— Не торопись, брат, сиди, отдыхай. Объясни толком, зачем змею подложил барышне

— Я?! — Федор попытался сделать круглые глаза, — да я и не знаю ничего…

— Он пьян, барышня, давайте свезем его в участок в Задольск, там всё и узнаем, там большие специалисты языки развязывать.

— Погоди, Никита, мне нужно узнать, в чем дело, он пока пьяный может и сболтнет чего.

Федор опять попытался встать, и опять был усажен Никитой на место

— Ты сестренка только Ульку не тронь! Не виноватая она, не знала она ничего!

Никита рванулся к нему, но Даша остановила его.

— А почему это я тебе сестренка!

— А ты не знаешь! — Федор еле ворочал языком, — Ты все знаешь! А ты у папеньки своего спроси, почему, он тебе все расскажет, папенька то…

Федор опять поник головой, спустя минуту он опять попытался встать:

— Ты Ульку не тронь!

— А! — Даша делано удивилась, — Так Улька не виновата?

— Не виновата…не виновата!

Федор направился к Даше и схватил её за руку. Никита тут же, тряхнув его за шиворот, усадил его назад в угол.

— Так что, Федька, коляску тоже ты испортил, и камень в окно — твоя работа, а волк, волка то ты где взял? — Никита с искренним любопытством держа Федора за грудки заглядывал ему в глаза. — Кто тебя надоумил, Федька, ты ж неплохой мужик был, зачем ты это все …

— Коляска — моя работа, и камень, а волк — не моя, да отпусти ты, черт здоровый…

Федор вновь поник головой. Никита оставил его. В сердцах Дарья топнула ногой

— Ну что с ним делать, ничего не понимаю, зачем он это все, и папенька причем!

— Ах, папенька, наш папенька! — голос Федора раздался из угла, — спроси папеньку, да! Ульку не тронь!

— Да продала я твою Ульку!

— Нет! Федор, на миг протрезвевший встал в углу! Нет! Гадина! Он кинулся на Дашу!

Никита в мгновение ока оказался рядом и отвесил ему оплеуху, от которой тот оказался распластанным на полу. Никита склонился над ним

— Никогда не смей так вести себя с барышней!

Кулак Федора не заставил себя ждать. Завязалась драка, в которой Никита едва сладил с Федором, который и так был выше него и, казалось, сильнее, де еще и хмель прибавил дури. Связав руки ему за спиной, Никита вытер кровь с разбитой губы и взял Дашу за руку.

— Пойдем, видишь, он протрезвел, уж верно больше ничего толком и не скажет, приготовлю коляску, поедем в участок. Пусть там его допытают.

— Погодите! Барышня! Кому вы Ульку продали! Кому!

— А ты мне скажи, зачем ты меня убить пытался!

Федор зверем посмотрел на неё.

— Теперь точно убью.

Никита ударил его еще раз.

— Да оставь его! Кому он нужен.

— Куда Ульку продала!

— Тебе её не найти, дружок, вот расскажешь все, тогда подумаю, сказать тебе или нет.

— Тебе вовек не узнать, кто за мной стоит.

— А тебе вовек твоей Ульки не найти! Вот погоди, батюшка приедет, не миновать тебе виселицы!

Федор захрипел, дернулся и упал. Никита взял Дашу под руку и вывел её из погреба, заперев его на ключ.

— У тебя губа разбита, и кулаки в кровь! — Даша вынула платок и вытерла струйку крови на лице Никиты. Потом встала на цыпочки и поцеловала. Никита поднял её на руки и понес по ступенькам.

— Ну не мог же я терпеть его пьяные выходки!

— Ты мой заступник! В детстве Петруше доставалось, теперь вот Федору. Даша грустно улыбнулась. — Жаль Ли не вернуть. И Ульку жалко. Может и правда не виновата она, вон Федька как расстроился.

— Ты не могла её оставить, после того, что она видела. — Никита поставил Дашу на землю и обнял её, прижав её голову к своей груди. Если кто то узнает — нам обоим конец. Я не могу тебя любить, а ты не можешь любить меня, ты из другого мира, — ты княжна! А я — я твой слуга, твой холоп! Я так мечтаю, открыто обнять тебя, взять тебя на руки, целовать тебя, не прячась ни от кого! Жить с тобой! Чтобы ты была моей, открыто! Но это не возможно. Это так больно. Она все узнала, и узнали бы все остальные. За себя я не боюсь, я боюсь за тебя!

— Ты прав, Никитушка, ты во всем прав, ну потерпи, потерпи, меньше месяца осталось, как только я вступлю в наследство, ты тут же получишь свободу, слышишь! Я обязательно придумаю что нибудь. Потерпи!

— Даша, до этого еще дожить надо! Давай собираться. Федьку в участок надо отвезти.

Порфирий показался из-за угла, и, увидев Дашу с Никитой, помахал им рукой и направился к ним:

— Вы бы барышня мне вот что сказали, как теперь быть. С Федькой все ясно, а что ж мне теперь с конюшнями делать. Наши мужики с уборкой, конечно, управятся, а вот с уходом и объездкой кроме меня, Никиты да Федора вряд ли кто сдюжит. Нам срочно конюх нужен, хороший конюх.

— Да и мне горничная нужна, Ульки нет, мне самой не справиться. Что делать будем? Порфирий, что посоветуешь?

