Осман и Джелиль, слушая обоих друзей, чистили револьверы. Зазвучала гармонь, и кто-то запел. Вскоре к песне присоединились все. Песня рассказывала о бескрайних степях, реках, тройках, скользящих по снежным дорогам, о неразделенной любви к красавице и о горе-печали русской земли. Красота и тоска песни заполнили воздух, смешавшись с горем и печалью присутствовавших.

Отряд Сеита был готов выступить на рассвете. Все солдаты и офицеры написали прощальные письма, которые следовало послать их семьям в том случае, если они не вернутся, и передали письма оставшимся в лагере. Во время последней атаки венгры были отогнаны и, по всей видимости, не имели времени вернуться. Сеит решил пойти по кратчайшему пути к цели. Часть пути пролегала по открытой, незащищенной местности. Было так тихо, что хотелось верить, будто война закончилась.

Передовые дозорные внезапно вернулись. Сеит взмахом руки остановил конный отряд. Дозорные неслись назад. Задыхаясь и отдав честь, они остановились перед Сеитом. Один из них возбужденно доложил:

– Мы видели австрийцев, господин офицер.

– На каком расстоянии?

– Примерно с версту.

Сеит знал, что рано или поздно они встретятся с венграми, но не ожидал, что это случится так скоро. Нахмурившись, он спросил:

– Много их?

– Не так много. Большая часть – раненые.

Сеит посмотрел в сторону противника, как будто видел его, и сказал Джелилю:

– Они, наверное, ждут подкрепления. Иначе давно отступили бы.

Потом подумал и добавил:

– Нам лучше окружить их до того, как подкрепление придет. Джелиль, Михаил, вы и ваши люди продолжайте двигаться в этом направлении. Осман, ты возьмешь влево.

Он кивнул в сторону покрытого лесом холма:

– А я пойду напрямик. За холмом дорога, ведущая в долину.

Миша, Джелиль и Осман выстроили своих людей и ждали. Сеит приказал им атаковать, даже если он не вернется. Затем Сеит тихо сказал своему коню:

– Вперед, Чорап, может, это наша последняя поездка.

Конь тряхнул красивой черной с белым яблоком головой, будто понял слова хозяина. Снег падал со вчерашнего дня, теперь надвигалась метель. Холод пробирал до костей. С холма не было видно ни долины, ни дороги. Все было совершенно белым. Деревья, небо, земля, лошади, солдаты – все было укрыто белым одеялом. Сеит решил, что будет слишком рискованно вести людей, не разведав обстановку. Он остановил группу жестом руки и поехал один. Снег сократил видимость почти до нуля. Он доехал до старой сосны и увидел, что в нескольких метрах перед ним равнина заканчивается. На ее краю начинался глубокий овраг, и Сеит вовремя остановил лошадь. Он перевел дух. Маленькая беспечность могла привести к несчастью. Он спешился и привязал коня к дереву. Осторожно пошел к краю оврага, прикрывая рукой глаза от нестерпимого снежного сияния, и постарался рассмотреть что-либо на дне оврага, но не смог. Видны были только хлопья снега, стремительно летевшие во все стороны. Он обернул вокруг головы шарф и опустил его на глаза, чтобы защититься от пурги, затем лег на снег и приложил ухо к земле, пытаясь расслышать топот передвигающихся войск. Он упрямо ждал. За короткое время его уши привыкли к снегу и ветру. Вот! Что-то удалось расслышать. Посторонний звук, такой знакомый. Он по-прежнему ничего не видел, но не сомневался, что слышал колеса артиллерии и топот сапог. Он вскочил, смахнул снег с шинели. Чорап стоял рядом с деревом, в снегу до колен с белыми отметинами, из-за которых он и получил свою кличку Чорап – Чулок. Метель беспокоила коня, он нервничал. Сеит похлопал его по голове, чтобы успокоить. Затем вскочил на него, чтобы поскакать к своим. Он вонзил шпоры в бока коня, и в тот же самый момент гром канонады разорвал долину. Конь встал на дыбы, повернулся и бросился в сторону оврага. Сеит попытался его удержать, однако животное потеряло рассудок. Сеит не узнавал коня, которого он сам выкормил и вырастил. Тот превратился в безумного зверя и галопом несся к оврагу, где неизбежной была смерть. Сеит набирал и отпускал повод, кричал знакомые команды, сжимал круп ногами, но конь стал неуправляем.

Он уже думал спрыгнуть, чтобы спастись самому, но тут же передумал. Он хотел спасти и коня. Он не мог позволить Чорапу прыгнуть на верную смерть. Должен быть способ, мелькнуло у него в голове, и он решился на самую дерзкую вещь, какую только мог придумать. Когда они домчались до последнего дерева перед оврагом, он поднялся в стременах, схватился за толстую ветку обеими руками, сжимая поводья, и задержал тело животного обеими ногами, вонзив в него шпоры. Конь заржал от боли и остановился в нескольких метрах от оврага. Сеит чуть не вывихнул руки, но теперь он контролировал ситуацию. К сожалению, это длилось недолго, конь не успокоился после шока, как Сеит ожидал. Внезапным прыжком он сбросил хозяина. Падая, Сеит пытался защититься от лошадиных копыт, обхватив голову руками. Копыто ударило его в подмышку, его пронзила острая боль. Он упал всем весом на левую ногу и почувствовал ужасную боль от лодыжки до бедра. От этой боли он зарылся лицом в снег. Заставив себя подняться на саднящем локте, успел увидеть в последний миг, как конь прыгает через сугроб. В отчаянии он закричал:

– Чорап! Чорап! Ко мне, мальчик мой, ко мне, Чорап!

