Диана Билык - Куколка

Мы плавно кружимся по залу, рассекая тревожный воздух. Марк закусывает губу и сжимает пальцы крепче, сплетая с моими, и с каждым шагом сокращает между нами расстояние. А мне нужно это, я соглашаюсь. Иду навстречу. Лечу, как в последний раз. С надрывным вздохом, с бешеным биением сердца, томным взглядом из-под ресниц.

Музыка становится ярче, пронзительней. Переливы струн цепляют что-то внутри меня. Они рассыпаются звоном вожделения в животе, и с треском лопаются расставленные стены моей искусственной ненависти к Марку. Я могу только любить его, не иначе. Движения рвутся, настойчивые прикосновения становятся горячей. Сила Марка подталкивает меня все выше и выше. С разбега он подхватывает под грудь и кружит, а затем резко отбрасывает от себя и ловит на лету. Я не могу дышать, не могу сдержать стон. Мы никогда не танцевали с ним так… эротично. Сердце бьется, оглушая, и я лечу снова в его объятия, чтобы упасть и вытянуться вдоль пола и держаться только за сильные пальцы мужа. Повороты все круче, прыжки все выше, и мне кажется, что вся моя жизнь — ее суть — раскрыта в этом танце. Грани крошатся, поцелуи призрачные, скользящие по скулам, щекам и вискам. Пальцы его теплые и невыносимо прекрасные вижу так близко, что хочется больше прикосновений. Еще. И еще. И я горю. Снова. Порхаю в его ладонях, как бабочка, и не могу вырваться, потому что давно попала в этот сачок.

Накал продолжается, и я забываю о горе, что жестоко нас разлучило, забываю о печали, что ломала меня все эти дни. Гляжу в глаза Марка, на его губы и позволяю себя вести. На пике подлетаю вверх, вытягивая носочки и выгибая спину, и падаю в его ласковые и крепкие руки. Еще рывок, еще поворот, и мы замираем в цепких объятиях. Он дышит шумно и целует мое плечо, а я улыбаюсь сквозь слезы, потому что мимолетное счастье крошится на глазах, превращаясь в жестокую реальность.

— Не приходи больше, Марк…

— Гонишь меня?

— Не могу больше выдержать. Не приходи, прошу тебя, не мучай.

Он проводит ладонью по спине, собирая мое напряжение и дрожь.

— Я много чего тебе обещал и не успел сделать, позволь хоть так…

— Мне ничего не нужно. Единственное на что хватает сил — желание забыть тебя, вырвать из сердца… и начать жить с чистого листа.

Мне кажется, что он растворяется: исчезает, выполнив мою просьбу, и я боюсь шевельнуться и увидеть перед собой пустоту. Поднимаю голову и вижу ясный пронзительный взгляд.

— Расскажи мне, где ты? — шепчет он одними губами, а в глазах разливается печаль.

— Я… — хочу сказать, но понимаю, как это нелепо. Сама хотела уйти, сама хотела избавиться от него, потому даже во сне не хочу тешить себя надеждами. — Не нужно меня искать, Марк. Скажи, что не будешь этого делать. Отпусти меня…

— А ты… Почему ты не отпустишь меня? — он говорит тихо, почти неслышно и склоняется к губам. Долго согревает теплом дыхания и, когда я чувствую прикосновение языка, зал разрывает на мелкие зеркальные сегменты, и мы проваливаемся в небытие.

Подскакиваю в постели с криком и отмахиваюсь от падающего на меня потолка. На ресницах дрожат слезы, на губах горит поцелуй. Не сбывшийся. Не отпустит меня Марк, не уйдет во мрак: нужно только выскоблить из сердца по-живому. И хоть боль притупилась со временем, не рвет душу острыми когтями, она стала глубже, пронзительней. Почти как мигрень, от которой нет спасения — стоит только переждать спазм.

Встаю. Я должна идти дальше. Пробиваясь сквозь колючки горя, что сдавливают грудь и сутулят плечи, выхожу из комнаты и иду в класс к тренеру. Я смогу преодолеть себя и распечатаю свои силы. Ради будущего, что по сути бессмысленно без мужа. Заставляю себя думать, что смогу жить хоть как-то. Иначе нет смысла шевелиться.

В коридоре тихо и безлюдно. Слышу издали гомон учеников Акима, что собрались в большом зале на общую лекцию. Что у них сейчас по расписанию, я не знаю, мне было велено практиковаться, и я даже рада — меньше лиц, меньше соблазна на ком-то сорваться. Да и Игорь еще в особняке, а у меня встречаться с ним совсем нет желания. Злость притихшим зверем сидит в моей груди и точит зубы для мести: наступит время, выпадет возможность, и я его накажу. Всех накажу. И Марка? И его тоже.

Александрович, все что я смогла запомнить, потирает пузико и кивает на кресло. Как же его зовут? Имя никак не закрепится в памяти, а спросить стыдно. Краснея, подхожу ближе. Мне жаль, что я срывалась и грубила в первые дни, сейчас понимаю, как глупо выглядела. А добряк милостиво прощал мне и показывал упражнения снова и снова: от перекатывания горошины по столу до переодевания по щелчку пальца. Уникальная способность, но… Только я ничего не смогла повторить, потому что неуч и тугодум. Хороший он мужик, хоть я и не люблю лысоватых и тучных, но все равно приятный.

