Нермин Безмен - Курт Сеит и Шура

– Стой! Брат Сеит, стой!.. Я иду.

Еще раз упав, он вскочил и побежал с криком «Брат! Подожди меня! Я с тобой».

Сеит забыл про судно, про груз, про команду:

– Сюда, Махмут!

Наверху холма появилась группа всадников, которые открыли огонь.

– Спаси меня, Сеит, спаси меня!

Звуки ружейных выстрелов смешались со звуками моря. Сеит спрыгнул с корабля, достиг берега и начал взбираться на холм к брату, который был всего в двадцати – двадцати пяти метрах. Он крикнул, чтобы ободрить Махмута:

– Не оборачивайся! Я здесь, беги!

Ветер раздвинул облака, и лунный свет залил холм. Сеит видел, что Махмут приближается. Наконец юноша раскрыл руки, чтобы обнять брата:

– Ты здесь, Сеит, ты не уехал…

Его радостный крик сменился стоном. Ноги Махмута подкосились.

– Махмут, мальчик мой, дорогой мой брат… Махмут обмяк в руках Сеита. Он был мертв.

Курт Сеит заплакал как ребенок.

Он не помнил, как вновь оказался на борту. Судно уже двигалось в Черное море. Это было старое медленное судно – с грузом оно стало еще медленнее. С трудом оно преодолевало крупные волны. Как оно сможет пересечь Черное море, гадал он. Шум со стороны порта привлек внимание капитана. Несмотря на потрясение, Сеит приказал матросам, у которых были ружья:

– Один на корму, остальные на правый борт.

Матросы были всего на несколько лет младше него. Они были худыми, но здоровыми и проворными. Морская жизнь сделала их гибкими и бесстрашными. Они немедленно заняли свои позиции. Осман Татоглу прилагал весь свой опыт, чтобы удержать судно против огромных волн. Он знал, что стоит ему принять хоть одну волну на борт – суденышко пойдет ко дну. Старый турок яростно ругался:

– Прокляни вас Аллах, московитские свиньи. Прокляни вас Аллах. Пусть Черное море сожрет вас, по воле Аллаха.

Шум моря и выстрелы сливались. Направляя судно прямо на волну, капитан кричал, адресуя свою ругань большевикам:

– Вы ублюдки, покарай вас Аллах, вы бродячие псы. Я лучше пойду ко дну, чем сдамся вам.

Затем крепко ухватился за штурвал:

– Аллах Всемогущий!

Штормовая погода помогла им. Катера мотало по волнам еще более нещадно. Вскоре преследователи начали отставать, и суденышки, одно за другим, скрылись из виду. Теперь посюду было только бушующее море.

– Хвала Аллаху! – возопил Татоглу.

Берега Алушты размылись. Сеит впивался в них взглядом, чтобы запечатлеть их в памяти. В одно мгновение они вовсе скрылись из виду. Все было кончено. Алушта, его родной город, исчез, как исчезает пена. Все эти годы казались сном. Может быть, они действительно были сном? Он проснется утром и поймет, что все пережитое было сном. Может быть, Алушты никогда не существовало. Может быть, Курт Сеит никогда не жил. А как насчет других? Все, кого он любил, не могут быть сном… Дрожь пробирала его тело до костей.

Сумасшедший ветер унялся, пенящиеся волны ушли, море заметно притихло. Татоглу появился на палубе. Он был возбужден.

– Курт Сеит Эминов, господин, Аллах защищает нас. Что это было, господин? Как мы избежали такой беды?

Сеит попытался улыбнуться:

– Ты был великолепен, Татоглу, ты лучший капитан, которого я знаю! Никто другой не смог был удержаться на плаву в таких условиях. С более слабым капитаном мы давно были бы на дне моря.

Татоглу был горд. Он был хорошим моряком и знал это, но услышать похвалу от Курта Сеита Эминова ему было очень приятно. Он скромно ответил:

– Не за что, господин, не за что.

