— Одевайся, — сказал он, все еще под впечатлением от этой стороны Сидней. Уютная, немного поношенная пижама, волосы как львиная грива... — Мы едем в медовый месяц через час.

Она уставилась на него с раскрытым ртом.

— Медовый месяц? Что ты имеешь в виду? Я не думала, что мы собирались...

— Что ж, собираемся, — он решил уехать из Бостона, сбежать от всего, лишь прошлой ночью. Сидеть с ней в этом доме весь медовый месяц и не сметь дотронуться? Он бы сошел с ума. — Упакуй вещей на неделю.

Откинув одеяло, она спрыгнула с кровати, и, когда она развернулась, поношенный хлопок плотно обтянул ее грудь. О черт. Меня побери. Он стиснул зубы. Сжал руки в кулаки.

— Ты не можешь просто взять и приказать мне упаковать вещей на неделю, ожидая, что я буду готова через час, — запротестовала она, хватая короткий, ярко-синий халат с кушетки. Очевидно взволнованная, она зажала в пальцах густые локоны. — Мне нужно выпрямить волосы...

— Оставь так, — велел он. Ее глаза встретились с его, широко раскрытые, ошеломленные. Вдохнув, он смягчил жесткий тон своего требования. — Оставь так, — пауза. — Пожалуйста.

Не дожидаясь ее согласия, он вышел из комнаты, прежде чем нарушил свое обещание не касаться ее.

***

— Не знаю, чего я ожидала. Кондо в нью-йоркском небоскребе. Солнечный калифорнийский пляж. Но не это.

Ее волосы развевались на свежем ветре, гуляющем в его домике на острове Бэйнбридж в заливе Пьюджет-Саунд, — такое неуважительное название для такой большой постройки, в которой могли спать около десяти человек, но сохраняющее уют. Сидней послала ему улыбку через плечо.

— Здесь прекрасно, Лукас.

Лукас кивнул, и сунул ей в руки чашку свежезаваренного кофе, его голосовые связки моментально замерли при взгляде на эту улыбку. Расслабленная, милая, беспечная. С тех пор, как они встретились, чаще всего ему доставалась вежливая, отстраненная и желающая ему путешествия в ад версия. Единственный раз, когда он видел довольную, открытую улыбку, был на их первом совместном ужине.

Черт. Как он мог скучать по тому, что видел лишь раз?

— Спасибо.

Он поднес собственную чашку к губам и сделал глоток, вдыхая аромат зерен, смешавшийся со свежим, прохладным ветром, набегающим с темной воды, окружающей остров Бэйнбридж. С нашествием сумерек, спешивших наступить, как ребенок, бегущий домой, чтобы успеть до того, как зажгутся фонари, погода бабьего лета, которой они наслаждались с прибытия в штат Вашингтон семью часами ранее, стала холодать. Но она все стояла в патио, облокотившись на перила, одетая в толстый вязаный свитер кремового цвета, узкие джинсы, которые заставляли его член ныть, как маленького ребенка, и сапоги по колено.

— Уверена, что не хочешь пойти внутрь? Обед почти готов, — когда Лукас выходил из дома, его повар добавлял жареной утке завершающие штрихи, и восхитительный аромат последовал за ним и наружу.

— Еще пару минут?

Она попробовала кофе и мурлыкнула, ее ресницы опустились, пока она смаковала напиток. Он уставился на ее рот, на удовольствие, расцветающее на ее лице, и отвернулся. Он либо должен прекратить смотреть и представлять, что такое выражение у нее и во время секса, либо же нарушить обещание. Черт. Обещание.

— Мне нравится здесь. Горы. Вода. Тишина, — она склонила голову. — Почему ты купил дом здесь? Я могу представить тебя в экзотических, беспокойных, шумных городах, но здесь? — она еще раз глянула на частный пляж, уходящий в залив, и на возвышающуюся за ним впечатляющую и величественную гору Рэйнир, окруженную милями величавых деревьев. — Никогда бы не подумала.

Он ответил не сразу, а изучал ее обращенное к небу лицо, сочтя это безопасным. Упругие кудряшки медового и коричного цвета обрамляли ее щеки и челюсть. Не в силах остановить себя — и, не желая этого — он ухватил одну спиральку и обернул вокруг пальца, нежно потянув. Похоже, у него легко могла развиться одержимость этими густыми прядями. Он уже представлял их разметавшимися на его обнаженной груди и животе, на его бедрах. Его хватка усилилась.

— Давай заключим сделку, — предложил он. — Я отвечу на твой вопрос, если ты честно ответишь на мой.

Она пристально посмотрела на него, маленькая морщинка пролегла меж ее бровей, Сидней будто пыталась разгадать ловушку, заключающуюся в его предложении. Наконец, она кивнула.

— Идет. Ты первый.

Отпустив ее локон, он сделал шаг назад и оперся локтем на перила. Он уже было открыл рот, но слова не шли с его языка. Такие моменты откровений никогда не давались ему легко... Ошибочка, они вообще ему не давались. Но первым правилом бизнеса было спрос и предложение. И, если он хотел, чтобы Сидней дала ему немного правды, то ему следовало дать кусочек самому, не важно, как громко и твердо разум приказывал ему держать рот на замке. Знания — сила, а люди не могли использовать их против него, если он ничего и не сообщит им.