— Иллион Александрович, вас Аким Михайлович просил зайти после занятия, — говорит у меня за спиной молодой мужской голос. Я резко оборачиваюсь и отступаю в сторону. Невысокий румяный юноша подмигивает мне и ждет ответа тренера. А мне хочется сказать спасибо за подсказку имени, но я молчу. Новые знакомства ни к чему: наелась сполна. Даже Дарина оказалась слишком нежной и не понимающей.

— Конечно, — отвечает учитель и обращается ко мне: — Виктория, не стой в дверях, проходи. Сейчас попробуем просто обсудить и попробовать докопаться до причины ступора.

— Нет ступора, — говорю я, падая в кресло по центру комнаты. Оглядываюсь на тяжелые шторы, что едва ли пропускают дневной свет. — Просто магии во мне не больше, чем солнца на дне океана.

Учитель пристраивается напротив и, едва вместившись в просторное кресло тучным задом, закидывает короткую ногу на ногу.

— Но оно все равно там есть, даже если и мало, — говорит мужчина с мягкой улыбкой.

— Только не греет, — складываю руки на груди и давлю новую волну мыслей о Марке. Достал! — А зачем полумрак? — интересуюсь, показывая на окна.

— Хочу все видеть, — отвечает учитель и снова встает. Кладет на столик передо мной крошечную бумажную бабочку. — Заставь ее полететь.

Я прикусываю губу, чтобы не прыснуть слишком шумно. Нет. Не так. Чтобы не заржать. Ага, вот прямо сказала ей: «Лети!».

— А вы сами сможете? — ехидно скалюсь и приподнимаю бровь.

Он, не отвечая, выставляет ладонь и шевелит пальцами, будто чешет кошку по шее. И бумажка приподнимается. Я смотрю спокойно, потому что это уже не удивляет. Поднять можно, видела в классе материалистов, а как заставить полететь?

— Она не оживет оттого, что вы ее оторвали от плоскости, — говорю, чувствуя блаженную радость, что я права. Нельзя оживить мертвое, нельзя вдохнуть жизнь в камень. И, когда бабочка начинает тлеть на глазах, затем вспыхивает, и из пепла вылетает живой мотылек, я непроизвольно ахаю. Вжимаю пальцы в подлокотники и влипаю в спинку кресла. Нереально ведь! Иллюзия!

— А так?

Сердце размашисто колотит в грудь.

— Невозможно… — шепот срывается с губ. — Я не смогу так. Никогда.

— Если оно в тебе есть, а оно есть — метки об этом красноречиво говорят — ты сможешь не только это.

— Какие еще метки? — удивляюсь я и гляжу, как мелкое насекомое машет крыльями и подлетает ближе. Тонкие усики, серебристая пудра на тельце, крошечные лапки. Хочется потянуться и тронуть пальцами необычное создание. Оно мне что-то напоминает, но я не могу вспомнить что. Внезапно в сердце бабочки загорается белый свет, и ее, с хлопком, разрывает на мелкую светлую пыль.

— Ты в зеркало давно смотрелась? — спрашивает, улыбаясь, Иллион.

— А что там? — пожимаю плечом, все еще уставившись в пустоту, где порхала бабочка. — И все-таки она неживая…

— Иногда приходится учиться принимать себя любым: толстым-худым, добрым- злым, честным или обманщиком — неважно. Мы не можем без признания, а когда сами в себя не верим — еще хуже.

— Магия — это не жизнь. Я до сих пор думаю, что нахожусь во сне, в зябкой иллюзии без выхода. Не вижу смысла верить в этот бред.

— Потому что ты не нашла себя, — тренер чешет двойной подбородок и выкладывает на стол еще одну оригами фигурку в виде бабочки. — Начнем.

— Зачем? — упираюсь я. Уже больше по привычке, чем по желанию. Мне даже интересно научиться такому фокусу, но верить все равно не получается.

— Будем искать себя, как зачем? Тогда ты сможешь сама управлять своей жизнью, и никто не посмеет вмешаться в твои планы или желания. Если только не будут выше по степени, конечно.

Я скептически смотрю в его глаза, подмечая какие они блеклые. На лбу блестит испарина, нос покрыт мелкими точками угрей, но мастер все равно располагает к себе. Внушение? Я уже ничему не удивляюсь. Говорят, что маги могут даже половое влечение вызывать, могут ломать мысли и путать память, лишь любовь навязать не в силах. Она волшебству не подчиняется.

— Вика, что ты видишь? — показывает тренер на стол.

— Огрызок листика, — усмехаюсь и потираю глаза. А когда убираю пальцы от лица, вижу, что листик развернулся, и его половина стала живой бабочкой. — Э…

— А теперь?

— Вижу, как мой тренер издевается над живым существом, — хмурюсь. Я точно эта бабочка — живая только наполовину. Одна часть хочет забыться и уйти в мир иллюзий, где можно не думать о предательстве, а вторая — машет беспомощно хрупким крылом и пытается понять любимого, разобраться в причинах его поступков. И почему первая часть сильнее, почему я чувствую, как она меня оттягивает и заставляет ненавидеть?

— Хорошо, — он щелкает пальцами: бумага сворачивается, превращаясь в куколку. — Помоги ей выбраться.

— Но ка-а-а-к?! — я взмахиваю руками и, хлопая по обивке, нервно впиваюсь ногтями в подлокотники, чтобы успокоиться. Невыносимо пытаться что-то сделать, не зная как.