После церемонии помолвки, состоявшейся в августе, Сеит сказал, что теперь необходимо найти дом побольше. Когда Мюрвет спросила у него причину, он ответил:

– У Мюрвет и Сабахаттина должна быть комната, в которой они смогут уединиться, разве не так?

Мюрвет поняла, что Сеит не хочет отправлять Леман жить в семью жениха.

Сразу после помолвки они переехали в дом на улице Ышыклар, принадлежавшем заведующему муниципальной дирекцией по вопросам науки Фуатубею. Двухэтажный дом был большим и чистым, его окружал большой сад.

Спустя неделю после переезда к ним в гости пришли соседи, жившие напротив, – депутат Камиль-бей и его жена. Семья Гюрчынар сперва подумала, что визит был нанесен из вежливости, однако спустя какое-то время все прояснилось. Оказалось, что Камиль-бей и его жена пару раз видели Леман, и та им очень понравилась. Они хотели сосватать ее за своего сына, который учился в университете на юридическом факультете. Сеит и Мюрвет им все объяснили. Гости, услышав их отказ, огорчились.

– Жаль, очень жаль. Такова молодость. Видимо, не судьба, – ответили они.

Впрочем, даже несмотря на то, что Леман вышла замуж за Сабахаттина, Камиль-бей впоследствии стал лучшим другом Сеита.

Чуть позже горный инженер Асым, в компании своей матери Зехры-ханым, приехавшей из Стамбула, переехал на освободившийся первый этаж дома. Юноша, будучи другом Леман, продолжал быть неотъемлемой частью ее жизни. В пристройке, стоявшей в саду, жила еще одна семья. Супруги делали домашние макароны и продавали их. Известная фабрика под названием «Макаронные изделия Нуха» обрела свое начало именно здесь благодаря неустанному труду небольшой семьи, жившей в этой пристройке.

Поодаль, на той же улице, жили лютнист и тамбурист, работавшие на Радио Анкары и впоследствии тоже ставшие хорошими друзьями семьи Гюрчынар. Беседы с Сеитом в особенности обожал Камиль-бей, старавшийся каждую свободную минуту проводить рядом с ним.

С 21 ноября страна начала постепенно готовиться к обороне, так как война подобралась к границам Турции. По вечерам запрещалось зажигать свет. А затем по всей Фракии, включая Стамбул, было объявлено чрезвычайное положение.

Однако несмотря на все это, 13 декабря Леман обручилась с Сабахаттином. Подвенечное платье молодой девушки, а также белое манто, согревавшее невесту, сшила Сафийе Копсель, наряды которой носили только самые состоятельные модницы Анкары. Сеиту хотелось, чтобы его дочь, которую он с самого детства одевал только в лучшие наряды, в этот особенный для себя день чувствовала себя принцессой. Сама Леман, будучи пятнадцатилетней девушкой, ошарашенно осознавала, что ее безмятежная юность безвозвратно уходит.

Она полагала, что, выйдя замуж, сможет самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Увидев в одном фильме тонкие брови известной актрисы и ее короткие волосы с химической завивкой, Леман тоже захотела преобразиться.

Когда она вернулась домой, то ее волосы были коротко острижены и подкручены химической завивкой, а брови сделались тонкими, словно ниточки. Муж осыпал ее комплиментами. Однако Сеит, сидевший с ним за одним столом, выглядел недовольным. Леман поняла это по сердитому взгляду.

– Во что ты вырядилась? Что сделала со своими волосами? Почему накрасила свои губы? Они выглядят так, будто ты вылакала таз крови!

Леман думала, что муж заступится за нее, но ошиблась. Сабахаттин уважительно молчал. И поэтому девушка решила заступиться за себя сама:

– Теперь мода такая, папа.

Сеит рассердился еще больше. Это было ясно по его голосу.

– Если ты имеешь в виду моду на распутных девок, то спешу тебя огорчить – она существовала с начала времен. А ты узнала о ней только сейчас.

Затем, поднявшись со своего места, он вышел из комнаты, но затем, приоткрыв дверь, добавил:

– Пока не приведешь себя в надлежащий вид и не станешь снова похожей на мою дочь, ноги моей здесь не будет. Приятного вам аппетита!

Так, желание Леман выглядеть более взрослой обернулось полным провалом. Боль от ссоры с отцом была сильнее, нежели радость от восторга мужа.

Спустя пару дней Сеит вновь уехал в Кайсери. Когда он садился в поезд в Анкаре, начался снегопад. Сеит воспринимал его как предвестника перемен. Мужчина сел на свое место в приподнятом настроении. Ночь выдалась бессонной. Округа утопала в снегу. Сеит вспомнил, как он ехал из Петербурга в Одессу. Поля, укутанные плотным белым покрывалом, напоминали ему о России. Достав из багажа небольшую рюмку, он наполнил ее водкой и наблюдал за тем, как снежинки пытаются угнаться за поездом. Женщина, сидевшая напротив и обнимавшая двоих детей, с интересом наблюдала за выражением его лица. Смотря на теплое пальто пассажира с темно-синим воротником, на его до блеска начищенные ботинки, она думала о том, что, должно быть, жизнь этого незнакомца достаточно хороша для того, чтобы он мог позволить себе улыбаться в такое неспокойное время.

