А какой смысл на нее смотреть? Она не вызывает в нем никаких чувств. А раньше? Любил ли он ее когда-нибудь?

Он часто об этом думал, особенно вечерами, когда разъезжал верхом на лошади по плантации. Конечно, любил, но как-то по-другому, по-юношески, окрыленный слепой любовью. Не такой, как…

Произносить имя другой девушки в его доме запрещено. Ее уже нет здесь – и не будет! Надо двигаться дальше.

Уже наступило лето, а она до сих пор являлась к нему во сне. И как ее забудешь, когда картина с водопадом висела в спальне, и она же была этикеткой на всех бутылках с вином из «изабеллы». Значит, любовь еще не скоро пройдет. А если имя Элизы будет ассоциироваться с вином Кристиана, то от нее вообще не избавиться. Но, как ни странно, избавляться совсем не хотелось. Напротив, хотелось думать о ней постоянно.

– Ты слышишь меня, Кристиан? – жужжала над ухом Лусия. – Я свободна!

Он привстал с земли, неспешно отряхнул комья со штанов и посмотрел на бывшую. Теперь перед ним стояла истеричка, раздражающая фурия, которая даже жалости не вызывала. После развода Кристиан старался не уподобляться ей в манерах и общался сдержанно, но сейчас она его очень разозлила. Навязывает себя, как продажная женщина. В общем, она всегда таковой и являлась. А он был слепцом!

– Говорят, что в жизни нам выпадают испытания, чтобы мы осознали ценности и расставили приоритеты. Ты, Лусия, – самое легкое испытание, хотя мы прожили целых пять лет. Я хотел бы сказать, что жалею о тех годах, проведенных с тобой под одной крышей, но не могу, – и он улыбнулся, – потому что я кое-что понял: любовь не была сильной… она стала лишь репетицией перед чем-то большим.

Лусия изумленно разинула рот, в кустах кто-то захихикал. Это были цыгане, которые быстро притихли, когда поняли, что их заметили.

– Ты не можешь так говорить. – Лусия занервничала еще сильнее и скорчила гримасу. – Мы могли бы начать все заново, и я уверена, что твоя любовь вернулась бы с новой силой. Просто дай мне шанс.

– Шанс дается раз в жизни, он у тебя уже был, когда я сделал тебе предложение. Но ты не оценила нашу семью, не сберегла ее. Все кончено, Лусия. И не мешай, мне надо работать.

Кристиан снова занялся обрезкой сухих веток. Лусия еще стояла над душой, наверное, анализировала сказанное им.

– Значит, все?..

Кристиан закатил глаза и усмехнулся:

– У меня нет к тебе чувств, ты не вызываешь во мне никаких эмоций, кроме отвращения. Ты бы согласилась жить со мной, зная, что я тебя не люблю и презираю?

Она молчала, а потом резко развернулась и двинулась прочь. Хихиканье в кустах снова возобновилось, кто-то даже присвистнул. Кристиан улыбнулся – неужели она наконец оставила его в покое, и до нее дошел смысл его слов? Он не раз произносил их, но в более мягкой форме, а сейчас что-то изменилось. Пять лет, проведенных с этой женщиной в одном доме, просто стерлись из памяти. Их не было. Хотелось бы начать новую жизнь, но с другой. Интересно, когда Элиза насладится живописью, то вспомнит его?

Домой он приходил поздно, ужинал едой, которую готовила Гунари. Она крутилась возле него с материнской теплотой и заботой:

– Год будет очень насыщенный, – произнесла она (похоже, опять заглянула в будущее). – По-моему, детскую надо сделать в комнате, которая граничит со спальней, и прорубить в стене дверь. Так проще, можно будет сразу же увидеть, как поживает ребенок…

Кристиан медленно опустил вилку, на которой был наколот кусок сочного мяса. Он ослышался? Может, не выспался? Или не выспалась Гунари? Он с настороженностью на нее взглянул:

– Ты думаешь, Вирджиния после родов приедет сюда? Но это значит лишь одно – развод с Саидом.

