Нермин Безмен - Курт Сеит и Шура

– Это комплимент?

Сеит поцеловал ее плечо. Затем он положил руку под голову и спросил:

– Что ты хотела мне сказать?

– Сеит… я должна уйти. Нет, не пойми меня неправильно. Моя семья здесь. Дядя Богаевский снял дом на Тарлабаши. Брат тети Нади, дядин адъютант и секретарь, все они в одном доме. Я… я не могу объяснить им, что ты и я живем вместе. Ты должен понять меня, Сеит, я не могу сказать им.

Голос Сеита был тихим и полным боли:

– Что ты сказала им о своем побеге?

– Я сказала правду, более или менее, но я не могу сказать им, что я живу с тобой.

Она видела, что его сердце разбито.

– Поверь мне, Сеит, дело не в тебе. Моя семья не примет мою жизнь с мужчиной без замужества. Пойми, пожалуйста.

Сеит взял ее протянутую руку и поцеловал:

– Я понимаю, конечно, я понимаю.

– Я буду приходить сюда каждый день. Ничего не изменилось, увидишь, поверь мне.

Сеит подумал, что бесполезно настаивать. Какое у него было право отрывать ее от семьи, которую она случайно нашла спустя столько времени. Затем он подумал о собственном решении, которое он принял в Алуште. Он ушел с женщиной, которую любил, разорвал свою связь с отцом и всей семьей, быть может, навсегда. Почему бы Шуре не сделать то же самое? Нужно гнать такие мысли, подумал он. Затем они заговорили о делах. Он рассказал Шуре о прачечной, пока Шура упаковывала свои вещи, чтобы забрать их. Она слушала с радостью.

– Это прекрасная новость, Сеит, великолепная новость!

Затем спросила серьезным тоном:

– Если ты хочешь… я, наверно, тоже могу найти какие-то деньги?

Сеит погладил ее по щеке и добавил:

– Ты очень заботливая, дорогая, но это не нужно. Думаю, я могу потратить часть рублей на это.

– Ты уверен?

– Да, дорогая, уверен.

Он был так счастлив, что даже уход Шуры к дяде не мог испортить настроение. Он поцеловал руки молодой женщины с таким пылом, как будто только что встретил ее.

– Счастливого Рождества, дорогая.

Шура, улыбаясь, провела пальцами по его волосам:

– Спасибо, и тебе счастливого Рождества, любимый.

Это Рождество в Стамбуле было необычным. Белоэмигранты, которые нашли убежище в великом городе, наполнили церкви Святого Пантелеймона, Святого Андрея, Святого Илии. Они собирались на улицах Пера и молились Богу в мерцании свечей, распевая псалмы. Они взывали к Богу. Они молились за свою страну, за свои семьи, за возвращение, за своих любимых, которых они оставили.

Когда все хорошо, мало кто думает о том, чтобы обращаться к Богу. Может быть, кто-то просит о мелочах. Потерявшим все молиться легко – это происходит естественно, потому что они знают, чего они лишились и о чем просить.

В Рождество 1920 года среди всех мольб, взлетающих к Господу Всемогущему из церквей Стамбула, самыми горькими были мольбы Белой России.

В первую неделю 1921 года Шура и Валентина покинули трехэтажный дом Богаевского в Тарлабаши и переехали на съемную квартиру на улице Шашкин Баккал в Бейоглу. Квартира состояла из одной большой комнаты. Они отгородили часть занавесью, чтобы использовать ее как спальню. Другая часть служила одновременно гостиной и столовой. Здесь не было ничего, что они привыкли иметь дома, но это было то, что они могли себе позволить. Они часто видели, как люди, считающие свою принадлежность к аристократии вечным Божьим даром, поиск работы полагали ниже своего достоинства и заканчивали в нищете. Сестры не хотели такого исхода. Они были полны решимости пережить трудности и с помощью провидения справиться с ними.

Шура часто встречалась с Сеитом без ведома Валентины. Они старались не спрашивать друг друга о личных делах.

Константинидис, который дал Сеиту неделю на покупку прачечной, вернулся месяц спустя, и никто не знал, где он был. Он довольно погладил бороду, когда Сеит сказал ему, что принимает предложение. Сеит заплатил российскими рублями, отсчитывая банкноты ему в руку. Грек сложил их в портфель, потряс руку Сеита и ушел в Османский банк.

Когда персонал разошелся, Сеит ждал Шуру. Теперь уже в своей прачечной. Он был взволнован. Наконец-то он нашел свое собственное место. Он сел за свой стол. Когда Шура вошла в контору, то увидела, как удовлетворенно и гордо он улыбается.

– Дорогая моя, мы можем праздновать.

– Сеит, поздравляю!

Они уже собирались подняться наверх, когда проснулся дверной звонок. Они открыли и увидели Константинидиса, лицо которого вовсе не походило на лицо удовлетворенного человека. Он вошел, не дожидаясь приглашения, и поставил портфель на стол. Он упер руки в бока и качал головой:

– Не выходит, Сеит-бей, не выходит.

Он открыл портфель и выложил стопку рублей на стол:

– Мне жаль, Сеит-бей, но банк не принимает рубли.

– Почему?

– Старые рубли выведены из обращения, их обмен запрещен большевиками.

– О чем вы говорите, господин Константинидис? С каких пор российские рубли не ходят?