Татоглу был родом из лазов – племени, живущего на южных берегах Черного моря. Лазы – прекрасные мореходы. Он хорошо знал эти места. Он гадал, что Сеит собирается делать дальше.

– Господин, я не хочу быть назойливым, но мне интересно, есть ли у вас какие-нибудь знакомства в Синопе?

– Много лет назад моя тетя уехала туда, выйдя замуж за турка, но мы давно уже не общались с ней. Я не знаю даже, где она сейчас. Прошло много лет.

– Не беспокойтесь, господин, Турция – это ваша родина, неважно, есть ли у вас там родственники или нет.

– Родина? – спросил Сеит. – Земля, где я не был рожден, не вырос, о которой ничего не знаю. Как она может быть моей родиной?

Капитан показал на груз и продолжил:

– Если бы вы знали, господин, как сильно ждут этот груз. Вы сделали нелегкую работу, но, когда вы увидите радость, с которой вас встретят, вы забудете о своей боли.

Татоглу вздохнул:

– Людям в Турции очень тяжело, господин. Мужчин в домах не осталось. Призывают в армию с восемнадцати лет. Как только человек попал в армию, его отправляют на фронт. Война превратилась в бойню. Ничего не осталось от великой и церемонной Османской империи, о которой нам рассказывали отцы. У нас большая беда. В Синопе вы сами увидите все своими глазами. Люди обрадуются нашему появлению. Как только корабль пристанет к причалу, будет такой праздник!

Капитан подумал, что, может быть, надоел Сеиту своей длинной речью:

– Господин, почему бы вам не поспать немного. Впереди долгий путь. Черное море кажется бесконечным.

Сеит пожал ему руку:

– Спасибо, Татоглу, ты и твоя команда сделали большое дело. Я никогда вас не забуду.

Капитан ответил с улыбкой:

– Не стоит благодарности, господин. Но мне горько, что мы не смогли спасти вашего друга.

– Он не просто мой друг, – сказал Сеит, глядя в сторону далекого берега, и добавил шепотом: – Он был моим братом, Татоглу, моим братом…

Голос Сеита прервался, горло перехватило.

– В глазах Аллаха он стал мучеником, господин, и заслужил Его милость, – сочувственно сказал капитан. – Да ниспошлет Аллах вам терпение, господин! Что тут еще скажешь?

Это было правдой, что еще тут можно было сказать?

– Ах, господин, с такой болью хочется одиночества, я знаю это слишком хорошо. Я буду в рубке. Если вам что-нибудь понадобится, просто кликните. Вам дать одеяло? Становится холодно.

Сеит, погруженный в свои мысли, не хотел больше говорить. Не о чем было говорить. Отныне он окружен чужими людьми. То, что он им расскажет, покажется им сказками. Никто здесь не разделит его ностальгию, никто не отзовется на его воспоминания. Его печаль и его веселье для слушателей будут выдумками. Он был, по сути, беглецом из империи, разрушенной войной и революцией, в другую империю, опустошаемую войной.

Волна ударила в борт и пробудила его. Мягкое одеяло окутало его плечи, укрыв от ветра. Он повернул голову, чтобы поблагодарить Татоглу, но нет, это не могло быть правдой! Наверное, бродя по воспоминаниям о прошлом, он сошел с ума. Он не мог проглотить комок, не мог даже вдохнуть. Он хотел потрогать эту галлюцинацию, ощутить ее. Лицо было скрыто в темноте, но Сеит узнал бы эти очертания, фигуру, плечи где угодно. Она с трудом стояла на раскачивающейся палубе. Протянув к ней руку, он прошептал ее имя:

– Шура, Шурочка, дорогая моя!..

