Диана Билык - Куколка

Дубовая столешница заменяет нам кровать, сине-фиолетовое небо — одеяло, а ветер поет настоящую песню любви.

Дзы-линь…

Марк осторожно разводит мне ноги, и я чувствую его твердость и тепло. Тишину, как мачете, прорезает мой томный выкрик. Сон… Это сон, и можно кричать и отдаваться сласти, сколько хочется. Утро расставит точки по местам и отнимет Марка у меня снова. Утром нам придется смириться с настоящим. Мне придется.

Ритм ровный, как штрих в танце. Раз-два-три-четыре… Быстрее, сильнее. До пота и хрипа. До крика и биения сердца в висках. Раз. Два. Раз. Два.

Спиной ощущаю шероховатость столешницы. Острые колючки терзают лопатки и царапают ягодицы. Впиваюсь ногтями в бедра Марка и заставляю подаваться вперед сильнее и настойчивей. Мой, сейчас только мой.

Марк легко поднимает меня, не отстраняясь. Чувствую его в себе. Глубина нашей любви неизмерима. Я не испытываю сейчас боли, ненависти или разочарования. Только невероятное чувство наполненности. Без Марка меня нет. Но утро убьет. Нас. Знаю.

— Я не хочу просыпаться, Марк, — шепчу ему на ухо, крепко держась за шею, пока он переносит меня к широкому ограждению беседки.

Садится, оставляя меня сверху, а затем хрипло проговаривает:

— Нет ничего страшнее, чем заблудиться в собственных иллюзиях. Не задерживайся в снах, Медди. А если, все же, потеряешься, я найду тебя. Только помни нашу любовь. Помни нас.

Хватаюсь за квадратную балку, что подпирает крышу, и принимаю темп. Марк лишь помогает, придерживая меня и оберегая от падения назад. Его крепкие ладони на спине считают позвонки и цепляют лопатки.

Обхватываю ногами его тело. Двигаюсь раскованно. Царапаю, не стесняясь, и вжимаюсь, вжимаюсь…сильней. Заберу столько, сколько возможно взять. Нету нас Завтра, нет у нас Вчера. Только этот сон, который позволил прикоснуться к мечте. Я осознаю, что напрасно себя обнадеживаю, но не могу Марка прогнать именно сейчас. Мне нужен последний глоток счастья. Пусть нереального, пусть иллюзорного. Маленькую каплю нашей любви. И, если проснусь не вовремя, в тот же миг окажусь разбитой. Как брошенная на кафель ваза. На мелкие кусочки. Дешевая и пустая, раскрашенная водными красками.

Марк, будто понимает мои переживания. Приподнимается и, развернувшись, сажает меня на ограждение. Если беседка сейчас рухнет от нашей страсти, я буду рада умереть быстро. Пусть только муж не отпускает меня. Пусть любит и доказывает свою любовь.

Нет сил дышать или говорить. Остаются рывки и бешеная скорость. Огонь и пламя. На острие пика я выгибаюсь назад, сильно вдавливая ногти в плечи Марка. Кажется, под пальцами лопается кожа. Муж рычит. У меня кричать не получается: губы пересохли, и вместо голоса с них срывается протяжный стон-вопль. Марк двигается быстрей, но волны оргазма так сильны, что меня тут же выбрасывает в реальность.

Я кричу. Кричу бесстыдно и так громко, что закладывает уши. Меня подкидывает от конвульсий. Остатки оргазма сковывают мышцы и разбегаются по кончикам пальцев мурашками. Ног не чувствую. Пытаюсь встать, но тут же заваливаюсь на паркет возле кровати. Удачно лечу головой в тумбочку, и от удара о деревянный угол спасает всего сантиметр.

Скручиваюсь и, наконец, открываю глаза. Мир, будто расплавленное стекло: от слез не вижу ничего, кроме очертаний.

— Вика… — говорит испуганный женский голос надо мной, и кто-то касается плеча.

Я отдергиваюсь. От горя разрывает душу, и я понимаю, что вчерашняя боль — это комариный укус по сравнению с сегодняшней. Вою. Не стыдясь присутствия. Не пытаюсь вспомнить, где я и с кем. Мне все равно.

— Я предупреждала, что поможет только до утра, — говорит Дарина ласково. Заставляет меня подняться и лечь на кровать. Бережно укрывает одеялом.

Не открываю глаза. Пусть заберет меня мрак. Не хочу больше видеть свет без Марка. Без того — моего Марка. Не изверга, который бил и мучил, а любимого, который готов был ради меня на все.

Через несколько часов выползаю-таки из спальни. Дарина ушла сразу после моего шумного пробуждения. Она пыталась говорить со мной, но я молчала и смотрела в одну точку. Мне ужасно хотелось назад — в сон. Уснуть и никогда не просыпаться.

Дневной свет разгорячил южную сторону, и в гостиной теперь очень тепло. Но я не чувствую этого. Мне холодно. Колотит. И сколько я не кутаюсь, все равно дрожу всем телом и стучу зубами. Длинный хвост одеяла волочится за мной.

Сейчас встаю только попить воды: больше ничего не хочется. На столике возле кресел нахожу корзину со свежими фруктами, чистые листы бумаги и россыпь карандашей. Будто здесь игрался малолетний ребенок. Детские и смешные зарисовки животных, какие-то цветочки и узоры.

Слышу шорох за спиной. Оборачиваюсь.

— Я подумала, что ты ничего кроме фруктов не захочешь в таком… — Дарина заходит внутрь. Дверь не скрипит, закрываясь. — На улице так хорошо. Не хочешь пройтись?

