Диана Билык - Куколка

— Скорее, ты не видишь смысла, — отвечает спокойно Иллион и берет куколку. Закрывает ее в ладони, пряча в темноте. — Она выживет, если ты ее раскроешь, иначе — погибнет.

— Скорее, вы убьете, — понимаю, на что он намекает. Это всего лишь бумажка, всего лишь кусок бумажки! Я не могу верить, что она жива. Бессмыслица!

— Убью, — кивает он. — Если ты не видишь, что она жива, не значит, что она не сможет жить без твоей веры.

Надолго замолкаю, уставившись на руку тренера. Ведь я могу не верить в свои чувства, отрекаться, вырывать их из сердца, а они все равно во мне есть. Так и здесь: я могу видеть бумажку, а бабочка может существовать на самом деле. Без моей веры. Он прав. И магия может быть во мне, даже если тяжело осознать это.

— Что нужно чувствовать? — голос срывается, в кончиках пальцев пульсирует ток. Больно, с отдачей в сердце. Гудит в ушах. Что? Нужно? Чувствовать? Чтобы не позволить убить?

— Ты сама должна разобраться, — усмехается тренер и, склоняя голову, чуть сжимает кулак. Мне кажется, что я слышу, как хрустит тонкий панцирь куколки, точно как мое сердце от невыносимой и длительной боли. Что? Нужно? Сделать?! Чтобы вычистить Марка из своего сердца? Поверить, что его нет? Просто поверить?!

Хруст усиливается и давит на виски. Я сжимаю голову руками и кричу:

— Хватит! — резко встаю. Кресло от рывка отодвигается назад. Я чувствую, что еще чуть-чуть и мне не нужна будет магия, чтобы испепелить взглядом любого, кто ко мне приблизится. — Я не хочу его убивать! Не! Хо-чу!

— Это и не нужно, Виктория, — ласково говорит Иллион и раскрывает ладонь. Крошечная бабочка, рассыпая серебристую пыльцу вокруг, взметается вверх. Она подсвечивает лицо мастера и делает его загадочным и задумчивым. — Потому что она жива вне тебя, вне времени, вне твоего желания. Просто есть.

Одним движением руки тренер распахивает шторы магией, и бабочка устремляется на свет. Летит стремительно, чтобы коснуться стекла и рассыпаться в звездную пыль.

— Она жива… — шепчу, не понимая, что происходит, не понимая, куда я иду и зачем.

— Жива, — подтверждает мои слова мастер и мягко улыбается набок. — Отдыхай, Виктория. Завтра продолжим.

Я покорно иду к дверям и слышу добродушный смешок в спину. Это заставляет меня дрогнуть и остановиться.

— Ты сама закрыла себя в этой ловушке, ты сама себя оттуда и вызволить должна.

— Ловушке? — бросаю через плечо. — Память и чувства — моя ловушка? Я хочу просто покоя, больше ничего.

— Думаешь, что найдешь счастье в покое? — мастер не встает, но мне кажется, что его голос звучит возле уха. Меня колотит и бросает в жар.

— Мне не нужно счастье… — все еще не повернувшись, гляжу в закрытую дверь.

— А что нужно?

— Не знаю.

— В том-то и проблема. Когда поймешь, что ты хочешь, тогда и магия проснется. Как видишь, она может быть в тебе и без твоего согласия, но вот использовать ее ты сможешь только после принятия себя.

— Как я могу быть уверена, что это не ваши фокусы? — я, наконец, оборачиваюсь. В его светлых глазах беснуются огоньки.

— Просто взгляни на себя в зеркало, — его улыбка мягкая, почти отцовская. — Иди, Виктория, — показывает на дверь. — На сегодня занятие окончилось.

Молча выхожу из учебного класса. Бреду по коридору почти вслепую, просто куда- то вперед.

В уборной сначала умываюсь холодной водой и дышу в ладони, придавливая губы и глотая мерзкие слезы, а потом поднимаю голову. Что я должна увидеть? Бледное лицо, мыльно-зеленые глаза и бурые волосы? Не понимаю.

Красные прожилки на белках уже привычны. От бесконечного напряжения и слез. Я стала настоящим нытиком и тряпкой, стала ненавистной самой себе. Противное чувство продирается по позвоночнику и застывает кинжалом между лопатками.

Не хочу больше так! Не позволяет Аким, я сама это сделаю. Найду того, кто сможет почистить память, а если не найду — раскроюсь только ради этого. Чтобы вычеркнуть Марка раз и навсегда!

С этими мыслями резко поворачиваюсь, прохладные волосы хлопают по плечу, и я сталкиваюсь с темным взглядом Дарины. Ловлю себя на мысли, что они чем-то похожи с Лизой, только волосы, как день и ночь, светлые и темные.

— Вик, не надо… — говорит она и опускает голову.

— Что? — подхожу ближе и сдавливаю зубы до хруста. Читает меня, как книгу?

— Я слышала, как ты просила Акима. Не удаляй Марка. Ты потом жалеть будешь. Разберись сначала, найди его и выслушай.

Не хочу слушать. Мне не нужны нравоучения и советы, ничего не нужно.

— Нужно! — отвечает Дарина, и я понимаю, что уже думаю вслух. — Нас подлавливают на слабостях, нас заставляют делать то, что мы не хотим. Поверь, в жизни ничего не может быть лучше, чем твоя боль.

— Почему? — голос срывается, но мне интересно, о чем она бредит. Что за чушь?!

