Мореное дерево не только на дверях и окнах, плинтусах и панелях, но и в запахе. Густом и плотном. Меня даже слегка пошатывает от резкой перемены воздуха.

Дверь за спиной захлопывается, будто крышка ловушки. Не могу отделаться от ощущения неправильности, и даже мысли о Марке отступают на второй план. To ли это срабатывает защита, и я просто пытаюсь отвлечься, то ли интуиция пытается меня предупредить, чтобы не впутывалась в новую игру. Да поздно. Мне хочется перемен. Хочется радужного будущего. Без мужа, что изысканно выкручивал мне суставы и смеялся, когда мне было больно.

Но перед глазами вздергивается картинка: наши объятия в душе. Рука Марка тянется к крану и включает мне воду теплее. На глаза с болью наворачиваются слезы. Как я ошиблась в нем? Как можно было так притворятся? Я же верила в его чувства. Ради него готова была на все.

Пол стелется мелким каменным рисунком под ногами. Хочется присесть и рассматривать, щупая завитушки, но я иду. Иду за Акимом, будто меня тянут за нитку. Едва ли вижу детали через мутное стекло слез, но иду.

— Вестибюль, — объясняет мужчина. — Там, — показывает на лестницу, перила которой выделяются на общем фоне красивой ручной резкой. Голова льва с раскрытой пастью, кажется, собирается меня глотнуть. — На втором этаже спальни. Здесь не все ученики. Большинство в другом корпусе, в глубине двора.

Меня смущают эти слова. Я что особенная? Почему меня сюда привел?

— А здесь руководство? — усмехаюсь. — Или элита?

Аким ведет плечом и, проходя по ажурной кафельной плитке, бесцеремонно стучит по ней каблуками.

— Мой кабинет, — тощая рука машет на дверь слева. — А там, — головой указывает вперед, — комнаты других учителей.

— Других? — переспрашиваю и ловлю свое отражение в зеркале напротив. Рдяные волосы рассыпаются по плечам. В глазах недоумение и печаль. Долго буду отмываться от своего семейного «счастья». Ухмыляюсь и снова гляжу на Акима, а он говорит:

— Да, — он смотрит мне в глаза некоторое время. Улыбается, а я вижу тень ехидства и фальши. Аким хмыкает: — Ладно. Пойдем. Ты, наверное, проголодалась?

Я приподнимаю уголки губ и слабо киваю. Сомневаюсь, что смогу в себя что-то впихнуть, но есть уже хочется.

Пробирают сомнения, что здесь где-то спрятана столовая. Нет характерного запаха, и среди этого шика она смотрелась бы, как грубый нарост на изящной березе.

— Прямо по коридору, мимо кабинетов, а затем через оранжерею попадешь в кафетерий, — непринужденно бросает Аким, стаскивая куртку. Перебрасывает ее через локоть. — Завтраки до девяти утра, обед с двенадцати до трех, а ужин после шести. Разберешься потом. Да и в любое время можешь прийти и перекусить или выпить сок, например.

— Зачем я здесь, Аким? — спрашиваю, рассматривая резной потолок и огромную люстру по центру вестибюля. Маленькие лампочки-свечки ввязаны в жесткую металлическую оправу, что крепится четырьмя золотыми цепями к потолку. — Ты серьезно думаешь, что я буду учиться? — усмехаюсь. Как сцена из сентиментального романа: пришла девчушка и стала учиться прилежно. И встретился ей принц, что спас ее от злого профессора. Фу.

— Погостишь. Не захочешь учиться — вернешься домой, — Аким ступает на лестницу.

— Поднимайся. Покажу твою спальню, а потом познакомишься с остальными. И еще одежда, — он окидывает меня оценивающим взглядом. Кто бы говорил об одежде? Надеюсь, мне не выдадут форму в виде фланелевой клетчатой рубашки, что сейчас на нем. Мужчина договаривает: — Я потом прислугу пришлю.

— Да ты прямо крутой, — подтруниваю я, показывая на его лохмотья.

— А это? Конспирация, — он смеется. Неприятно так, со скрипом. — Честно? Я просто спешил очень.

— Откуда знал, что я буду ехать в маршрутке?

— Вика, странные вопросы ты задаешь магу внестепени, — он поднимается на второй этаж и озадаченно качает головой.

— Кому? — переспрашиваю я.

Мужчина отмахивается, мол, потом.

Мне кажется, что Аким изменился за несколько минут. Стал стройнее и крупней. Лицо сгладилось, подбородок расширился, а волосы рассыпались в более аккуратную стрижку. Только глаза все те же — хитрющие. Надо бы осторожней с ним. Не хочу напороться на очередную ловушку. Как могу знать, кому доверять, если не все помню?

Мы проходим через светлый холл второго этажа, ныряем в коридор с обилием приютившихся у стены высоких цветов в глиняных вазонах, и останавливаемся у второй или третьей двери. Она манит. Я прикладываю руку к лакированной деревянной поверхности, скольжу пальцами по ложбинкам и впадинам. Ни номера, ни надписи — просто вход в комнату.

— Будет твоя, — говорит Аким и, придвинувшись на опасное расстояние, хватает мой локоть и щелкает позолоченной ручкой. — Устраивайся и ни о чем не думай. Как отдохнешь, спускайся в столовую. Там с остальными тебя познакомлю.

Он уходит так быстро, что я не успеваю опомниться. Только считаю стук его каблуков, что проносится по дому.