Я мотаю головой. Наливая из графина воду в стакан, замечаю, как дрожат руки. Во рту по ощущениям жмут гвоздей, а в груди еще хуже — лезвия. Да, сейчас только гулять, чтобы все посмотрели, куда я скатилась из-за Марка.

— Ты должна связаться с ним, — проговаривает девушка и по-хозяйски прохаживается по гостиной, а затем заваливается боком в кресло и закидывает ноги на подлокотник. Узкие джинсы подчеркивают ее стройность.

Меня это не волнует. Пусть чувствует себя свободно. Здесь все равно ничего моего нет. Нигде нет.

— Дарин, — говорю я чужим неприятным голосом, — сделай так еще раз. Освободи меня от тяжести, — отворачиваюсь, чтобы спрятать слезы. Достало ныть, выть и злиться. Я должна бороться. Рвать крылья, но выбраться. Даже если это невозможно. Ну, хоть попытаться. Поворачиваю голову и смотрю в карие глаза новообретенной подруги и умоляю: — Ты же можешь. Облегчи.

Улыбка спадает с ее лица. Девушка поджимает губы.

— С каждым возвратом откат будет мощней. Ты сама должна это пережить. Нельзя искусственно убирать боль. Советую просто объясниться с мужем. Расскажи мне, что случилось.

Я сначала мысленно и физически сжимаюсь, но потом меня прорывает, и я рассказываю все, что помню. Дарина слушает внимательно, приложив палец к губам. Она хмурится и сопит.

— Говоришь, в Земельках был пожар?

Киваю.

— Как интересно, — Дарина меняет положение ног и раскачивает стопы.

Я присаживаюсь на соседнее кресло и смотрю на красивое переплетение шнуровки на ее кроссовках.

Стираю слезы. Они раздражают кожу на щеках. Пылаю и внутри, и снаружи. Стыдно за утренний выпад. Пока девушка молчит, я кусаю губы и думаю, поняла ли она, что случилось или нет. Какой позор! И тошно от одной мысли, что я поддаюсь этим эмоциям. Хочу прогнать, но не получается.

— Я с Земелек, — говорит Дарина. Зыркает и, после некоторого размышления, добавляет: — Помню я вашу историю. Бабуля увидела на тебе сильную печать мага. А твоего мужа она вообще не видела живым. Все ходила и говорила: «Тот, кто не борется — не жилец».

— Так это она та самая знахарка?! — не могу сдержать удивление.

— Та! — отмахивается девушка и тянется за виноградиной. — Лекарь она слабый. Пророчит иногда, но не любит это дело. Потому и молчит обычно. Да, она у меня молчунья. Она-то с родными не особо, а с чужими вообще не общается. В деревне за это многие Немой обзывают, — ягода исчезает, и Дарина дает мне несколько секунд переварить услышанное.

— Как это не видела живым? — спрашиваю. Волнуюсь за Марка? Какой бред! Он столько боли причинил мне, а я все равно тянусь. Мотылек на пламя — идеальное самоубийство.

— Она не объясняет свои пророчества, — пожимает плечами Дарина и берет еще несколько ягод. Сладкий запах приятен, и я чувствую голод. Но боль стоит в горле, и мне кажется, положи сейчас хоть крошку в рот, меня просто вывернет.

— Ты тоже пророчишь? Много вещей говоришь так, будто читаешь меня, как с листа.

— Неа, — отвечает девушка с набитым ртом. — У меня другое умение. Оно вообще бесполезное. Не будем об этом. Мне, если честно, избавлять людей от болезней души петлями было интересней, — она опускает голову и прячет грустный взгляд. Веснушки отсвечивают золотом в переливе солнечного света. — Но часто эмоции, как в твоем случае, очень яркие и потом я болею. Потому стараюсь делать слабые петли, они только фон передают, не раскрывают всю палитру чувств.

— Я вообще не знаю, что умею, — сокрушаюсь, покачивая головой. — И зачем сюда пришла, тоже не понимаю.

— У наших кукловодов свои планы, — сухо проговаривает Дарина, а затем веселее говорит: — Знаю, где можно взять телефон! Не хочешь связаться с родными? С мужем?

Хочу сказать нет, но киваю. Смысла нет прятаться, мы должны с Марком встретиться и обсудить будущее. Пусть раздельное, но я должна идти дальше, не оставив за спиной мешок с грязью. Даже если это конец, он должен быть однозначным, а не повисшим в воздухе знаком вопроса.

— Иди в душ! Я сейчас за завтраком и как раз проверю кое-что. Тебе чай взять или сок? — девушка ловко спрыгивает на пол и устремляется к двери.

— Сок, — улыбаюсь с трудом, но стараюсь быть вежливой. Дарина не отвечает и быстро исчезает за дверью.

Меня накрывает. Возле нее я держусь, а наедине с собой — начинаю загораться. Боль катится по венам жидким огнем и обжигает легкие. Ненавижу себя за слабость. Только бы Игорь не попался сегодня на глаза, потому что не выдержу — выцарапаю ему глаза. И плевать, что будет потом. Мне нужна разрядка. Стылый вулкан не может извергнуться, а пробудившийся нуждается во взрыве.

Мокрое тело бросает в озноб. Холодный кафель скользит под пальцами. По плечам и спине скатывается вода, и я невольно вспоминаю наш последний день с Марком. Невыносимо это, но выжечь из себя память я не могу, потому готова к длительной боли. Хронической болезни. Готова только потому, что мне больше ничего не остается.