Диана Билык - Куколка

— Это старое умение, еще со светлых времен. Бабушка научила, но теперь… Ай, — отмахивается, — неважно! Сейчас я — почти пустышка, — она пожимает хрупкими плечами. — Пустишь?

При свете ламп у нее милое лицо. Детское и светлое, хотя сейчас немного посеревшее от холода. Ее веснушки, как пятна засохшей крови на кремовом полотне.

— Да, конечно, заходи, — я проворачиваю ключ и сразу бегу в ванную, чтобы найти махровый халат. Когда выхожу назад, девушка уже разделась до белья. Меня это не смущает. Мы привыкли во время выступлений переодеваться. Парни, девушки — неважно. Никто в моменты нагрузки не настроен на пошлые мысли. Хотя в душу каждого не заглянешь, как позже оказалось.

Дарина благодарно улыбается и закутывается. Отмечаю ее стройность и высокий рост. Широкие бедра и роскошную грудь. Юна и чиста, как лепесток ромашки. Волосы у нее пшенично-золотистые, но сейчас из-за воды, как мокрый песок.

— Вика, поделись своей бедой, если хочешь, — вдруг говорит она. — У тебя тут, как у вип-клиента, нет случайно, что поесть? Вот чувствую, что есть, — она хитро улыбается.

Хмыкаю. Я как раз из столовой принесла корзину фруктов.

— На окне, — отвечаю и показываю, где взять.

Девушка долго выбирает, копошась в корзине тонкими пальцами, а потом берет гроздь винограда и пару румяных яблок. Откусывает сочную мякоть, закатив глаза, а потом говорит с набитым ртом:

— Полегшало до утра, Вик. Завтра будет вдвойне сильней болеть. Я броосила петельку на себя, потому чую твое смятение. С любимым неприятности? — ее слова бьют в цель.

Я пячусь и присаживаюсь на одно из кресел. Шок не сносит крышу, но подгибает колени. Дарина заваливается рядом поперек сидения и вытягивает худые ноги вверх. Вгрызается в яблоко.

— Мнэ можешь доверисся. Я умэю храныт сэкреты, — она быстро съедает второе яблоко и ищет куда положить огрызки.

Я молча тычу на мусорное ведро возле столика. Там куча бумажек, на которых писала заметки и темные мысли, но потом все смяла и выбросила.

— To есть это облегчение временное? — переспрашиваю, но знаю ответ. — Зачем помогла мне?

— Ну-у… — разводит Дарина руками и на лету ловит ртом виноградину. — Считай, что интуиция. Ты важна для мира. Сильная, потому на тебя и внешнее давление мощное. Бабуля мне говорила, что в мире есть категории людей: великие, средние и пустышки. Вот ты к первым относишься. И муж твой тоже. А я — нолик, без палочки.

— Муж? — непроизвольно дергаюсь, но сердце не ускоряет бег. Я спокойна, как удав.

— Что ты о нем знаешь?

— Я ничего не знаю. Только чувствую твою энергетику. И его сила с тобой крепко перевязана. Ты отвергаешь ее, но это почти бессмысленно. Вы, как одно целое.

— Он предал меня, — отвечаю ровно.

— Изменил?

— Возможно. Я не знаю точно, но предательство может быть в других вещах. Так ведь?

Дарина доедает виноград и слизывает сок с пальцев.

— Сейчас, — поднимается, — я руки помыть. Вика, ты не боишься, что видишь только часть реальности?! — громко говорит она из другого помещения. Голос разливается по комнате, смешиваясь с шелестом воды.

Не отвечаю. Что мне сказать?

Надолго задумываюсь, уставившись в светлый ковер. Вдавливаю пальцы ног в высокий ворс. Я должна с Марком поговорить, потому заранее готовлюсь к этому.

— Поговори с ним завтра. Свяжись, — девушка оказывается слишком близко. Я вздрагиваю.

— Дарина, ты знаешь слишком много. Мне это кажется странным, — я зову ее жестом в спальню. — Я прилягу. Голова гудит. Посидишь со мной? — сама не знаю, что меня дергает так сказать.

— Ничего, если я, — она мнется на пороге, — у тебя переночую? Не хочу на улицу в таком виде идти, — Дарина показывает на халат.

Я думаю, что могу предложить ей свою одежду, чтобы она добралась до корпуса, но отвечаю:

— Оставайся. Надеюсь, ты не храпишь.

Она чешет щербатый нос, и я замечаю на запястье вязь разноцветных фенечек. Я не люблю украшения, но вот кожаные ремешки в виде браслетов — моя слабость. Хотя я почти никогда их не одеваю. Чтобы в танце не мешали.

— Иногда, — девушка растягивает губы в скромную улыбку.

— Ладно! — бросаю я. Впервые за эти дни мне хочется спать так сильно, что едва стою на ногах. — Все равно вряд ли услышу.

Вылавливаю в шкафу две длинные футболки, что заменяли мне ночнушки, и бросаю одну гостье. Всю одежду мне выдала учительница-каланча. Имя не помню, надо будет хоть записать. Хорошая ученица!

Отступаю в сторону и бормочу:

— Я быстро в душ. Не скучай.

Девушка кивает в ответ. Высохшие кончики волос весело прыгают, переливаясь при свете диодных ламп.

Когда возвращаюсь, Дарина уже крепко спит, закутавшись в халат. Побоялась брать постельное без спроса? Не скажешь, что скромница.

