– Сидеть смирно? – Слова Уинтер вернули их в тот декабрьский день, когда эту команду отдала Эллисон: «Уинтер! Сидеть смирно!»

– У меня есть тост, – спокойно произнес Питер. – За Уинтер, которая отдала фильму столько любви и красоты и даст так же много и того, и другого своему ребенку.

– Питер! Спасибо тебе… – К глазам подступили слезы. Уинтер улыбнулась дрожащими губами, поднялась и твердо объявила: – Итак, время для крабов в кляре.

– Я тебе помогу.

– Нет, Эллисон, тебе все же надо выбросить из головы свою концепцию моей инвалидности. Посиди с Питером. Я сейчас вернусь.

Хрусталь и цветы на обеденном столе заслонили Уинтер, которая исчезла за раздвижной дверью, ведущей в кухню. Эллисон присела на край стула напротив Питера, опустив глаза и вдруг почувствовав себя неловко. Мысли Эллисон обратились к жене Питера, которая умерла четыре года назад, но любви которой было достаточно, как думал Питер, чтобы поддерживать его весь остаток жизни.

– Для нас с тобой у меня тоже есть тост, – начал Питер. Он увидел грустные глаза, взглянувшие на него, когда он заговорил, и взмолился: – Эллисон, не надо!

– Ничего не могу с собой поделать.

– Прости меня. Я хочу, чтобы ты никогда не грустила и не тревожилась. Для этого у тебя нет никаких причин.

– Я не могу просто так взять и забыть об этом, Питер. Мне нужно осмыслить свои чувства.

– Давай сделаем это вместе? В эти выходные, каждый вечер по телефону, в следующие выходные.

Эллисон услышала нотки паники в голосе Питера и увидела его страх. Страх? Чего боялся Питер? Потерять ее? Разве он не знает, что этого никогда не случится?

– Питер…

Эллисон замолчала, потому что внезапно взгляд Питера скользнул в сторону и страх в его глазах сменился ужасом.

Уинтер стояла на верхней площадке лестницы, ведущей из столовой в гостиную. Она прислонилась к стене, в фиалковых глазах застыло изумление.

– Уинтер!

– Что-то не так, – прошептала Уинтер. – Что-то происходит.

Боли не было. Уинтер только ощутила странную пустоту, страшную обреченность, вслед за которыми почувствовала горячую влагу на своих ногах.

Горячей влагой была кровь. Уинтер ее не видела, но зато видели Эллисон и Питер.

– Уинтер, придется ехать в больницу, – сказал Питер, мгновенно оказавшийся рядом с ней, произнеся те же самые зловещие слова, которые четыре года назад сказала ему Сара.

– Нет, – запротестовала Уинтер, когда Питер поднял ее на руки. – Еще рано. Питер, еще рано!

– Все будет хорошо, милая, – автоматически прошептал Питер, перенесясь во времени, воскресив самую страшную ночь своей жизни, снова оказавшись там благодаря какой-то темной силе, настроенной на разрушение его самого и тех, кого он любил. – Эллисон, ты поведешь. Ключи у меня в правом кармане. Скорей.

Звук ее имени заставил Эллисон действовать. До этого она только смотрела, перепуганная видом Уинтер, а еще больше видом Питера. В его темных глазах читались безнадежность и душераздирающая мудрость.

Он как будто знает, что должно произойти. Как будто он уже видел такое раньше. И что-то еще было в потрясенном взгляде Питера… вина. Словно какой бы ужас ни грянул, это будет его вина.

Эллисон вела машину. Питер был на заднем сиденье с Уинтер, баюкая ее, шепча ободряющие слова. Он говорил мягко, тихо и нежно, но даваемые Уинтер обещания – «Все будет хорошо, милая, и с тобой, и с маленьким» – звучали фальшиво, словно он был актером, который назубок выучил свою роль, но совсем не продумал характер героя.

Словам Питера не хватало убежденности, но эта безнадежность, казалось, придавала Уинтер сил. Она с вызовом возражала:

– Со мной все в порядке, Питер! С ребенком тоже!

До отделения первой помощи Калифорнийского университета они добрались за три минуты. Питер внес Уинтер в здание. Их тут же окружил дежурный персонал, вид крови побудил их к немедленным действиям. Спустя несколько секунд Уинтер уже лежала на каталке, ее везли в приемный покой, одна из сестер измеряла давление и считала пульс, другая искала вену, а врач задавал краткие вопросы.

Эллисон и Питер последовали за процессией, но были сразу же оттеснены от Уинтер стеной врачей и медсестер.

Пока врач расспрашивал Уинтер и ощупывал ее живот, медсестра объявила:

– Давление восемьдесят на пятьдесят, пульс сто двадцать восемь.

– Обычная работа с кровью плюс коагулятор, – сказал врач. – Вы вызвали акушерскую бригаду?

– Да, – ответила медсестра и слегка повернула голову, услышав характерный звук бегущих по линолеуму ног в бахилах.

Появилась акушерская бригада, одетая для операции.

– Для нас есть работа? – спросил старший, быстро оценив ситуацию и обрадовавшись, что Уинтер в сознании.

– Да. Около восьми месяцев, наблюдалась в Сидаре, до настоящего времени никаких осложнений, пятнадцать минут назад развилось безболезненное кровотечение. Кровяное давление падает.

– Ребенок?

– Я слышу сердцебиение.

– Хорошо. Похоже на предлежание плаценты.

– Думаю, да.

