она сдержит свое слово.

— Приятных снов, Сидней, — сказал он, развернулся и вышел.

Оставив ее еще более смущенной и одинокой, чем обычно.

Глава 13

Лукас распахнул дверь в комнату Сидней, не заморачиваясь предупредительным стуком. После бессонной ночи вежливость и манеры отправились в пристанище грешников, как и карьера этого раздражающего мальчишки Бибера — к черту. Кроме того, она просила его не прикасаться. На «посмотреть» ограничений не было. С этими мыслями он, стиснув зубы, закрыл дверь и даже запер на замок. Ему просто надо обдумать, почему она оттолкнула его прошлой ночью... ради кого...

Ага. И забыть об этом.

Лучи утреннего солнца проникали в комнату через огромные окна, скользили по кушетке у подоконника, по деревянному полу и падали на кровать со смятыми простынями.

Где, как диснеевская принцесса под действием чар, спала Сидней.

Он фыркнул. Действительно, почему бы ей и не спать спокойным сном? Это его яйца посинели от облома с сексом до такой степени, что им не хватает только белых чепчиков, чтобы походить на долбанных смурфиков.

Чувствуя себя подглядывающим извращенцем и ни капли не жалея, он приблизился к кровати. Вокруг ее бедер обернулось бледно-желтое одеяло, а одна из длинных подушек свалилась на пол. Удовлетворение прокатилось по нему с грацией товарного поезда. Отлично. Возможно, ее сон и не был таким уж спокойным, как он думал. Склонившись, он поднял подушку и прислонил ее к изголовью кровати. Так близко к ней, что этот чертов аромат жимолости обвился вокруг него, как цепи. Он готов был поспорить, что и простыни пахли ею.

Проклятье, он хотел сам пахнуть ею.

Выругавшись, он потянулся к ее плечу и заметил серую футболку с красными буквами «Б» и «У» на груди. Его брови взметнулись вверх. Сидней всегда представлялась ему любительницей шелковых ночных рубашек, больше подходящих дамам в возрасте, нежели любительницей носить футболки из колледжа и боксеры. Если она, конечно, носила боксеры. Великолепно. Сейчас его будет терзать мысль, что же там у нее под одеялом, пока он не выяснит.

Тихонько бормоча, он опять потянулся к ней — и опять остановился. Он нахмурился. Что-то изменилось.

Ее ресницы дрогнули и приподнялись. Карие глаза, затуманенные ото сна, посмотрели на него, нежно и мечтательно. Замерев, он уставился в ответ, подмечая маленькую улыбку, коснувшуюся ее губ. А потом заметил, как в этот приятный взгляд проникает осознание, и он меняется. Понимание ситуации смело в сторону сонливость, и, на мгновение, оцепенев, она сгруппировалась в сидячее положение. Одеяло упало с ее бедер, и он увидел красно-черную клетку. И опять удивление, смешанное со смущением. Потому что он все еще не мог понять, что же показалось ему странным.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, убирая от лица темно-золотые и коричневые кудряшки.

Кудряшки. Боже. Дикий беспорядок из длинных, плотных спиралек падал ей на плечи, создавая сексуальный ореол вокруг ее красивых черт. Прямые, безупречно уложенные пряди принадлежали светской львице. Но эти живые, дикие, свободные завитки принадлежали женщине.

— Что за хрень случилась с твоими волосами? — спросил он, шок и горячее желание делали его голос грубее.

Смущение расцвело на ее лице, окрашивая скулы в красный цвет.

— Я приняла душ вчера, и у меня не было шанса выпрямить их, прежде чем ты ворвался в мою комнату без приглашения в… — она взглянула на радио-часы на прикроватной тумбочке — …семь часов утра, — закончила она через стиснутые зубы. — Повторяю: что ты здесь делаешь?