– Приказ поступил в банк вчера утром. Мне жаль, Сеит-бей, но что я могу поделать? Большевики объявили эти деньги недействительными. Что я могу сделать с деньгами без стоимости?

Сеит упал в кресло. Он сделал глубокий вдох. Шура подошла к нему и положила руку на его плечо, зная, что он совершенно уничтожен. Грек закрыл портфель и сказал:

– Я не знаю, что теперь делать. Боюсь, мне придется искать другого покупателя.

Сеит сделал знак рукой:

– Не торопитесь. Дайте мне подумать.

Грек был рад видеть, что Сеит все еще заинтересован в сделке. Ему было бы трудно найти в Стамбуле человека, готового купить прачечную за наличные.

– О, Сеит-бей. Мы так долго работали вместе. Я хорошо знаю вас. Конечно, подумайте. Я подожду до завтра.

Грек ушел, рассыпаясь в любезностях. Дверной звонок зазвонил снова. Манол и Искендер пришли, чтобы позвать Сеита на обед в ресторане отеля «Пера Палас». После литра водки их печаль превратилась в смех. Сеит рассказывал:

– Подумайте, годами мы хранили все эти деньги в чертовых подушках, мы знали голод, мы знали бедность, и ровно в тот момент, когда они должны были пригодиться, – бах! Что мы хранили все это время?

– Что еще у тебя осталось в подушке, Сеит?

– Что бы ни было, проще это выбросить.

Они смеялись так сильно, что на глаза навернулись слезы. На следующее утро Сеит пошел на Крытый рынок. Он зашел в первую же ювелирную лавку. Ювелир отложил ожерелье, которое полировал, и посмотрел на посетителя:

– Добро пожаловать, уважаемый господин, добро пожаловать.

Мастер видел перед собой всего лишь очередного иностранца, пришедшего продать свои драгоценности. Он указал Сеиту на кресло у прилавка и предложил сесть. Молодой человек не собирался вести долгий разговор. На самом деле он жалел, что оказался здесь. Сеит был неуверен, и ювелир благодаря тонкому многолетнему чутью ощутил это.

– Могу я вам помочь, господин? Пожалуйста, выпейте крепкого кофе.

– Нет, спасибо, не надо кофе.

– Как же, господин! Вы пришли издалека, вы вошли в мою лавку, разве не могу я предложить вам хотя бы чашку?

Он выглянул из лавки и крикнул мальчику через улицу:

– Две чашки кофе сюда!

Затем занял свое место, потирая руки, ожидая, что визитер предложит продать.

Сеит неохотно достал две бархатные коробочки из кармана и протянул их:

– Можете ли вы сказать, сколько дадите мне за это?

Открыв коробочки и положив их на прилавок, ювелир надел очки. За последние месяцы он стал экспертом по царским наградам и гербам. Взвесив серебро и медали, он сказал Сеиту:

– Это хорошие вещи… но… – мастер замялся, – я не знаю, что сказать, уважаемый господин, это ценные вещи, но сейчас трудные времена. Вы знаете, что много лет была война, теперь мы под оккупацией, ни у кого нет денег, чтобы тратить их на такие роскошные вещи. У всех не хватает денег…

У Сеита не было времени слушать эту ерунду, он спросил серьезным тоном:

– Просто скажите мне, сколько вы можете дать.

Человек погладил медали, повернул их одной и другой стороной. Он явно обдумывал, какую цену может назвать.

Как только Сеит услышал цену, он выхватил из рук ювелира медали и сунул их в карман.

– О, господин, не будьте нетерпеливым! Ради вас мы можем немного поднять цену.

Сеиту не понравилось, что этот человек начал говорить о себе во множественном числе, как царственная особа. Ювелир начал раздражать его.

Внутренне он был рад тому, что не получил нужную цену. Он погладил медали, затем вытащил и открыл свои золотые часы и посмотрел время. Раздался тихий звон: было десять часов. Ювелир издал звук восхищения:

– Могу я посмотреть на часы? Какие прекрасные часы. Я за всю жизнь не видел ничего подобного! Это, должно быть, что-то особенное.

Сеит захлопнул крышку часов и покачал ими, прежде чем положить в карман.

– Да… да, это действительно особенная вещь.

Глаза человека приклеились к монограмме и крышке, затейливо украшенной рубинами и бриллиантами.

– Фантастическая работа, просто великолепная.

Увидев, что Сеит собирается уходить, он хлопнул в ладоши, как будто ему пришла в голову хорошая мысль:

– Послушайте, что я скажу, уважаемый господин, я не могу много дать за медали, но, если вы добавите к ним часы, я дам вам двести пятьдесят лир, конечно, только из уважения к вам.

Это были хорошие деньги, учитывая трудные времена, но этого не хватало на нужды Сеита. Он отрицательно покачал головой, поблагодарил человека и вышел из лавки. Ювелир закричал ему вслед:

– Спрашивайте на рынке кого угодно, уважаемый господин, но, поверьте, я дал вам лучшую цену.

Сеит пошел в Бедестан, квартал Крытого рынка, и посетил восемь или десять лавок: ювелирных, золотых, антикварных и ломбардов. Они все как будто сговорились и называли одну и ту же цену. Сеит догадался, что мальчик с кофе также служил гонцом, разносившим информацию. Они все были заодно. У Сеита не было выхода. Наконец, албанский ювелир предложил ему двести семьдесят лир за часы и за две медали. Сеит почувствовал: это лучшее, на что он может рассчитывать.