– Так. Операционная готова? Отлично. Сейчас мы заберем ее наверх. – Старший бригады подошел к изголовью каталки, улыбнулся самым красивым фиалковым глазам, какие он когда-либо видел, и сказал: – Привет. Я доктор Джонсон. Мы считаем, что плацента заблокировала шейку матки и она кровоточит. Я еще посмотрю, но если это так, придется делать кесарево сечение.

Доктор Джонсон говорил, а тем временем акушерская бригада уже везла Уинтер к лифту. Эллисон и Питер пошли было за ними, но их остановила медсестра.

– Вы ее родственники? – спросила она, потом, взглянув на Питера, добавила: – Вы ее муж или отец ребенка?

Эллисон смотрела на Питера с замершим от ужаса сердцем. «Других тайн нет, Эллисон», – пообещал он, но ее уверенность в нем и в их любви все еще оставалась шаткой. Скорее из чувства самосохранения, чем действительно в это веря, Эллисон приготовилась к еще одной мрачной, разрушительной тайне. Она ждала, боясь, что Питер сейчас скажет: «Да, я отец ребенка». Он явно растерялся от вопроса сестры и очень волновался, что каталка исчезает, а он не рядом с Уинтер. После долгой неловкой паузы Питер наконец прошептал:

– Нет. Ни то ни другое.

– Тогда вам нужно подождать в комнате ожидания родильного отделения. Этот лифт доставит вас прямо туда. Другой лифт вам не понадобится. Просто следуйте за голубой линией на стене.

– Я не могу быть с ней? – спросил Питер, голос его не слушался.

– Нет.

И снова Эллисон увидела на его красивом лице растерянность. Растерянность и столько боли!

Когда они добрались до комнаты ожидания, Эллисон попыталась облегчить страдания Питера. Уинтер сильная и здоровая, напомнила она ему. А в этой больнице творят чудеса. Здесь спасли Эллисон. Уинтер тоже спасут. С Уинтер все будет хорошо, мягко уверяла Питера Эллисон. И с ребенком Уинтер тоже все будет хорошо.

Но Питер, казалось, не слышал ее. Его темные глаза смотрели куда-то поверх нее, видя ужасные давние события.

Питер уже был здесь раньше, наконец догадалась Эллисон. Он заново переживает тот кошмар.

Не так ли он потерял свою жену? И своего нерожденного ребенка? Да, должно быть, это так. Вот почему Питер спросил Эллисон, может ли она иметь детей после перенесенных травм, и показался ей встревоженным, а не обрадовавшимся, когда она сказала, что может. И именно поэтому он раньше других смог понять, что Уинтер беременна.

«О Питер!» – подумала Эллисон, беспомощно наблюдая, как он снова переживает эту пытку.

Спустя час наконец появился старший акушерской бригады. Он улыбался.

– Уинтер в порядке.

– А ребенок? – спросила Эллисон.

– С ней тоже все хорошо. Она недоношена, так что мы поместили ее в блок интенсивной терапии для новорожденных, но поскольку легкие у нее сильные, чувствует она себя нормально.

– С Уинтер действительно все в порядке? – переспросила Эллисон.

– Да. У нее было предлежание плаценты, поэтому и началось кровотечение, пришлось делать кесарево сечение. Сейчас она в палате, немного слаба, но пришла в сознание. – Доктор Джонсон увидел озабоченность и облегчение Эллисон и решил, что разговаривает с любящей подругой фиалковых глаз. – Некоторое время Уинтер будет еще очень слаба. Она потеряла довольно много крови. Раньше мы сделали бы ей переливание, но сейчас, если уровень крови не опасно низок, мы предпочитаем назначить железо и дать организму самостоятельно восполнить запасы крови.

– Из-за СПИДа? – сказала Эллисон.

– Да. Уинтер ничего не грозит, но в ближайшие несколько недель она будет слабой и неуверенной. Кто-нибудь сможет ей помогать? – Врач полагал, что как раз смотрит на такого человека.

– Да, конечно. – Эллисон улыбнулась. Помощь Уинтер, пока к ней не вернутся ее безграничная энергия и переизбыток здоровья, станет малым, крохотным возмещением тех долгих, полных терпения месяцев, которые подруга просидела у постели Эллисон. – Можно взглянуть на нее и на младенца?

– Пока нет. Ими еще занимаются сестры. Лучше им не мешать. – Доктор Джонсон правильно истолковал мелькнувшую в глазах Эллисон тревогу и добавил: – Поверьте, и мама, и ребенок чувствуют себя нормально. Приходите сегодня в одиннадцать утра, в часы посещений.

– Хорошо. Передайте ей, что мы ее любим, ладно?

– Передам.

Когда врач ушел, Эллисон повернулась к Питеру. Во время разговора Эллисон с врачом он молчал. Он даже не вышел из угла, где стоял, застыв в ожидании, готовя себя к неизбежной вести, что мать и ребенок погибли.

Но Питер слышал слова врача. Эллисон поняла это по выражению его лица – он пытался примирить этот счастливый конец с тем, что случилось четыре года назад. Питер пытался обрадоваться тому, что Уинтер и ее ребенок живы, но часть его все еще была погружена в мрачные воспоминания о женщине и ребенке, которые умерли.

Секрет Питера отдалил их, и Эллисон сохраняла это расстояние, потому что ей нужно было время. Но сейчас она смотрела на измученное лицо Питера, на его испачканные кровью руки и одежду и внезапно почувствовала силу и уверенность. Ей не нужно время. Нет нужды тратить часы, дни и недели их любви на то, чтобы оживить прошлое. Она верит в любовь Питера и не хочет, чтобы он снова переживал болезненные воспоминания. Они не будут об этом говорить, если только Питер не захочет. Она просто будет любить его, как уже любит, всем сердцем.