Нермин Безмен - Курт Сеит и Мурка

– Нет, дядя, я говорю не об этом доме. Я не хочу больше оставаться в Стамбуле.

Сеит вздохнул.

– Знаю, это чувство появляется у людей время от времени. И со мной случается. Куда ты хочешь поехать? В Париж? В Нью-Йорк?

– Я хочу вернуться, дядя. Я хочу вернуться домой.

– Хасан, послушай меня! Я тебя очень хорошо понимаю. Ты знаешь, мы уже говорили об этом раньше. Ты думаешь, я не скучаю? Я тоскую по всему, что оставил. Но для нас больше там жизни нет.

– Я хочу увидеть маму. Я очень по ней соскучился, мама каждую ночь мне снится.

– Твоя мама – моя сестра, Хасан. К тому же и моя мама осталась там, а с ней мой отец, братья.

– Ты старше, дядя. Ты сильнее.

– Возраст не делает сердце человека сильнее, Хасан. Боль не проходит. Но я созрел, чтобы стараться понять, что я оставил их по ту сторону границы и больше никогда не смогу до них дотянуться. Прояви терпение.

– Не могу, дядя, не могу. Я поеду.

– А ты знаешь, что с тобой будет, когда ты туда приедешь? Ты еще на берег ступить не успеешь, как они убьют тебя! Понимаешь? Хасан, послушай меня! Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Если бы я верил в обратное, разве я бы держал тебя здесь насильно? Разве бы я сам прежде всего не поехал бы туда?

Хасан был настроен решительно.

– Я еду, дядя. Я хоть разок посмотрю на маму, а если и погибну, то не огорчусь, оно того стоит. Не держите меня здесь, иначе я умру от тоски.

Сеит чувствовал себя беспомощным.

– Ладно, ладно. И все-таки не торопись. Мы что-нибудь придумаем. Хорошо?

Вечер, начавшийся так весело, закончился печально. В последующие дни Сеит напрасно ждал, что племянник отвлечется. Юноша все более погружался в меланхолию, отказался от еды и питья.

Сеит начал решать проблему безопасного возвращения племянника в Крым, но, как он выяснил, все пути были закрыты. Не доходило даже крошечной информации о том, что там творится.

В конце концов он понял: единственный способ добраться до Крыма – на рыбацком судне из Синопа.

Сеит предупредил парня:

– Путешествие будет опасным. Хасан, смотри, дитя, ты еще можешь изменить свое решение.

Юноша так разволновался от одной мысли, что скоро вернется на Родину, что не намеревался отступать:

– Ты увидишь, я доберусь до Алушты и сразу тебе напишу.

– Я даже не хочу думать о том, что там с тобой может произойти!

– Я не хочу здесь жить, дядя. Здесь все чужое. Попробую там.

– Прекрасно! – вздохнул Сеит. – Раз уж ты хочешь отбыть, то единственное, что я смогу сделать, – обеспечить тебе корабль.

Спустя несколько дней Хасан зашел проститься. Мюрвет не смогла сдержаться и расплакалась. Она понимала, что юноша, скорее всего, едет на верную смерть. Когда она обнимала Хасана, ее душа болела.

– Прости меня за все плохое, тетя. Я очень долго здесь терпел.

– Что значит «терпел»? Уж лучше бы ты остался и не заставлял нас мучиться от неизвестности…

– Не волнуйся, тетя, я и дяде сказал, что как только я доберусь до дома, то тут же напишу письмо.

Они проводили Хасана с надеждой. Они собирались помнить его до конца своих дней именно таким.

Спустя три дня, в полночь, рыбацкое судно отправилось из Синопа в Черное море. Войдя в воды России, рыбаки заглушили мотор. На знак, который они подали фонарями, пришел ответ из темноты. Между звуками волн послышался звук работающего мотора. Два судна пришвартовались. Молодой пассажир из Синопа прыгнул на незнакомое судно. Капитан прежнего корабля, Татоглу Хасан, поворачивая к Синопу, пробормотал:

– Да пребудет с тобой Аллах, юноша!

Вместе с первыми утренними лучами рыбаки с судна, которое вошло в порт Алушты, молча продвигались к пункту пропуска. За пожилым, который выглядел обессилевшим из-за груза на своей спине, следовал другой, опытный рыбак, лицо которого обрамляли выцветшие на солнце борода и волосы. Он вытаскивал документы, не дожидаясь, чтобы его об этом попросили. Преградой между берегом и открытой дверью были четыре красноармейца.

И хотя трое из них пересмеивались, им было достаточно посмотреть на тех, кто вернулся на берег. После того как они посмотрели на фотографии на протянутых им документов, они долго досматривали старого рыбака. Выглядело так, будто они удовлетворены.

– Проходи, товарищ!

Проволочное заграждение приоткрыли. Рыбак сделал шаг, но дальше не продвигался. Он хотел остановиться и подождать. В тот момент Хасан подавал свои документы. То, что первый все еще ждет товарищей, обеспокоило одного из военных. Он заругался:

– Чего ждешь? Иди себе!

Хасана охватила дрожь, что тут же отразилось на его лице. Красный это заметил сразу. Он тут же принялся ковырять ногтем фотографию на паспорте. И одновременно не спускал глаз со стоящего напротив парня. Юноша же старался выглядеть спокойным, но пот лил с него градом. Тут он заметил, что край фотографии отклеился, открывая фото настоящего владельца. Он почувствовал, как его сердце уходит в пятки. Но уже ничего нельзя было поделать. Красный с криками метнулся к другим, держа в руках паспорт с отклеившейся фотографией:

– У нас шпион!