Стоило Сеиту погрузиться в сладостную дрему, навеянную воспоминаниями, как поезд остановился. Он выглянул в окно: кругом лежал снег, рельсы замело, и состав не мог двигаться дальше. Они застряли посреди заснеженной Анатолии, вдали от цивилизации, у подножия гор. Происшествие случилось ночью, когда все спали, и поэтому пассажиры не сразу сумели оценить его масштабы. Однако утром снег не прекратился, и стало ясно, что ехать дальше они не могут. В тот день, ближе к обеду, настроение пассажиров начало портиться. Кто-то говорил, что они умрут здесь от голода и холода, кто-то – что ждавшие их родственники и друзья сойдут с ума от беспокойства. К вечеру поезд походил на большой заснеженный сугроб. Холод пробирал до костей. Провизия, заготовленная в дорогу, подходила к концу.

Когда Сеит увидел, с какой горечью смотрит на него молодая женщина с детьми, с которыми он делил купе, сердце его сжалось. Женщина распахнула пальто и, прижав малюток к груди, пыталась согреть их. Юбкой она пыталась укрыть старшего. Младший старательно прикладывал ладони ко рту и, часто дыша, пытался согреться. Его большие карие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, были широко распахнуты, а нос покраснел от холода. Сердце Сеита заболело еще сильнее, он не мог безучастно наблюдать за этим. Сняв пальто, он протянул его женщине:

– Пожалуйста, возьмите!

Женщина ошарашенно посмотрела на своего спасителя.

– Нет, благодарю. Что же вы сами будете делать? Оставьте себе.

Сеит поднялся с места и укрыл детей своим пальто.

– Отказа я не приму. Смотрите, дети замерзли.

Женщина хотела возразить, однако Сеит не позволил ей раскрыть рот. Сев на свое место, он наполнил рюмку водкой и улыбнулся.

– Я привык к такому климату. К тому же мне есть чем согреться.

Затем, выудив из сумки книгу, принялся ее читать. Больше делать было нечего.

Они вырвались из снежного плена на исходе второго дня. Сеит оставил свое пальто женщине с детьми. Им предстояла еще более дальняя дорога. Молодая женщина, не поверившая в то, что у нее теперь есть меховое пальто, с удивлением смотрела вслед сумасшедшему незнакомцу.

Когда Сеит добрался до Кайсери, его подкосила сильная простуда. Поначалу он не хотел идти к врачу, однако в итоге сдался. Жар был настолько сильным, что мужчина временами терял сознание. Доктор сказал, что у него пневмония, и, выписывая рецепт, прибавил, что потребуется долгое и интенсивное лечение. Спустя две недели у Сеита развился плеврит – положение усложнилось, когда больной вернулся в Анкару.

Ковры, которые Сеит привез из последней поездки, были распроданы. Затем семья Гюрчынар начала тратить деньги, отложенные на черный день. Несмотря на то что Сеит пару раз предпринимал попытку подняться с кровати, болезнь брала свое, и он в бессилии опускался на подушку. Кашель и жар не прекращались ни на минуту. Сеиту казалось, будто в его легкие насыпали песок. Когда он пытался вдохнуть, эти песчинки словно впивались грудь и вызывали ужасную боль.

Аренда дома, в котором они жили, обходилась в пятьдесят пять лир. Мюрвет, знавшая о том, что отложенных денег надолго не хватит, начала нагружать себя дополнительной работой. Иногда к их дому подъезжала машина Исмета-паши, и шофер выгружал оттуда объемные мешки. Все соседи с изумлением пытались угадать их содержимое. Но никакой тайны не было. Шофер привозил на починку поношенные чулки жены паши Мевхибе- ханым и их детей.

Пятнадцатого февраля правительство решило инициировать конфискацию провизии у тех, у кого ее было больше, чем требовалось. Голод сыграл в этом решающую роль. Каждого жителя обязали делиться запасами. Проводились обыски, и прятавшие еду наказывались.

Сеит разделил один из последних привезенных мешков муки с Камилем-беем и Хаккы. Содержимое другого мешка раздал беднякам. Из последнего мешка он напек чебуреков и развез их по ресторанам. Когда он вечером вернулся домой с пустыми корзинами, то уже не мог стоять на ногах. Камиль-бей, увидев, что Сеит вот-вот упадет у ворот собственного дома, тотчас же побежал к нему. С помощью шофера он завел его в дом. С того самого момента Сеит был вынужден соблюдать постельный режим. Несмотря на лекарства, призванные бороться с его недугом, он не чувствовал облегчения.

В тот день Мюрвет, как и обычно, прошлась по магазинам Анафарталар, Чанкаи и Кызылая, собирая чулки. Когда она вернулась домой, то с ужасом обнаружила, что там не осталось ни кресел, ни радио. Вскрикнув, она подбежала к сидевшему на одном из двух уцелевших деревянных стульев Сеиту:

– Сеит! Что ты наделал?! Почему?!

Она начала плакать. У Сеита не было сил, чтобы успокоить ее. И, дабы иметь возможность говорить, он дождался, пока она успокоится сама. А затем объявил:

– Мы уезжаем, Мурка. Уезжаем в Стамбул.

– И ты говоришь мне об этом сейчас? После того, как все продал?

– Мы не смогли бы увезти все с собой. В стране военное положение. Никто не посадит тебя в поезд со всеми этими вещами.

– Но… я годами собирала приданое для девочек! Все наши ковры, платки…