Я закусила губу, едва сдерживая слезы.

- А вы, Нина Львовна, в подушке родились, - Максим пошевелил пальцы на моей руке, и я зашипела от боли. - То есть в рубашке. Подушка вас спасла. И ремень. Обычно при таких ударах все намного хуже. Внутренних повреждений нет, ребра быстро заживут, мозги тоже на место встанут. Руку я вам сейчас заштопаю. Потом, конечно, надо будет поработать на реабилитацию. Гимнастика, физиотерапия. Пока придется левой. Вы не левша?

- Я этот… как его? Который двумя руками.

- Амбидекстер? Круто.

- Что-то у меня слова вылетают из памяти, - пожаловалась я. – Уже второе не могу вспомнить.

- Ничего, это пройдет. Правда, двумя руками все можете? И писать?

- Могу. Писать плохо. Если по-обычному. Только зеркально, двумя руками одновременно, в две стороны.

- Офигеть! Вот бы мне две руки одновременно пригодились. Чтобы одинаково хорошо работали.

За занавеску проскользнула медсестра Света со снимком. Максим встал, приложил его к висящему на стене экрану с подсветкой, рассмотрел.

- Ну вот, все не так уж и страшно. Все, Нина Львовна, побежал я ручки мыть, скоро увидимся.

- Ну разве не душка? – спросила Света, когда Максим ушел.

Я только вздохнула. Как-то было не до душки Максима, больше волновало, что там с Германом и с водителем черной машины. Но тут мне принесли подписать еще какую-то бумагу насчет наркоза и повезли наконец в операционную.

Я ожидала увидеть большой зал, как в медицинских сериалах, но оказалась в совсем небольшой комнате. Стол, хирургическая лампа, название которой тоже вылетело из головы, мониторы, всякая аппаратура довольно устрашающего вида. Девочки-медсестры ловко перегрузили меня с каталки, руку вытянули на боковую приставку.

Максим, уже в маске, открыл дверь плечом и влетел в операционную, держа руки на весу. Сестра надела на него перчатки, завязала сзади халат.

- Ну что, Нина Львовна, - подмигнул он мне, подходя к столу. – Помните, как летёха сказал? Погнали. Не бойтесь, все будет хоккей. Еще не одну машину ушатаете.

По вене левой руки побежал жидкий огонь, и я провалилась в горячую мягкую темноту.

Таких ярких цветов мне видеть еще не приходилось – лиловый, изумрудный, желтый. Я купалась в разноцветных волнах, взлетала над ними, парила в воздухе – густом, как кисель. Из волн отвесно поднималась винтовая лестница и уходила под темный купол, где-то в бесконечности накрывающий волшебное море. Если подняться по ступенькам до самого верха – можно выбраться на крышу, увидеть небо и солнце.

Когда яркие волны скрылись далеко внизу, я вдруг вспомнила, что могу летать. Оттолкнулась от ступеньки и взмыла вверх – только темнота вокруг и смутные очертания лестницы рядом. Мне показалось, что уже виден купол и крошечное отверстие в нем - светящаяся точка, но вдруг тело стало тяжелым – с каждой секундой все тяжелее. Я падала и падала – так же бесконечно долго, как до этого поднималась вверх. Волны, в которых я резвилась, как дельфин, превратились в пламя. Красные, желтые, белые, голубые языки поднимались над поверхностью этого огненного моря чудовищными протуберанцами, принимая формы безобразных монстров. Я уже чувствовала обжигающий жар и изо всех пыталась снова взлететь, подняться вверх, но не могла.

Чья-то невидимая рука подхватила меня, когда пламя уже почти касалось ног. Пространство и время сжались, как скомканная обертка от мороженого. Я обнаружила себя сидящей на стуле в абсолютно пустой комнате. Стены с ободранными клочьями обоев и пожелтевшими газетами под ними. Щелястый дощатый пол, крашенный суриком. Такого же отвратительного цвета закрытая дверь. За спиной – окно, а за окном – серый, тусклый, бессолнечный день, с трудом разгоняющий темноту в комнате.

А еще за спиной кто-то был. Я чувствовала чье-то неподвижное, но живое присутствие. Хотела обернуться, но не могла даже рукой шевельнуть. Тело было таким же каменным, тяжелым, как и во время падения в огненное море.

- Где я? – с трудом мне удалось разлепить губы.

- Нигде, - ответил мертвенный, леденящий до самых печенок голос.

От этого чудовищного голоса мне стало так жутко, что я дернулась изо всех сил. В ослепительной вспышке, ударившей по глазам, промелькнул черный мужской силуэт. Когда я снова открыла глаза, вокруг все изменилось.

Я лежала на кровати в трехместной палате. С рукой по локоть в гипсе, только кончики пальцев наружу. Рядом на стуле сидела мама и читала газету.

= 3.

- Ну слава богу! – она положила газету на тумбочку и поцеловала меня в лоб. – Как ты?

- Не знаю, - прошлепала я пересохшими губами. – Пить хочу.

- На, пей, - она налила в кружку воды из бутылки и поднесла мне ко рту. – И давай я тебе рубашку надену.

Я села на кровати, пережидая очередной приступ головокружения. Вдохнуть глубоко не получалось – на ребрах под грудью была тугая повязка. Я осторожно огляделась по сторонам.

На кровати у окна лежала женщина лет сорока с ногой на вытяжке. Вторая кровать была пуста, но, судя по скомканному одеялу и заваленной всяким хламом тумбочке рядом, обитаема. Мне досталось место у самой двери.

