Он просто обязан увидать все собственными глазами!

Да, взбираться по стенам Едикуле – это совсем не то же самое, что ползать по увитым плющом стенам султанского дворца. Здешняя стража хорошо следила, чтобы никакая растительность не обвивала суровые камни Семибашенного замка. Но где сейчас та стража? В кровавой сумятице, охватившей Истанбул, так легко затеряться, да и Кара Давут-паша наверняка отдал соответствующие распоряжения… Так или иначе, но караульные помещения Едикуле пустовали. И то сказать – когда у тебя в казематах держат свергнутого султана, лучше в это время быть где-нибудь подальше!

Что ж, взобраться по стенам Едикуле сложно, действительно не в пример труднее, чем по стенам родного дворца… однако не невозможно. И Мурад с этим обязательно справится!

Сжав зубы и старательно выровняв дыхание, шахзаде примерился и уцепился пальцами за едва приметный выступ в стене. Он не знал, сколько времени ему понадобилось. Знал только, что седому наставнику, научившему его определять направление ветра, следует сказать еще одно «спасибо». Ветер, прижимавший его к стене, несколько раз выручал Мурада, не давая упасть, когда, казалось бы, не упасть было уже немыслимо.

Если б Мурад знал с самого начала, насколько тяжелым окажется подъем на башню, он бы, наверное, отступился. Но не тогда, когда он на середине пути и двигаться вверх куда удобней, нежели вниз! Наконец Мурад подтянулся в последний раз, затем подполз к дыре в потолке и заглянул внутрь.

Свергнутый султан Осман сидел у стены и бездумно водил пальцами по серым кирпичам. Заговорщики всего лишь прокатили его на тележке до Едикуле. Осману оставили одежду, сапоги, даже кинжал с янтарным навершием, – может, надеялись, что он сам себе перережет горло, облегчив всем участь? Если так, то Кара Давут-паша крупно просчитался: не таким человеком был Осман, чтобы сдаться без боя.

Они вошли. Отблески от факелов заметались по стенам. Осман поднял голову и приветствовал своих пленителей кривой усмешкой. Их было пятеро; предводительствовал человек средних лет с аккуратно подстриженной бородкой и подрагивающими руками. Сабля, болтающаяся на его поясе, выглядела скорее дорогой игрушкой, нежели боевым оружием: рукоять позолоченная, с крупными рубинами.

– Я не знаю тебя, – равнодушно сказал Осман. – Представься своему султану.

Человек вздрогнул и собирался было ответить, но в этот момент взгляд Османа упал на зашедшего последним Кара Давут-пашу.

– А вот тебя я знаю, – вымолвил Осман. – Ты мерзавец и предатель, твоя голова будет красиво смотреться на колу.

– Предатель здесь ты! – выкрикнул предводитель группки заговорщиков. – Ты предал свою страну, своего брата и своего сына, чудовище, и ты заплатишь за это перед Аллахом и перед людьми!

– Я – султан, ты, безродный пес, не ведающий приличий. – Голос Османа звучал по-прежнему глухо и равнодушно. – Я имею право делать то, что сочту нужным. И даже перед Аллахом у султана есть право на десять невинных душ в день.

– Довольно! – Звучный голос Кара Давут-паши, привыкшего командовать в сражениях, гулко разнесся по зиндану, и в этот миг Осман бросился вперед.

Зашипел, упав на песок, один из факелов.

Он был хорош в схватке, брат-предатель, и это Мурад, пускай и неохотно, но признал. Хорош, да. Но против пятерых бойцов даже у султана Османа не было шансов.

Может, раньше, когда он регулярно тренировался и всегда поддерживал себя в форме… но не сейчас. Султан Осман был далеко не так силен, как шахзаде Осман, что бы там ни воспевали придворные льстецы-поэты.

Скользящим прыжком миновав человека с позолоченной саблей (похоже, его Осман не счел достойным противником), он одним ударом кулака в висок оглушил следующего заговорщика – угрюмого широкоплечего верзилу. Человек, стоявший рядом с широкоплечим, успел обнажить саблю, но и Осман выхватил свой кинжал – и клинки со звоном скрестились в освещенной алыми сполохами факелов темноте.

Достойной эту драку назвать было нельзя. Она была грязной, иного слова не подберешь. В ход шли кулаки, колени, зубы и ногти. Замерев от ужаса, Мурад наблюдал, как благородный кинжал Османа остался в боку одного из заговорщиков, как бывший султан полетел на землю от пинка в живот, но сумел подняться, и тут рука Кара Давут-паши метнулась вниз, и глаза Османа вылезли из орбит, – похоже, визирь тоже был знаком с основами уличных драк и ухватил своего султана за мужское достоинство, как следует сжав кулак… Руки Османа взметнулись и стиснули визирю горло, но в этот момент в драку вмешался тот, с золоченой саблей, которую он так и не выхватил из ножен. Может, и верно поступил – толку от нее на маленьком пятачке зиндана все равно было бы мало. Но человек с позолоченной саблей поступил иначе: он вытащил кинжал самого Османа из раны собственного товарища и с размаху всадил клинок в грудь свергнутому султану.

Осман издал короткий полустон-полувскрик и медленно разжал руки. На лице поочередно отобразились сменяющие друг друга неверие и ярость, а затем почему-то оно на краткий миг просветлело, словно с сердца султана Османа свалился огромный гнет. Султан улыбнулся – и рухнул на утоптанный, уже щедро политый кровью песок.