Женщина, присевшая рядом, была не иллюзией. Сеит внезапно почувствовал, как все утраченное им вернулось, Россия здесь. Молча он притянул ее к себе, вдохнул ее запах. От ее теплой шеи шел нежный цветочный аромат. Он глубоко вдохнул, стараясь впитать его. Женщина положила голову ему на грудь, он зарылся лицом в ее волосы. Его Шура была здесь. Вместе с ним. Луна освещала их лица и их руки. Сеит чувствовал, что все потерянное им воплотилось в Шуре. В ее густых светлых волосах он видел пшеничные поля, в синеве ее глаз – водопады алуштинских лесов. Она была единственной, кто верил в него. Она была его прошлым, его детством, его молодостью, его любовью, его семьей, единственным человеком, который знал его. Она была его утраченной Россией. Он сжал ее сильнее. Целуя ее заплаканное лицо, он не мог сам сдержаться. Мужчины никогда не плачут, солдаты никогда не плачут, но Курт Сеит Эминов плакал от всего сердца.

Два дня спустя после удавшегося побега в утренней тишине судно Татоглу лавировало среди паровых и парусных кораблей, приближаясь к порту Синопа. Сеит и Шура, беглецы из России, стояли на носу, держась за руки, затаив дыхание, следя за красотой на горизонте, в ожидании новой жизни, которую они собирались начать, не зная, что она принесет им, но надеясь на лучшее. Отчаяние Сеита уже не было таким сильным. Конечно, ничто не могло заменить добрые старые дни, но он чувствовал свою удачу, чувствовал себя способным начать новую жизнь в новой стране. Все в нем бурлило. Он с нетерпением ждал новых испытаний.

Шура с удовольствием держалась за руку своего мужчины, питаясь его силой. Она надеялась и про себя молилась о лучшем, не представляя, чем оно может быть. Страна, ее люди, их язык, их обычаи были новы для нее. Она видела, как блестели глаза Сеита, рассматривающие берег. Их взгляды на мгновение встретились. Сеит погладил ее руку и улыбнулся. Его улыбка была полна жизни. Шура улыбнулась в ответ. Судно проскользнуло между кораблями и причалило к пирсу. Беглецы сошли на берег. Капитан был с ними. Внезапно они оказались окруженными кричащими детьми. Татоглу беззлобно шуганул ребятишек:

– А ну-ка оставьте наших гостей в покое.

Слово «гости» подействовало на ребят, словно хлыст. Они отпрянули и смотрели на вновь прибывших с почтительного расстояния. Один из мальцов повернулся и побежал к городу, выкрикивая:

– Татоглу приехал! Татоглу приехал!

Вскоре на берегу появились местные жители во главе с комендантом жандармерии и главой городского совета Синопа. Двое вышли вперед и приветствовали Сеита:

– Добро пожаловать, господин! Добро пожаловать в нашу страну.

Сеит поприветствовал их и пригласил на борт. После представления и приветствий он отвел их в грузовой трюм и показал оружие. Винтовки, которые они с Джелилем собирали и прятали несколько месяцев, из-за которых он чуть было не потерял жизнь, из-за которых погиб его брат, теперь передавались турецким властям. Он слышал, что с ослаблением империи и военными поражениями началась борьба за независимость во главе с генералом Мустафой Кемалем-пашой. Сеит указал, что передает оружие на эту цель. Комендант принял оружие от имени генерала Казима Карабекира-паши, главного военного командующего региона, одного из ближайших сподвижников Мустафы Кемаля. Винтовки, самое ценное, что Сеит мог отдать Турции, обеспечивали ему визу на въезд в его новую страну. Комендант приказал нескольким селянам и солдатам перенести груз на берег. Увидев оружие, толпа будто сошла с ума. Окрестности взорвались радостными криками и аплодисментами. Жители и солдаты танцевали, подпрыгивая. Они хватали винтовки и, прежде чем передать их, благоговейно целовали. Они обнимали Сеита и осыпали его поцелуями и молитвами. Дети заразились общим возбуждением. Маленький деревенский мальчик, не старше шести-семи лет, держа палку как ружье, кинулся на землю, изображая стрельбу: