Диана Билык - Куколка

— Я сломаю твою иголочку! Найду и сломаю! — бросаю вслед, когда Аким почти скрывается из виду.

— Сначала найди ее.

Марк

Когда вечерняя мгла выпускает толстые щупальца на гудящие суматохой улицы, мы выскальзываем на трассу и мчимся до знакомого поселка. На этот раз Ян берет «кита»: так Вика называла его авто. Воспоминания мучают меня, но я фокусируюсь на поездке. Мы должны что-то сделать. Должны сдвинуться с замороженной точки. Я, будто бабочка, которую посадили на иглу и ждут пока она скончается от конвульсий.

— Баба не любит много говорить, — озвучивает правила поведения братец и отворачивается в окно. Мы с Яном переглядываемся. Лишь бы помогла, а так — может вообще жестами общаться. Мы все равно, скорее всего, прочитаем, о чем она думает. Правда, мне немного тяжелее, минут пять понадобится задержка, но есть же Зима.

Когда проезжаем знакомый до боли дом, у меня внутри все сжимается, превращая душу в крошечную точку. Кто-то заменил обгоревшие окна, выложил плитку, а на крыше, как стая воробышков, возятся рабочие. После пожара я просто продал его за бесценок и забыл, а сейчас пришлось вот встретиться. Наверное, правильно, что дом смог пойти дальше, а я все еще где-то там. В прошлом.

Во рту становится солоно.

— Марк! Прекращай, — говорит Ян и смотрит в зеркало.

Я понимаю, что прокусил от волнения губу. Ну, и пусть. Как вспомню, сколько причинил Вике боли в этом доме, лучше бы я тогда не проснулся. В карих глазах друга читаю сочувствие, но меня от него перекашивает. Не виню, но обвиняю за все, что случилось в эти последние дни.

— Знаю, что виноват. Хватит повторять, — гундит Ян.

— Не лезь мне в голову!

— Оно само, — крупные пальцы друга вздрагивают на руле, он заворачивает машину к соседнему двору и притормаживает у обочины.

Плети дикого винограда свисают на дорожку. Густые листья, раскрашенные ярко- алым, словно охраняют покой хозяев. Пахнет ванилью и арбузами, издали слышно, как жужжит комбайн, а в саду надрывается неведомая мне птица.

— Тут точно кто-то живет? — цыкает Зима и хлопает дверью. — Захолустье какое-то.

— Должна, — мямлит Антон и кладет пальцы на виски. Долго стоит, прикрыв глаза, а потом дергается и зовет нас за собой: — Она тут, — брат замирает у неприметной калитки, — и ждет.

Артем отпирает засов, отворачивает заросли винограда и пропускает Яна, а затем меня.

— Вика почти перешла, Марк. Боюсь, мы опоздали… — он бледнеет и припадает плечом на забор. Я перехватываю брата под руку и матерюсь.

— Ян! Тащи его!

Пока мы добираемся по узкой дорожке к дому, дверь с визгом приоткрывается, и на порог выплывает бабушка божий одуванчик.

Сначала она хватает Артема за руку, вкладывает ему сухое соцветие ноготка, а затем поворачивается ко мне:

— Только с ним говорить буду, — голос у нее загробный и почти мужской. Меня аж страх пробирает.

— Мы в беседке подождем, — соображает Зима и утаскивает брата, а тот еле переставляет ноги.

Бабулька, как на пружине, поворачивается и показывает наклоном головы, куда мне идти. Ноги не слушаются, но приходится сдвинуться с места.

В маленькой комнате пахнет сухой ромашкой и старостью. Стол застелен белоснежной скатертью.

— Садись. Марк.

Я сам маг, но удивляюсь. Мало кто может считать имя незнакомого человека. Хотя. Она могла помнить меня с прошлого раза. Я пересматривал память Вики, когда эта старушка сказала, что меня уже не спасти. Это ведь она была. Немая — не немая.

— Черный суггестор скоро придет, он всех непременно найдет, — шипит бабка и устало садится напротив меня. Выцветшим взглядом показывает на стул, безмолвно приказывая тоже опустить свою пятую точку. Я и рад: ноги совсем отказываются работать.

Магии крохи набрались: чувствую, как покалывает пальцы от напряжения, но использовать я ее не посмею. Сильна бабка. Внестепенник, не меньше. Он нее идет такой накал, что меня чуть ли не сносит на пол и не крошит на куски.

— Много в тебе раскаяния, милок, — она подвигает ко мне чашку с горячей желтой жидкостью, точно не чай.

Хочу отказать, даже рот открываю.

— Это снимет немного боль, — добавляет она и толкает чашку сухими вытянутыми пальцами.

Пью. Неприятный напиток проливается в глотку. Откашливаюсь в кулак и смахиваю выступившие слезы: до того горечь разрывает трахею.

— Горько? А ей, думаешь, сладко было? — бабка кладет ладони на стол и немного наклоняется. Какие густые у нее брови и крупные веснушки. В молодости красоткой была.

— Как мне искупить вину? Что сделать? — тушуюсь от ее сверлящего взгляда. А спрятаться некуда: она будто заставляет смотреть. Меня пробивает магическим током, и силы наливаются сполна.

— Сам поймешь со временем. Сейчас возвращайтесь домой и ждите новостей.

— Но как же Вика?