То, что случилось дальше, Мурад запомнил на всю жизнь. Заговорщики, оправившись от ужаса, всем скопом бросились на поверженного султана, и Кара Давут-паша не отставал от прочих. Они топтали убитого ими, выкрикивая оскорбления, заставившие бы покраснеть самого иблиса, плевали на его лицо, затем все-таки достали сабли и принялись кромсать мертвое тело. Похоже, весь тот страх, который они испытывали перед живым Османом, сейчас возвращался к нему мертвому.

Они напоминали свору грифов, пирующих на теле убитого льва.

Нет, закусил губу Мурад, нет, все совсем не так! Просто стервятники заклевали шакала. Вот так все и было. Так и только так!

Шахзаде испытывал чувство гадливости и странный восторг. Справедливость, пусть и страшная, но свершилась. Возможно, из-за того, как все произошло, и не следует горевать. Осман жил как собака и получил воистину собачью смерть!

Первым опомнился Кара Давут-паша.

– Довольно! Нам нужны доказательства. Что-то, что мы можем предъявить для опознания. Все должны твердо понять, что султан Осман мертв!

Человек с позолоченной саблей в последний раз плюнул на труп и в исступлении выкрикнул, обращаясь не к визирю, а к мертвецу:

– Ты говоришь, что не знаешь меня? Что ж, твой отец меня знал, вынудив сменить имя, оскорбив и опозорив! И сегодня, клянусь адом и шайтаном, я отомстил сполна! Султан… Порченное Ахмедово семя, вот кто ты, пес!

Затем он взмахнул саблей еще раз, наклонился, поднял отсеченную руку Османа и с поклоном преподнес Кара Давут-паше:

– Вот, господин! На ней приметный перстень. А еще вот…

Сабля свистнула еще раз.

– Шрам возле его уха, господин. Я срезал тот самый клок кожи, где его хорошо можно разглядеть.

Кажется, Кара Давут-паша тоже слегка вздрогнул – такая чистая, беспримесная ненависть вперемешку с безумием плескались сейчас в глазах его подчиненного. Тем не менее визирь быстро овладел собой и кивнул:

– Хорошо, Азиз. Полагаю, этого достаточно.

– Ты должен знать, господин… – Человечек дышал тяжело, но счастливая улыбка не покидала его губ. Очень безумная счастливая улыбка. – Мое истинное имя – Челик, и я был внуком безвременно почившего Йемишчи Хасан-паши, великого визиря, подло убитого султанским родом! Шахзаде Ахмед оскорбил меня, вынудив упасть в глазах всего мира, заставив удалиться от родни, но сегодня я вернул свое с лихвой!

– Хорошо… Челик, – кивнул Кара Давут-паша, – твои сегодняшние деяния не будут забыты. Клянусь, тебя вознаградят по достоинству!

– Это, – потряс отрубленной рукой Челик, – наилучшая мне награда!

«А другая награда все равно найдет тебя вскорости», – одними губами прошептал шахзаде Мурад. Что-то подсказывало ему, что, по мнению Кара Давут-паши, истинным вознаграждением безумцу должна служить смерть, скорая, но мучительная, и с этим мнением шахзаде Мурад был абсолютно согласен. С одним-единственным уточнением: Кара Давут-паша должен умереть там же, где умрет этот Челик, да поразит Аллах его сердце и печень!

Посланник Аллаха (мир ему и благословение Аллаха) говорил: «Человек исповедует ту же религию, что и его близкий друг. Так пусть же посмотрит каждый из вас, кто является вашим близким другом!» Кара Давут-паша водился с кровожадными безумцами. Так кто же он сам таков?

О том, какова Халиме-султан, Мурад старался не думать. В конце концов, она женщина, а женщины слабы.

Забрав с собой отрубленные части тела бывшего султана и своих раненых друзей, заговорщики покинули зиндан. На полу остался чадить оброненный факел.

Когда убийцы ушли, с потолка зиндана бесшумно опустилась веревка. По ней проворно слез одиннадцатилетний мальчик. Слез – и остановился возле обезображенного тела. Внимательно все осмотрел, улыбнулся, глядя на отрубленную руку. Возле обрубка подсыхала лужица крови.

Затем шахзаде Мурад взялся за рукоять кинжала и с усилием вытащил его из груди покойника. Янтарная рукоять загадочно мерцала в крепких мальчишеских руках, лезвие было густо обагрено кровью.

– Это, – сказал Мурад тихо, глядя в невидящие, мертвые глаза султана Османа, – кинжал моего отца. Нашего отца, хоть ты его и недостоин. Ты был недостоин отца, Осман, ты был недостоин своей почтенной матушки, недостоин своего невинного сына, убитого – все так говорят! – по твоему приказу. Ты был недостоин трона, Осман, и ты недостоин этого кинжала, будь ты проклят! Гори в огненном озере вечно, Осман!

Собственные слова показались юному шахзаде удивительно правильными. Так и надо, видит Аллах! Только так и надо.

Кровь на лезвии кинжала странным образом гармонировала с таинственно мерцающим камнем навершия. Какой удивительно соразмерный клинок! Сколь он совершенен, сколь правильно выбран камень, какой хорошей стали лезвие!