Я отбрасываю край покрывала и укрываю ее, а сама ныряю под стеганое одеяло и не успеваю о чем-то подумать, как слышу звон монет. А может, это колокольчик?

Дзынь… Дзынь…

Темнота расступается, не успев как следует поглотить меня.

Тихий теплый ветер поглаживает плечи. Я сижу под навесом и смотрю в, будто глазированное, закатное небо. На улице светло, но солнце уже спряталось за горизонтом, и дневные краски потускнели. В подлеске слышны убаюкивающие песни птиц. Уютно. Спокойно.

Над головой звенит «музыка ветра». Тоскливо, трепетно, а изредка режет по ушам так, что хочется обернуться и оборвать тонкие трубочки. Но приятная тяжесть в теле останавливает меня. Не хочется вставать. Будто влипаю в плетеное кресло.

Сильные руки опускаются на плечи. Я слышу легкий аромат нероли и трусь щекой о ладонь Марка.

— Я так скучаю… — шелестит чей-то голос, и, только обернувшись, понимаю, что это говорят мои губы. Голос сиплый и уставший. Муж ласково улыбается и, наклонившись, целует в висок.

— Я всегда рядом. Ты же знаешь, — слышу в интонациях печаль.

Душу ломает от воспоминаний, но я прикрываю глаза и с легкостью прогоняю их.

Понимая, где я, и что происходит, позволяю себе расслабиться. Сон не причинит мне вреда и боли. А без Марка, без того Марка, что любил меня больше жизни, я не смогу долго выдержать. Как без ветра не звенят длинные трубочки, что висят под потолком в беседке и, говорят, отгоняют злых духов, так и я без мужа — просто сосуд, не имеющий смысла. Бабочка в зачатке: куколка. Обездвиженная, неспособная. Любой может подойти и уничтожить: беззащитную и слабую. Это состояние хуже загнанной в угол жертвы. Ведь она еще может драться, в отличие от меня. Быть опустошенным намного тяжелей.

Отгоняю пространные мысли и льну к Марку. Тяну его к себе, запуская пальцы в длинные смолистые волосы. Языком прорываюсь сквозь пухлые губы и глотаю его вкус. Жадно и неистово. Я знаю, что сплю, потому позволяю себе больше, чем обычно. Возможно ли напоить страсть? Можно ли утолить голод?

Раскрываюсь для него. Тихий стон сливается с биением сердца и шелестом дикого винограда. Будто измазанные кровью листья забрались под крышу и спустились по лозе до самого пола беседки.

Я помню ее. Именно здесь Марк давил на самое больное. Сыпал соль на открытую рану. Ту, что никогда не остынет и не заживет. Ту, что сделал мне другой жестокий мужчина. Но сейчас я с легкостью глушу эти эмоции и отдаюсь власти порыва.

Сон сметает остатки злости и обиды. Я свободна здесь. Никто не узнает о моей слабости и шалости, а еще о том, что я без Марка беззащитна. Даже перед самой собой.

— Бика-а-а-а, — выдыхает муж в губы, и я забываю обо всем на свете.

Шорох листьев смешивается с нашими стонами. Скрип половиц беседки подпевает нашим движениям. Нет границ. Мы не чувствует стыд. Мы не чувствуем времени.

Губы горят от поцелуев, душа стонет от наслаждения и желания выпорхнуть из тела. Только с Марком у меня есть крылья. Только с ним.

Мы перемещаемся по беседке, целуясь, и муж прижимает меня к единственной стене. Возле нее значительно холодней, но я горю и не хочу останавливаться.

Жаркие и широкие ладони Марка скользят по телу, задирая футболку. Он не церемонится: стискивает грудь и прижимается к ней губами. Вторую руку заводит за спину и притягивает к себе. Слышу его запах. Не могу надышаться: хватаю ртом остатки теплого воздуха и выпускаю жаркий стон.

— Марк, зачем ты так со мной? Зачем? — выдавливаю с надрывом.

— Тише-е-е, — шепчет он, вбирая губами сосок. Чувствую, как кусает его, и от невыносимой сладкой пытки бьюсь головой об стену.

Марк резко поднимает взгляд. Глаза в глаза.

— Верь мне! Я люблю тебя. Только верь мне, — и не дает мне ответить: накрывает рот поцелуем. Проникает языком внутрь, и пламя желания застилает взор и заглушая все мысли. Кажется, еще миг, и полотно перед глазами покроется трещинами, и я окажусь снова одна, в пустом пространстве без выхода. В белом ничто.

Отвечаю, отдавая всю страсть. Кончики пальцев ног и рук подрагивают, а живот стягивает приятной истомой. Он нужен мне сейчас. Как воздух.

Отрываюсь от мужа.

— Я… — пытаюсь сказать, что верить ему теперь довольно трудно, но Марк прижимает палец к губам и упирается лбом в мой лоб. Дышит рвано, со свистом. Грудь поднимается высоко, а горячая ладонь размашисто гуляет по моей спине.

— Не нужно слов. Слова могут разрушить, убить, но и способны воскресить. Не говори, не подумав.

Одежда падает, как листья винограда. Мы кружимся в танце страсти, больше похожем на сумасшествие.

Дзынь…

Марк опускает меня на стол и, наклоняясь, ласкает языком тело. Гладит, мучая, умелыми руками кожу, царапает живот и стискивает грудь. Я забираюсь пальцами в черные густые волосы и тяну на себя. Обнимаю широкие плечи, чувствуя напряжение его мышц.