— Не сломается. Крылья у нее крепкие и надежные. Зря волнуешься. Ты главное, глупостей не натвори, дай ей время.

— Я… — запинаюсь. Хочется говорить какой-то бред. Веду ладонями ото лба вниз, стараясь избавиться от желания высказаться, но слова сами прорываются: — Я люблю ее больше жизни. Скажите, где прыгнуть — прыгну, только бы Вику спасти.

— И прыгнешь, если придется.

— Боюсь, вычеркнет она меня, как только магом станет, — опускаю голову, ставлю локти на стол и сцепляю замок из пальцев на затылке. Тяну волосы, чтобы было больно.

— Вычеркнет — заново записать можно, а вот если ты сам отвернешься и предашь — другое дело. Ты о себе побеспокойся, задумайся, чего хочется больше всего. Может, и ответ найдется.

— Не понимаю, — приподнимаю взгляд, но почти не вижу старушку. Только кудри золотисто-белые дрожат, когда она качает головой.

— Рано еще. Созреешь, поймешь.

Дверь распахивается, забегает Ян.

— Артему хуже стало. Помогите ему!

Вика

Чтобы успокоить себя, мне приходится рвануть к озеру и окунуть ноги в ледяную воду. Умываюсь и гляжу в отражение. С волос вода затекает за шиворот, но я почти не чувствую холода: горю, плавлюсь и хочу кричать. Я разучилась прощать, не умею отпускать обиды и боль. Она вместо того, чтобы притупляться, будто возрастает.

— Ненавижу… — говорю куда-то и взбиваю ладонями воду. Брызги застилают глаза и на миг ослепляют. Кто-то кладет руку на плечо и сильно сжимает. Хочу отстраниться, но сильные пальцы не отпускают.

— Вика, не нужно прятать голову в песок от своей боли. Прими ее, — учитель заглядывает в лицо и мягко улыбается. Он невысокий, будь я на каблуках, оказалась бы выше. Но харизма и сила у него очень мощная, меня бросает в жар от пронзительного взгляда.

— Но… — всхлипываю. — Я так устала быть сильной…

— Не нужно быть сильной. Собой будь. Хочется плакать — плачь, хочется кричать — кричи, есть желание ударить обидчика — сделай это. Иначе сила разорвет тебя изнутри.

Я сжимаюсь. Сдерживаю гнев и ярость, что плетут из моих вен наполненные ядом лозы.

— Ты сама себя травишь и уничтожаешь. Ведь причина не в Марке и не в Игоре, а в тебе.

— Я…

— Гляди, — он берет мои ладони и приподнимает вверх. Капли воды скатываются по коже и, слетая вниз, в воздухе превращаются в облачка пара. — Ты плавишь мир вокруг себя, убиваешь живое вместе с собой. Обрати эту силу в нужное русло, и станет легче.

— Нет, мир меня убивает. Я не могу больше! Мне не нужен дар, я просто хочу жить!

— кричу и пытаюсь забрать руки, но учитель смыкает свои пухлые ладони и прячет мои пальцы.

— Виктория, оглянись. Боль затмевает разум, но не до такой же степени, — он опускает взгляд на берег, где под ногами чернеет песок, истлевает трава между камнями, а в мелких волнах, набегающих на мои пальцы, брюшком кверху расплываются стайки рыб.

— Как это…

— Ты — темный маг. Бесконтрольный и сильный. Боюсь, что ты способна умертвить не только мальков, но и животных побольше.

— И людей… — добавляю я. Достаточно ли во мне ненависти, чтобы убить моих обидчиков? Марка…

Забираю руки, сжимаю кулаки и пячусь.

— Я не хочу…

— Но от себя не убежишь, как бы не старалась, — он складывает перед собой руки в молитвенном жесте, а когда открывает их, в воздухе появляется белый мотылек. — Убей.

— Что? — еще пячусь. — Нет.

— А если так? — мотылек усиленно машет крыльями, а затем трансформируется в жирного шершня размером с большой палец. Он зависает и поворачивается ко мне жалом с цыганскую иглу, а потом насекомое делает разворот и летит ко мне. Я слышала, что от укуса можно сыграть в ящик, а у меня и на простых ос сильная реакция.

Бегу. Обувь остается на берегу, потому в стопы больно впиваются камни и сухая трава.

— Я не буду убивать! — машу руками и задыхаюсь. На пригорке сильно ударяюсь о булыжник, лечу вперед, в воздухе переворачиваюсь и падаю на бедро, подвернув под себя руку.

Шершень жужжит и приближается. Я сжимаюсь в клубочек и свободной ладонью закрываю лицо. А когда все затихает, и только шаги по траве нарушают тишину, осторожно открываю глаза.

Полосатое насекомое висит перед лицом, будто замороженное. Учитель качает головой и медленно подходит ближе.

— Ты должна защищаться. Давать отпор.

— Научите меня лучше, как голову от мусора очистить, чем всякую ерунду показываете. Я не буду убивать живых.

— Тогда они тебя убьют, — он щелкает пальцами и дает команду шершню нападать. Я отползаю, взмахивая рукой, вторая онемела от удара и не двигается. А когда насекомое запутывается в волосах, кричу и взываю к своей силе. Под пальцами слышится хруст и слабый писк. Выдохнув, вытягиваю ладонь перед собой и вижу черную кляксу.