Чорап, его любимый жеребец, черный красавец с белой звездочкой на лбу, издал последнее страшное ржание, падая в пустоту с края снежной равнины. Сеит ощутил в сердце боль более страшную, чем в теле. Он бил кулаком по снегу и плакал, пока не ослаб, глаза закрылись, сквозь веки он видел мельтешащий снег и цветные пятна и, шепча имя коня, потерял сознание.

Очнулся ли он от сильной боли или от запаха медикаментов? Он не знал. Он был уверен только в том, что не умер. Он открыл глаза с большим трудом, будто их придавило многотонным весом. Вокруг кружили тени одетых в белое людей, тени переговаривались тихими голосами. Может, это были не люди, а снежинки. Он попытался вспомнить, где потерял сознание. Вспомнив, затряс головой, будто стараясь забыть плохой сон. Он вспомнил коня, летевшего с края оврага навстречу гибели. Что за канонада его напугала? Что стало с друзьями, с отрядом? Кто нашел и принес его сюда? Как долго он здесь? Эти вопросы появлялись у него один за другим. Он попытался сесть, но боль не позволила ему это сделать. Левая рука была плотно перевязана от плеча до кончиков пальцев. Его левая нога была под одеялом. Она сильно болела, казалась тяжелой и онемевшей. Он попытался понять, что с ней случилось. От мысли об ампутации мороз пробежал по коже. Затем он почувствовал жар. Человек без ноги не может быть полноценным, тем более не может служить кавалерийским офицером. Он осмотрелся в поисках кого-то, кто мог бы ответить на его вопросы. Ему показалось, что он узнает это место, затем понял, что находится в том же госпитале, в котором он искал Владимира. Теперь он сам лежал здесь. Как давно все это было? Он потерял чувство времени. Тяжесть в голове вновь утянула его в темноту.

Когда он пришел в себя, то получил ответы на свои вопросы. Он лежал здесь, в госпитале, в основном без сознания последние две недели. Солдаты принесли его сюда. Когда конь ударил его, копыто разорвало ему руку и вывихнуло плечо. Сломанные кости в левой ноге были скреплены стержнями. Доктор говорил, что рука поправится, но вот на то, чтобы встать, уйдет много времени.

Сеит больше беспокоился о своем отряде, чем о самом себе. Доктор все знал и был рад рассказать ему о судьбе отряда. Это был молодой, открытый и неторопливый человек. Он рассказывал, пока осматривал перевязанную руку Сеита, так подробно, словно не безвылазно служил в госпитале, а был военным корреспондентом. Сеит смотрел с удивлением на лицо эскулапа, такое счастливое, как будто врач осматривал не рану, а редкий цветок на снегу. Он весело подбадривал своего пациента:

– Вы в самом деле очень везучий, очень везучий.

– Я быстро иду на поправку?

– Более важно то, что вас успели спасти. В это трудно поверить.

Сеит молчал, и доктор продолжал рассказывать:

– Вы и ваш отряд были последними русскими на поле сражения. После возвращения вашего отряда началось отступление. Если бы вас не принесли вовремя, даже если бы вы спаслись, то оказались бы в руках врагов. У нас здесь сейчас остается только несколько раненых, несколько санитаров и я. Почти все раненые поправились, и мы собираемся сворачиваться и присоединиться к отступлению.

– А что, подписали мирное соглашение?

– Нет, еще нет. Мы просто отступаем. Если спросите мое мнение, нам уже давно надо было отступить из Галиции.

Доктор развел руками, как бы говоря: «Мало ли что я думаю».

И продолжил с улыбкой:

– Никто меня не спрашивает. Моя работа – резать и сшивать. Нападать и отступать – ваше занятие, поручик. Все, что я могу сказать, – вы чертовски везучи.

Внезапно он стукнул ладонью по лбу:

– Боже мой! Как я мог забыть? Вам оставили письмо. Ваши друзья очень беспокоились.

Рядом с медицинскими инструментами стоял столик, на котором лежало несколько личных вещей врача и папка. Из папки он вынул конверт, протянул его Сеиту и отошел, продолжая болтать:

– Не беспокойтесь! Человек, который оставил письмо, был совершенно здоров, хотя и немного устал. А кто сейчас не устал? Венгров окружили за долиной. Конечно! Взяли много пленных, в лагере полно пленных: венгров, немцев, турок…

Сеит слушал доктора, пытаясь открыть конверт. Последнее слово заставило его замереть. Молодой доктор увидел выражение на его лице, осекся и наклонился к нему:

– С вами все в порядке, вам больно?

Сеит, не в силах говорить, покачал головой.

– Вы, наверно, устали. В вашем состоянии вам нельзя волноваться. А теперь отдохните немного.

– Где пленные, доктор?

– В медицинском бараке рядом. Среди них нет серьезно раненых, но перевозить их нельзя.

– Куда их отправят?

– Я думаю, в Сибирь. Надеюсь, эти бедолаги хоть ходить смогут до того, как за ними придет конвой.