Ну значит, слово за слово, стали мы с ним встречаться. Такой у нас служебный роман закрутился. А на работу он действительно из Рязани мотался. Там-то с этим делом туго. А у нас здесь откуда только не работают! Гостей со всех волостей. И из Калуги, и из Владимира. Вот до чего страну довели — за семь верст киселя хлебать едут.

Короче, дорога в Сочи, привела я его домой к матери. Она, конечно, была не в восторге от такого зятя, но стерпела. Единственное — прописывать его отказалась категорически, ни временно, ни постоянно — никак. Нет — и баста. Кремень. Я с ней только что не дралась — все впустую. Сейчас-то не знаю, как и благодарить, а тогда очень я на нее обижалась.

В общем, сыграли свадьбу, и, что странно, никто из его родни не приехал. Я вообще за восемь лет никого из них и в глаза не видела. Мне-то, конечно, больно наплевать. Но как-то это все же не по-людски.

Мать Валеру так и не приняла, считала, что он меня использует. Он и правда по дому особо не убивался и денег на пропитание не давал. Сначала копил на лицензию, чтобы, значит, иметь право на оружие. Потом обучался вождению на каких-то там особых курсах — говорил, мол, надо для охранной деятельности. Дальше — больше. Окончил компьютерные курсы и начал откладывать на компьютер. Наконец сбылась мечта идиота, и с тех пор я видела только его затылок — придет с работы, отоспится и в Интернет. Вроде есть мужик в доме, но как бы виртуальный. Цапались мы с ним по-черному, но жили.

А прошлым летом поехала я в отпуск к матери на дачу. И вдруг такие холода завернули — поздняя осень. А домик у нас — курятник, сплошные щели. Матери хоть бы хны: оденется, как капуста, чайку хлебнет — и на грядки. И пое-ет! Как курский соловей. Вся по уши в навозе, ногти черные, задубела, как узбек на солнцепеке, волосья дыбарем — счастливая!.. А мне эти мерзости сельской жизни как кость в горле. Одно дело на травке поваляться да в речке поплескаться, а под дождиком зубами щелкать радости мало.

Короче, собрала я манатки и укатила домой. Подхожу к квартире, а дверь открыта. У меня душа в пятки. «Все, — думаю, — обокрали». Стою как опоенная, войти боюсь. Кто его знает, что там меня ждет? Может, грабитель, а может, и труп Валеркин. Я к соседям, милицию вызвали. Заходим. Мама дорогая! Если бы я своими глазами не увидела, никогда бы не поверила, что такое можно с квартирой сделать! Хуже притона! Я сама-то аккуратистка, тряпку из рук не выпускаю. Валерка злился. «У тебя, — говорил, — шизофренический синдром чистоты». Сам-то он такой был засранец, противно вспомнить. Ну а тут, видно, дорвался до любимой стихии, создал себе привычную обстановку назло врагам, то бишь нам с матерью.

Это я уж после так подумала, когда выяснилось, что ничего не пропало и воры тут ни при чем. А на самом деле все оказалось гораздо хуже. Потому что на балконе обнаружились шприцы, использованные презервативы и пятна крови. Можете себе представить?

Я, конечно, сразу замки поменяла и на развод подала. Валерка потом клялся и божился, что, дескать, одолжил ключи приятелю, а тот, подлец… ну и так далее. Может, так оно и было. Но кто ему дал право устраивать из нашей квартиры вертеп?

В общем, он мне сказал: «Не дам развода, пока не выплатишь мне деньги за совместно нажитое имущество». А мы с матерью холодильник в кредит купили, телевизор, стиральную машину, пылесос и диван. Я так и ахнула! «Ты ж, говорю, ни копейки в это имущество не вложил!» А он мне: «А ты сумеешь это доказать?» Вот так и пришлось ему заплатить, сколько сказал. Да мать готова была последнюю рубашку продать, лишь бы только никогда его больше не видеть. Хорошо, детей мы с ним не нажили — у него гепатит, у меня щитовидка. Так что, считайте, вам крупно повезло.

— Вы знаете, — задумчиво сказала Вера, нежась «в теплом коконе термоодеяла», — мне кажется, что мир перевернулся и все мы сошли с ума. Содом и Гоморра. У меня, наверное, не осталось знакомых, которые или сами не порушили чью-то семью, или не потеряли собственную.

— Вот видите, какое это распространенное явление. А вы расстраиваетесь! Это просто смешно!

— Наверное, смешно, — согласилась Вера. — Тебе кричат: «Танцуй кадриль, дуреха! Меняй партнеров!» А для тебя это танго разбитых сердец…

…Они сидели в баре, расслабленные после массажа, и пили кофе с ликером «Бейлис».

— Я все забываю тебя спросить, — сказала Аня. — Тебе мужик звонил?

— Какой мужик?

— С попугаем.

— Звонил.

— Ты ему помогла?

— Помогла.

— А поподробнее? Из тебя последнее время слова клещами не вытащишь.

— Да я сама себе не рада. То выкладываю всю подноготную, то молчу, как деревенская дурочка. Наверное, это последствия облома с Геной-Вагинаком. А этот твой Потапов… «У меня, — говорит, — Вера Петровна, такое чувство, что вы боец невидимого фронта. Сколько с вами общаюсь, а кроме того, что вы нотариус, ничего мне о вас не известно».

— А сколько он с вами, Вера Петровна, общается? — заинтересовалась Аня.

— У тебя одно на уме!