— Барышня, сразу за Задольском, верст пятнадцать будет, есть две деревни Верхняя и Нижняя Аникеевки. Так вот, слыхал я, тамошний помещик почитай душ восемьдесят продает — поместье заложено, а платить нечем. Мне Федяевский управляющий сказывал, они там с Николаем Григорьевичем для полевых работ душ десять и купили.

— Придется нам, Никита, с полицией подождать! Видишь, тут какое дело! Кони ждать не будут. Запрягай коляску, Порфирий, да телегу запряги, пусть с нами кто-нибудь поедет. В Аникеевку!

* * *

Смеркалось, когда Федор пришел в себя и попытался выпутаться. Веревка поддавалась, но с большим трудом. Никита так стянул узел, что только вывернувшись и протащив руки вперед, Федору удалось развязать его зубами. Бежать! Только бежать. Если отвезут в участок — его точно ждет виселица. А Уля! Его ненаглядная красавица продана! Мстительная гадина Дашка! Он еще её достанет! Жаль что погиб старик-китаец, если бы все получилось, как они задумали…

Он вспомнил про схрон в лесу. Там деньги, фальшивые паспорта для него и Ульяны, господская одежда, все, как и было обещано. Только бы выбраться отсюда, только бы узнать, где его Уля. Он найдет её, выкрадет, они уедут, уедут из этой губернии в Москву, в Петербург, туда, где их никогда не найдут! Голова гудела. Зачем он так напился! Внезапно послышался шорох за стеной. Из-за маленькой решетки, откуда-то сверху, издалека он услышал голос:

— Федечка! Ты здесь?

— Здесь мама, здесь!

— За что они тебя?! Родной мой! За что!?

— Мама, не плач! Я вывернусь! Мне бы узнать, куда они Ульку дели!

— Это правда, сынок, что вы с Улькой барышне гадину подкинули?! Говорила ж я тебе, не лезь туда, забудь, все забудь, не нашего это ума дело! Я уж все забыла давно и простила, а ты! Да и барышня то причем! Она-то в чем виновата!

— Мама, ты слышишь меня! Узнай, куда Ульку увезли!

— Хорошо, сыночек, хорошо.

Федор сидел и ждал, казалось, прошли часы, когда у решетки снова раздался голос

— Сынок!

— Мама, ну что там!

— Калиниха сказывала, что Марфа, Дуньке кривой, что у них теперь прачкой работает, говорила, что в Задольск увезли и там продали, какой-то барин из Санкт-Петербурга таких немало заказал с доставкой. В пятницу с обозом всех туда и повезут. Ты сынок забудь о ней, беспутной, ты все лучше о себе подумай! Свали все на неё! Авось и простят тебя. Нечто нам плохо жилось, и жалованье тебе вон платили, слыханное дело, это какой еще крепостной жалование будет получать, только ты да Никитка, во всей России такое только у нас. И дом у нас полная чаша. Повинись, свали все на распутницу эту!

— Ой, мать, не трави душу.

Он некоторое время еще слушал плач, и уговоры матери, потом все стихло. Он должен собраться с силами, и должен быть готов, когда они за ним придут.

* * *

На окраине Задольска в небольшом, аккуратном домике за столом сидела компания. Семен Ильич, бородатый мужик с серьгой Фрол, да нотариус Егор Васильевич подсчитывали барыш от ярмарочных продаж.

— Итого чистой выручки двенадцать тысяч! Поздравляю, Фролушка, ты знатный продавец, это еще без тех восьми девок, что нам граф питерский заказал, еще тысяч пять-семь будет, он таких красоток видом не видывал и бумаги все в порядке. Вот ваша доля, господа! — Семен Ильич выложил перед каждым по пачке купюр. Егор Васильевич взял деньги и поспешил откланяться:

— Уже поздно, господа, обращайтесь, всегда рад помочь!

— Дунька! Проводи гостя!

Кудлатая, упитанная баба кинулась подавать гостю пиджак, шляпу и трость. Нотариус вышел и, осмотревшись по сторонам, заспешил восвояси.

— Ну а мы с тобой, Фролушка, давай еще раз товар осмотрим, и, хлопнув бородача по плечу, направился к двери, которая вела в соседнюю комнату.

Картина, открывшаяся их виду, была следующей: комната была уставлена широкими лавками, застеленными домоткаными покрывалами, из мебели там больше не было ничего. Около стен лежали узелки с вещами. На лавках сидело восемь девиц, весьма привлекательной внешности. Ульяна забилась в самый угол.

— Ну что, девки, скидовай вещички, будем осмотр делать, — Фрол развязал тесьму на блузке у первой с краю девушки. Та завизжала, за ней остальные. Фрол отвесил смачную пощечину первой.

— Заткнись, дура, я твой хозяин, — и поморщившись добавил, — …Пока!

— Э! Ты потише, Фролушка, товар не порть, им лицом работать.

— Сейчас Семен Ильич пусть другим поработают, Ты сам знаешь порядок! Порченые за одни деньги, нетронутые — за другие, если сами не проверим, потом неприятностей не оберемся. Кто у нас непроверенный товар купит, потом больше уж и не обратиться. Всегда проверяли, чего на этот раз!

— Погоди, так всегда ж доктор проверял. Ты ж не доктор! — Семен Ильич расхохотался.

— Где мы с тобой теперь доктора возьмем, того уж и след простыл, а новых людей посвящать и вовсе ни к чему. А уж порченую от непорченой я отличу.