Глава 7. Старые раны

Комната встречает прохладой и слабым запахом ладана и свечей. Все это смешивается с ароматом дерева, что будто въедается в кожу. Слышу тонкий оттенок можжевельника. Я хорошо помню его: были у меня такие бусы. Но я их не особо носила на шее — держала на полочке, чтобы в спальне пахло.

Застываю на пороге, потому что с трудом представляю, как здесь проведу хотя бы минуту. Не по мне этот шик. Отступаю, но тяжелая дверь бьет по лопаткам и вталкивает меня назад.

Ладно. Уговорили. Все равно домой идти смысла нет. Ключа нет, да и желания тоже. А к родителям ехать я еще не готова. Мама расстроится, когда узнает, что мы с Марком расстаемся, а ей лучше не нервничать.

Комната двойная. Долго смотрю на широкую гостиную. Здесь шкаф с книгами, и у стены полукругом примостились кресла голубого цвета. Мягкий ворсистый коврик пастельных тонов под ними. Представляю, как уютно там сидеть и смотреть в распахнутое окно. Массивные шторы оттенка мокрой зелени прикрывают стекла высотой на всю стену, метра четыре высотой, разделенные тонкими деревянными перемычками. Все украшено ламбрекенами, фалдами, рюшами и защипами. Как в царских домах. Я такое видела только в кино.

Выглядываю на улицу. Широкая тропинка увлекает взгляд далеко под тень сосен. И сквозь темные шапки едва ли заметна река или озеро.

Чем же эти маги зарабатывают, что могут себе такое позволить? Но догадаться нетрудно, что некоторым политикам было бы очень выгодно сотрудничать с такими необычными людьми.

По темному паркету прохожу в комнату. Кажется, ничего особенного, но все равно не могу дышать. Перед глазами двуспальная кровать с огромной резной спинкой, застеленная синим жаккардовым покрывалом с золотой нитью.

На глаза наворачиваются слезы. Я не хочу тут быть. Не мое. Все какое-то чуждое и непривычное. Одиноко и пусто. А еще эти нежно-голубые шторы невыносимо напоминают глаза Марка.

Я присаживаюсь на край кровати и роняю голову на руки. Плакать больше не могу.

В рюкзаке вскрикивает телефон. Пронзительно и визгливо. Мелодия, что присвоена мужу, раньше казалась моей любимой, а теперь… Отбрасываю на пол рюкзак в надежде, что мобильный разобьется, и заваливаюсь на кровать. Музыка продолжает запевать, как нарочно, усилив громкость.

Сквозь мутное стекло слез проступает резьба по деревянному плинтусу, а на потолке раскрывается необычайный рисунок. Долго рассматриваю, но так и не могу сложить картинку. Что там нарисовано? Даже отвлекаюсь от звонка и пытаюсь разгадать. И, когда телефон, наконец, замолкает, резко встаю.

Удалю его номер и заблокирую. Чтобы больше не тревожил.

Яростно роюсь в боковом кармане и не могу поймать трубку, будто не хочет она лишиться важного. А я не могу. Мне нужно это.

Палец замирает над кнопкой «удалить». А вдруг я ошиблась? И стоит телефону завибрировать снова, я швыряю его в стену.

Темный пластик разлетается на мелкие части. Корпус скользит прямо мне под ноги и замирает разорванным нутром кверху. Все. Нет больше прошлой жизни. А боль пройдет. Я знаю. Как прошла она после насилия…

Встаю так резко, что на миг темнеет в глазах. Из комнаты выходит еще одна дверь — нахожу там роскошную ванну на постаменте. Но уже не удивляюсь, и меня это не радует. В сердце бы дыру залатать, не до комфорта сейчас.

Фаянс умывальника белоснежный. Холодный. Скользкий. Умываюсь холодной водой и слышу в голове голос Марка:

«Дай мне объясниться»…

А потом вижу прищуренный взгляд тирана, когда нашла документы на балконе. Помню крепкие руки, что тащат меня через зал, а затем грозный голос… Помню лес и магическую привязку кольца, когда по одному желанию Марк протаскивал меня по земле к своим ногам. Даже искать меня не нужно было. Щелкнул пальцем, и вот я — приползла на карачках. Помню пощечину за то, что сбежала. Помню Даню, что кричал, разрывая мне сердце, а муж шантажировал здоровьем ребенка и заставлял меня раскрыться… Хотя. Я. Не. Представляла. Как! А еще подвал. Я все помню. И забыть не могу. Оно будто гнойник- рвануло.

Пусть некоторые вещи Марк объяснил мне позже, когда Марина нас вытащила из деревни. Сказал, что подстроил все — даже гопников в переходе, но это его не оправдывает. Да, и Данька получил хорошенькую сумму за актерскую игру. И остальные моменты Вольный усугублял и пережимал, чтобы вывести меня на нужной силы эмоции. Но разве это человечно? Разве можно после этого любить и притворяться, что ничего не было? Я мучилась, плакала, когда он не приходил в себя после пожара и искренне любила его таким какой есть. А он стер это. Значит, остальное еще страшней, чем то, что осталось. Марк пользовался мною. Стоило узнать, что раскрываюсь я лучше от совершенно других эмоций, а точнее — от секса, он стал давить на больное: на мою любовь к нему. Пользовался и вытирал ноги, брал свое и мучил, мучил, мучил… Не отступил от задания и поплатился. Блок в моей голове был мощнее, чем Вольный думал.