— Когда я был ребенком, еще в Чикаго, я мечтал о таком месте, — начал он тихо. — У моего дяди был маленький, тесный домишко в Южной части (прим.: район Чикаго). Он им очень гордился — и было за что. Он купил его за собственные деньги, заработанные потом и кровью, содержал в безупречной чистоте, но комнаты были размером со шкаф, а наш дом окружали заброшенные соседские дома, которые были так близко, что я мог слышать мысли других людей... — он тяжело вздохнул. — Иногда мне казалось, что я задыхаюсь. Тону в людях, шуме, — бедности. — Я всегда мечтал о горах. Я купил эту виллу одной из первых, когда компания стала приносить значительный доход. Здесь я могу, — он замолчал на секунду, — дышать. Эта вилла — частное открытое пространство. Сюда я приезжаю, когда мне нужна передышка.

Его охватило напряжение, пока он ждал ее ответа. Картинка, которую он нарисовал, была очень далека от той жизни, к которой она привыкла.

— Я понимаю, что значит задыхаться, — прошептала она. — Я рада, что у тебя есть это место, — обхватив кружку двумя руками и держа ее перед собой, как керамический щит, она опустила подбородок. — Ладно. Давай, задавай свой вопрос.

Уголок его рта изогнулся в усмешке.

— Говоришь, как будто собираешься на расстрел. Мой вопрос очень прост. Почему я никогда не видел, чтобы ты укладывала волосы вот так? — он потянул длинную спиральку еще раз.

Ее взгляд опустился к чашке, а сама она провела руками по кудрям, самосознание скользило в каждом движении. Возможно, не так уж и просто.

— Ты знаешь меня всего пару недель.

— Хорошо, — сдался он. — Часто ли ты их оставляешь такими?

— Нет.

— Прекрати увиливать. Почему нет?

Она вздохнула и вздернула подбородок вверх.

— Это не государственная тайна или что-то важное. Выпрямленные волосы более послушны и пристойны на мероприятиях, которые я посещаю. Менее... дикие.

— Ерунда.

— Кажется, это твое любимое слово, — пробормотала она ободку своей чашки.

— Одно из.

— Что ж, если это такая ерунда, то почему бы тебе не сказать мне правду? — мягко спросила она, но он должен был совсем слепым и глухим, чтобы не заметить вспышку в ее глазах, или не услышать раздражение в ее голосе.

Придвинувшись и уничтожив расстояние, которое он и создал между ними, он смотрел на нее, пока ее щеки не залил румянец, а чувственные губы не приоткрылись.

— Думаю, ты повторяешь слова, которые слышала от матери. Непристойные. Дикие. А что насчет «неподобающих и вульгарных»? — что-то промелькнуло в ее твердом взгляде, а значит, если он и не процитировал Шарлен Блэйк дословно, то точно попал очень близко. Он зажал тяжелый локон между пальцев и потер прядь, напоминающую грубый шелк. — Я понимаю, что определенные события требуют определенных причесок. Но эти ограниченные хвостики и пучки? Они принадлежат Сидней Блэйк, светской львице, даме из комитета по благоустройству, тихой дочери Джейсона Блэйка. Но это? — он приподнял спираль, обернутую вокруг его пальца. — Это принадлежит тебе. Сидней, работающей волонтером в молодежном центре. Сидней, любящей сидеть на заднем крыльце с чашкой горячего кофе и смотреть на воду и далекие горы. Сидней, прячущей свои мечты и думающей, что никто этого не замечает. Сидней, целующейся так, будто это она изобрела секс, и способной заставить мужчину кончить только от ощущения ее вкуса на его губах.

Тихие, голодные волны набегали на берег. За стеклянными дверями раздавался призрачный лязг, издаваемый поваром, который заканчивал приготовление ужина. И раздавались звуки их тяжелого дыхания.

— А еще, я знаю, почему ты подчиняешься этим требованиям, Сидней, — добавил он, потребность в ней зубчатым лезвием стояла в его голосе. — Ты не хочешь быть увиденной. Тебе удобнее растворяться на заднем плане. Но у меня для тебя новости, малышка. Ты можешь выпрямлять волосы, одеваться по последним модным трендам, как и другие, сидеть в самых отдаленных и темных уголках, — и ты все равно будешь центром внимания. Все глаза все равно будут прикованы к тебе, как только ты войдешь в комнату.

— Лукас...

— Люк, — поправил он.

Она нахмурилась, пойманная врасплох.

— Что?

— Люк. Все мои близкие друзья — то есть Эйдан — зовут меня Люк.

Что он делает? Он не хотел ее дружбы или любви. Крест на уважении был поставлен, когда он угрожал ее отцу и шантажировал ее. Так что же, черт побери, он творит? Ему не нужно было знать ее мысли, прошлые обиды и мечты, чтобы трахнуть ее. Но женщина как Сидней не отдала бы свое тело так легко. Чтобы отдать всю себя, ей бы понадобилась эмоциональная связь с ним. И он определенно точно хотел — жаждал — всю ее. А он? Для него все ограничивалось физическим притяжением. Ему не нужно было любить или доверять ей, чтобы потеряться в ней. А Сидней и не ожидала от него ничего другого.

Год вместе они могли провести в приятных, сексуально-удовлетворяющих отношениях. И в конце расстаться, оставшись невредимыми, нетронутыми.