Хасан с живостью хищного зверя проскочил через дверь проволочного заграждения. В тот момент вместе со звуками выстрелов он ощутил тепло в спине. Его ноги потяжелели, но на сердце стало легко. Не осталось больше ничего, чего стоило бы бояться. Он так или иначе умрет. Он только хотел умереть как можно ближе к дому. Он старался еще немного пробежать. Его ноги подкосились. Весь в крови, с открытыми глазами, он поцеловал землю, по которой соскучился. Он сделал последний глубокий вдох:

– Ма…

И с хрипом закончил:

– …ма.

Изо рта заструилась тоненькая полоска крови. Глаза остались открыты.

* * *

На Садовой улице, в одной из комнат большого дома внутри сада, Мехмет Эминов, только что закончивший намаз, собирая коврик для намаза, беспомощно схватил себя за седую, словно снег, бороду. Он посмотрел из окна в сторону порта, со стороны которого раздавались выстрелы, и гневно пробормотал:

– Красные свиньи! Кто знает, сколько еще невинных душ вы загубили?

Сеит предпочитал не получать от Хасана никаких вестей, чем услышать плохую новость: так оставалась, по крайней мере, какая-то надежда. От семьи Эминовых тоже не было известий. Письма Мюрвет вернулись обратно одно за другим. Это не предвещало ничего хорошего.

Стамбул встретил начало 1929 года словно сказочный город – белый, весь покрытый снегом.

Бейоглу был весьма оживлен. Это было привычным делом для Бейоглу, но Мюрвет впервые оказалась свидетелем празднования Нового года и Рождества.

Раньше ей казалось, что и наблюдать за рождественской церемонией – грех. Но Сеит старался убедить жену:

– Ради бога, Мюрвет! Оставь ты уже эти глупости и одевай детей, выходим!

Затем шутливо добавил:

– Не беспокойся, твоей маме я не скажу.

Народ, выстроившийся в два ряда по всей улице, начиная от выхода из церкви Санта-Марии, с праздничным волнением ожидал церемонии, которая должна была начаться, как только откроются двери церкви. Наконец долгожданный момент настал. Группа, которая следовала за священником, несшим в самой голове очереди крест, с молитвами начала шествие по улице. Бейоглу охватил звон колоколов со всех церквей округи. Облака, словно желая быть частью процессии, мягко спускали снежинки на землю. Чиновники, находившиеся среди народа, приветствовали крест, когда его проносили мимо них, местные христиане крестились. Группа медленными шагами продвигалась к базилике Святого Антуана, и народ следовал за ней по тротуарам. Когда процессия дошла до базилики, христиане, следовавшие за священниками, вошли внутрь. Места всем не хватило. Те, кто остался снаружи, с сожалением наблюдали за теми, кто входил в церковь со двора. Снегопад продолжался. Колокола все еще звенели. Звуки обеденного азана, доносившиеся от мечети Ага и нескольких других мечетей по соседству, смешались со звоном колоколов. Вот такой была жизнь в Бейоглу! Мюрвет наблюдала за чем-то абсолютно новым, непонятным, но одновременно сказочным, очаровывающим, хотя ей еще было немного страшно, потому что грешно это – наблюдать за христианской церемонией.

В тот день они обедали в «Токатлыяне». Когда Леман начала задавать вопросы по поводу того, что она увидела, Сеит разъяснил, что длинная процессия связана с Рождеством, и пояснил, что это такое. Мюрвет сочла нужным вмешаться:

– Маленькие дети столько вопросов не задают, Леман. Некоторые вещи становятся понятными, только когда вырастешь. Оставь отца в покое!

Сеит улыбнулся.

– Позволь детям спрашивать о том, о чем они хотят спросить. Если они не могут задать вопросы отцу, то кого им тогда спрашивать?

– Но они запутаются, Сеит.

– Если узнают от меня, то не запутаются.

– Леман еще очень маленькая для таких тем.

– Тем лучше. Когда она вырастет, не будет пробела в знаниях.

Затем, подмигнув старшей дочери, продолжил:

– Спроси-ка, Леманушка, о чем бы ты еще хотела узнать?

– Ты когда-нибудь видел Отца нашего Аллаха?

– Ах ты, Боже мой, дитя, да что это за слова такие? – воскликнула Мюрвет, всплеснув руками. – Это грех, о таких вещах не спрашивают!

Сеит словно не слышал того, что сказала жена, и ответил, глядя Леман в глаза:

– Конечно, видел.

Мюрвет, испугавшись, осмотрелась – не слышит ли кто-то, о чем они говорят, – и склонилась к мужу:

– Сеит!

Тот же продолжал говорить:

– Да, если ты посмотришь, дабы узреть, то увидишь Аллаха в любом месте.

Мюрвет побагровела. Подошел официант, и Сеит на мгновение замолчал. Потом продолжил:

– Во всем есть отражение Аллаха, Леманушка. В стволе дерева, в листьях, в капле воды, в облаках, во всем есть Его частица. Так написано в Коране.

Леман с удивлением раскрыла глаза и слушала отца.