— Вообще-то у меня на уме два. Нет, даже три! — доверительно сообщила подруга. — Но об этом потом. Давай выкладывай. Это же я тебе клиента сосватала, значит, несу за тебя ответственность.

— Ну, если ответственность, тогда конечно, — вздохнула Вера. — В общем, ничего интересного. Сначала меня облаял его попугай. Представляешь, снимает лапой трубку, кладет на стол и говорит всякие гадости! Потом мне пришлось тащиться в Москву, на Цветной бульвар! Так этот деятель еще и опоздал на полчаса. Ну ты представляешь?! Я из Жуковского, после работы! «Извините, — говорит, — Вера Петровна, застрял в пробке». Как будто он только вчера с дерева спустился и не знает, какое в Москве движение! Думает, если он на большой машине, то правила приличия на него не распространяются. Я, между прочим, тоже не на «Запорожце» катаюсь. Каталась… — поправилась Вера и сразу сникла.

— Да ладно, Верка, не отчаивайся. Что ни делается, все к лучшему.

Вера собралась было вступить в дискуссию, но передумала и благоразумно вернулась к прерванной теме.

— Подъезжаем к бабулькиному подъезду, а там уже его бывшая мечется, как подопытная крыса в клетке. Ну и мымра, я тебе скажу! Нет, может, она раньше была ничего, — великодушно решила Вера соблюсти объективность, — но сейчас! Вся прокуренная, пропитая, под глазом синяк замазанный, злая как собака. На меня ноль внимания, кило презрения, словно это не я им одолжение делаю, а они мне великую милость оказывают.

Поднялись в квартиру — обе хохлушки на месте. Ну ты помнишь, в чем там дело. Чистота, как в реанимации. Пирогами пахнет. Старушка вся ухоженная, в белом платочке. «Ну, — думаю, — к нашему приходу расстарались, чтобы, значит, товар лицом показать». А потом вижу, нет, это их естественное состояние. Понимаешь? Две несчастные тетки приехали на чужбину из родного гнезда, вкалывают на рынке, как колодочные рабыни, пока их гарные хлопцы на родине горилку лакают и салом закусывают. А они, значит, им здесь деньги на эту самую горилку зарабатывают и чужую старушку обихаживают, как мать родную, за то, что им этот угол бесплатно сдали. И в мыслях они не держали никакого криминала, и видно было, что обидно им очень за такую напраслину, но молчали, конечно. Хозяин — барин, да и угол бесплатный потерять страшно.

А мне угол снимать не нужно, я молчать не стала, когда эта стервоза потребовала дарственную ей оформить. Как представила, что она после того и с квартирой сделает, и с чистенькой старушкой, не говоря уж о хохлушках, так насмерть и встала, как Красная Армия под Москвой. «Или, — говорю, — оформляем завещание, или я немедленно уезжаю». «Да какое, — орет, — твое собачье дело?! Тебе деньги платят, а остальное тебя не касается!»

Но этот твой Потапов, надо отдать ему должное, в момент укоротил свою бывшую. «Умою, — говорит, — руки и ни копейки больше не дам, если сейчас с этой проблемой не покончим».

В общем, подписали все бумаги, собрались уходить. А хохлушки стол накрыли, не пускают, надо, мол, обмыть сделку, а то добра не будет. Эта алкоголица, как бутылку увидела, повеселела, всем все простила и сразу вырубилась. Ну а мы поужинали — невозможно было ни оторваться, ни вырваться: так все вкусно и такие они радушные хозяйки. Песни нам пели украинские, так хорошо, задушевно. Я тоже пару рюмок выпила, но, конечно, не вырубилась.

Время позднее, засобирались мы домой, а подругу боевую там оставили в виде бревна, с собой не повезли. В машине тепло, уютно. Потапов музыку включил, полез с расспросами, но быстро сник, сам стал рассказывать, интересно, про то, как плавал по морям-океанам, про своего попугая. За окошком темно, музыка тихонько играет, Потапов сказки сказывает — то ли сплю, то ли бодрствую.

Вдруг вижу, он куда-то в лес заворачивает! Я заорала как сумасшедшая, в руль вцепилась. Он по тормозам! Я носом в лобовое стекло. Кровь пошла…

— Господи! Страсти какие! — ужаснулась Аня.

— Я кричу: «Вам это с рук не сойдет! Все знают, что я с вами уехала!» А он ощерился: «Спасибо, что образумили. А то я совсем уж было собрался вас порешить и труп ваш хладный в лесу закопать, но теперь, конечно, воздержусь». «А зачем, — спрашиваю я, — вы в лес повернули?!» «Да я, — говорит, — хотел на минуту домой заскочить, покормить попугая. Мы как раз мимо проезжали. Если вы, конечно, не возражаете». Я говорю: «Так надо было сначала разрешения спрашивать, а потом уже в лес заворачивать, а не наоборот!» «Да я, — говорит, — думал, вы спите. Не хотел тревожить…»

— Неужели поехала?!

— Ты только ничего не подумай! — заволновалась Вера. — Мне просто хотелось взглянуть на его попугая. Ну и конечно, интересно было посмотреть, как он живет.

— Ну и как он живет?

— Нехило, — усмехнулась Вера. — Сказал, что когда развелся со своей сколопендрой, оставил ей квартиру, а сам долго снимал углы и только недавно построил себе таунхаус и потихоньку его обживает. Сосновый бор, охраняемый поселок, симпатичные финские домики. Не эти безумные красные коробки, а, знаешь, такие приземистые, светлые, с коричневой черепицей.