— Потому что она настоящая.

Хотелось заматериться, но я сдержалась. Много она понимает, когда эта настоящая боль меня изнутри ломает на щепки. И жить не хочется.

— Я могу помочь, но ты должна осознавать на что идешь. Да и лекарства с гарантией нет, сама понимаешь. Только временное воздействие.

Выдыхаю и отступаю, касаясь бедром холодного умывальника.

— Обещай мне только попрощаться с ним, сказать ему о своих чувствах, — девушка заламывает руки и качает головой. Светлые волосы колышутся, как колосья пшеницы. — Ты должна пообещать.

— Как? — горько выдавливаю. — Мы здесь взаперти. От меня требуют невозможного. Я пустая! Да оно же видно, что ничего не умею.

— Встретиться с ним несложно, да и ты уже это делала, — она загадочно улыбается.

— И не раз.

Я застываю с открытым ртом.

— Сны?

Она кивает.

— Это ты сделала?

— Ну-у-у-э… — Дарина смотрит в сторону, и на ее бледных щеках распускается румянец. — Ну, я немного умею петли…

— Зачем?! Нельзя было меня предупредить? Я не хотела его видеть, не хотела слышать! Мне это не нужно было! — кричу, срывая боль на подруге. — Дарина, это жестоко… — поворачиваюсь к крану и умываюсь. — Нельзя так с людьми. Нельзя. Вы всё решаете за меня. Ненавиж-ж-жу… — выцеживаю сквозь зубы и бью кулаком по холодному кафелю под зеркалом. Косточки трещат, а боль не отрезвляет, не приводит в чувства. Настоящая она! Конечно же, она же во мне, потому всем плевать. Больно же мне, а не им!

— Мне не плевать, — тихо говорит Дарина. Ее взгляд блуждает по стене и застывает на крохотном длинном окне, откуда пробивается дневное солнце. — Я докажу, что ты и сама все это можешь. Даже лучше, чем я. Ты — сильная. Возможно, когда-то станешь сильнее внестепенника. От тебя искрит даром, а я знаю, как он выглядит.

— Одного не могу понять, — почти рычу и не могу себя контролировать. — Нахрена он мне? Дар! Магия! Ерунда! Я не хочу творить чудеса, не хочу быть особенной, ничего не хочу! Мне нужна была только семья, дружба, любовь…

— Так все в твоих руках! — оживляется девушка и робко касается моего плеча. Я отряхиваюсь.

— Нет. Уже поздно.

Марк

Выбираемся из лабиринтов коридоров. Я слышу только грохот сердца в груди. Знаю, Злота права, и мне нельзя впутываться в нелепое и жестокое задание снова, но волнуюсь за Вику так, что хочется сорваться и побежать назад к Верхнему и умолять о помощи. Обещать все что угодно, лишь бы любимую найти. Спасти.

Но нужно ли Виктории такое спасение? Она не простит мне пятьдесят загубленных душ — детей. После снов я сомневаюсь, что вообще примет, каким бы ни было мое решение. Натворил дел, согласен. Но я хотя бы буду знать, что пытался сделать все, что в моих силах. Мне важней ее безопасность, чем… Нет! Наша любовь важна, но ее жизнь намного дороже.

— Ян! Марк! — окликают нас.

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Вера Васильевна выглядит встревоженно, подбегает и отводит нас в затемненный угол. Бросает беглый взгляд вверх, где черными глазками за нами наблюдают камеры.

— Я знаю, где Крылова, — шепчет она, опуская голову. — Собирайте всех, кого сможете. Адрес попозже с Бором пришлю. Все. Уходите!

Она отталкивается и, так же, как появилась, исчезает в лентах коридоров.

На свежем воздухе становится легче, но я пылаю изнутри и знаю, что это надолго. Не успокоюсь пока не увижу жену, не увижу мою Медди. Сцепляю зубы, чтобы не вспоминать, кто дал ей эту кличку. Болезненно было называть ее так, но после зачистки памяти, Вика не должна была помнить наши пропущенные полгода. Я не хотел, чтобы она страдала и сам делал вид, что все в порядке. Зачем называл ее так, не знаю. Прицепилось на язык и не сползало. Я будто напоминал себе каждый раз, когда оно срывалось с губ, о злобе и затаенной мести. А потом Сверилова под защиту взял Трио, и до белобрысого насильника добраться оказалось сложней. Я хотел разорвать его на куски, но не во вред Вике. И себя чувствовал виноватым, потому что напоминал ей о насилии во время задания и будто кинжалом ковырял самое больное. И себя ковырял тоже, ведь любил ее тогда. Безумно. До сноса крыши, как дурак. Не знал ведь, что в глубине души любовь уже жила раньше и просто выбралась наружу. Как бабочка из куколки. Едва увидел Вику в больнице, едва коснулся губ и услышал ее запах, я просто исчез с радаров для других женщин. Понял, что только ей хочу принадлежать. Я думал, что схожу с ума или качусь с крутого обрыва в пропасть. Разве это можно назвать как-то иначе? Однозначно, сумасшествие.

Ненавижу себя за слабость. За то, что не смог противостоять заданию, не отказался сразу. Нужно было сдаться! Пусть бы делали со мной, что угодно, лишь бы Вике не причинять боль. Но что сейчас вспоминать? Память можно почистить, а поступки все равно останутся клеймом на сердце. На моем черном сердце.