Из большой спортивной сумки, которая валялась у нас дома на антресолях, мама достала ночную рубашку с коротким рукавом, халат, носки и трусы. Я держала загипсованную руку на весу, а мама натягивала все это на меня.

- Что с Германом? – спросила я, осторожно укладываясь на спину и пристраивая руку так, чтобы она не касалась бока.

- Ничего с твоим Германом, - сердито буркнула мама. – В ГАИ сидел все это время, оформлял аварию. Недавно освободился, уже едет. Если пустят, конечно, тут только до восьми можно.

- А сейчас сколько?

- Полвосьмого.

Я попыталась прикинуть по времени. Пообедали мы у мамы в половине первого, еще где-то полчаса Герман возился с поливалкой. Примерно в полтретьего проезжали мимо Финляндского вокзала. Значит, пять часов прошло.

- Тебе что-нибудь сказали? Про меня?

- Нет, - мама вытащила из сумки тапки и еще какие-то пакеты, которые положила в тумбочку. – Привезли, сгрузили, сказали, что сейчас врач подойдет и все расскажет.

- То есть прямо из операционной сюда привезли? – удивилась я, поскольку представляла себе процесс как-то иначе. Ну, реанимация там, интенсивная терапия.

- Да. Сказали, что наркоз легкий, операция несложная, поэтому сразу в палату. Ты минут через десять уже проснулась, я даже анекдоты не успела прочитать.

- Угу, просто обхохочешься, - проворчала я. – Хоть что-нибудь ты знаешь? Что с Жориком?

- Ничего не знаю, - нервно ответила мама, без конца поправляя волосы. – Но, судя по тому, что Герка на нем сам до отдела доехал, не совсем в хлам. Он мне уже оттуда позвонил. Я сразу к вам поехала за вещами, а потом сюда. Сидела, ждала, когда тебя привезут. Смотри, тут сумка твоя, в ней паспорт и полис. И телефон. Не хотели отдавать в камере хранения, но я уговорила. Вы ж без телефонов жить не можете.

- Ты тоже не можешь! Набери Германа, пожалуйста, скажи, что я в порядке. И спроси, когда приедет.

- Только что звонила, успокойся.

Судя по маминому тону, она страшно злилась. Если уж начала вот так волосы за ухо заправлять – значит, все, дело труба. Достанется Герману по первое число. А если учесть, что молча он ее упреки глотать не будет… Мне заранее стало дурно.

Открылась дверь тамбура, оттуда донесся странный звук: топ – тук – топ. В палату вошла, опираясь на костыли, вторая соседка – совсем молоденькая девушка, лет восемнадцати, с гипсом на ноге от пальцев до бедра.

- О, вечер добрый! – сказала она. – Я Катя. А вы?

Я назвала себя, Катя прислонила костыли к стене и осторожно легла. Воткнула в уши наушники и закрыла глаза. Соседка у окна общаться явно не желала, но меня это совсем не расстроило.

Снова открылась дверь. Я повернулась, надеясь увидеть Германа, но в палату вошел Максим в сопровождении высокой блондинки в белом халате. Шапочки с птичками на нем уже не было, растрепанные волосы торчали во все стороны, как будто он только что проснулся.

- Ну что, красавица моя Нина Львовна? – поинтересовался он весело. – Ожили? А вы мама? Очень приятно. Максим Иваныч, цирюльник-костоправ. А это вот Ольга Андреевна, ваш лечащий врач, - он сделал широкий жест в сторону блондинки. - Сдаю вас в ее нежные ручки. Значится, так. Слушайте внимательно, повторять не буду, потому что больше мы с вами не увидимся.

- Почему? – глупо спросила я.

- Потому что смена у меня теперь через неделю, а вас выпишут раньше. Если осложнений не будет. Надеюсь, что не будет. Если бы не сотрясение, можно было бы вас уже завтра отпустить. А так придется подождать, пока вы перестанете нужные слова забывать.

Мама смотрела на Максима, поджав губы. Похоже, он ей категорически не нравился.

- В общем, давайте по делу. Имеем мы с вами открытый диафизарный перелом локтевой кости со смещением. То есть имели. Диафизарный – это вот здесь, - он пощелкал ногтем по гипсу в середине предплечья. – Без отломков, ровненький. Повезло. Мы вам сделали репозицию, все собрали как надо. Ранка небольшая, чистая, все заштопано. Как видите, гипс не сплошной, а лонгета, чтобы можно было шовчик обрабатывать. Поэтому рукой возюкаем очень осторожно. Когда с кровати встаете – сразу на повязку. Шесть недель носите, потом в своей травме снимаете и делаете контрольный снимок. Про реабилитацию вам Ольга Андреевна все расскажет.

- А почему гипс, почему не фиксаторы? – возмущенно спросила мама, вспомнив, что она адепт секты самолечителей. – Что за каменный век?

- Потому что пришлось бы сначала ставить внешние фиксаторы и лечить рану, - невозмутимо ответил Максим. - А уже потом заводить спицы. Или пластины. Да и смысла никакого, перелом ровный, без осколков. Так, теперь по ребрам. Сломаны два нижних справа. Лежать только на спине, резких движений не делать. Все осторожно, как с хрустальной вазочкой. Повязку держим пять дней, не считая сегодня, потом можно снять. Или можно купить бандаж. Он мягче, удобнее, но надевается на неделю. Вот смотрите.