У него даже аппетит пропал. Какой ужас! Кристиан нервно сглотнул. Зато Гунари, напротив, улыбнулась и присела на стул:

– Я про твоего ребенка.

Слава богу, не про Вирджинию. Кристиан успокоился – она не разведется с Саидом. Он кивнул и принялся есть, но вилка снова застыла в руке. Она говорила про его ребенка! Его! Или ему померещилось? Он так испугался за сестру, что не уразумел самого главного.

– Моего?

Цыганка встала со стула, вытирая руки о передник:

– Раньше, чем ты думаешь. Уже совсем близко, – и она застыла, прислушиваясь. – Вот-вот…

Раздался стук в дверь:

– Вот и она.

– Кто?

Крис спросил Гунари, а она пошла открывать дверь, и уже из холла он отчетливо услышал тот самый ответ:

– Девушка, на которую ты любуешься каждый вечер, когда смотришь на картину.

* * *

Элизабет сидела в такси, временами поглядывая в окно, мысленно отмечая знакомые места. Их было мало, только море и плантации винограда – это все, что осталось в памяти от прибрежного города Аликанте. Руки девушки мяли записку, от волнения пальцы то расправляли бумагу, то комкали снова. Временами Элиза разворачивала письмо, перечитывая текст. Она выучила его наизусть, но хотелось увидеть почерк.

Послание лежало на дне деревянного ящика, вместе с тем самым вином от Криса. Элизабет задумалась, вспоминая этикетку на бутылке: почти все пространство занимала копия ее картины, а выше было название – имя девушки, переделанное на испанский лад.


«Дорогая Элизабет!

Зимой ты вручила мне уникальный подарок.

В свою очередь я хочу преподнести тебе краски лета. Мой подарок будет единственным в мире, но одновременно он будет и в тысячах экземпляров для многих. Твое имя, напечатанное на бутылках с вином из сорта «изабелла», украшает самую уникальную этикетку.

Кристиан».

Эти слова вызывали слезы, но Элиза сдерживалась, а они против воли скатывались по ее щекам. Она снова прочитала письмо и представила, как Кристиан пишет его в комнате, освещенной лишь настольной лампой… Вот он уже запечатывает конверт… И слезы опять навернулись на глаза девушки.

Боже, как мило! Письмо! Подарок… ее имя! И ее рисунок на этикетке выглядел сногсшибательно. И главная изюминка в чудесной и удивительной этикетке – остров, где очутились двое. Мужчина и женщина.

– Приехали, – произнес водитель, чем вывел Элизу из задумчивости.

Сердце застучало чаще, она посмотрела на высокую ограду и замерла.

Хоть бы эти полгода ничего не изменили в жизни Кристиана! Она, наверное, приехала слишком поздно, но именно столько времени понадобилось, чтобы осознать то, что дороже всего. И это не искусство. Без Кристиана свет превратился в тьму, а краски засохли. Она больше не нарисовала ни одной картины, потому что вдохновение ее покинуло.

Но сейчас она приехала по иному поводу. Вдохновение – лишь предлог, дополнение к кое-чему важному.

Элизабет вышла из машины и коснулась резной ручки на двери калитки. Та открылась, впуская Элизу туда, откуда она убежала в прошлом – прямо к особняку Кристиана Фернандеса. Он дома, его машина стоит рядом с трактором, который вызвал у Элизы теплую улыбку.

Она поймала себя на мысли, что согласна прокатиться на нем. Может, даже научится им управлять.

Дорожка к дому была выложена серым камнем. Элиза ступала уверенно, но сердце билось сильнее с каждым шагом. Оказавшись у двери, она перевела дыхание и нажала на звонок.

Дверь открылась не сразу, возможно, прошло несколько секунд, но казалось, что минуты. В дверном проеме показалась Гунари с приветливой улыбкой и понимающим взглядом, мол, она давно ждала Элизу.

– Знаю, я поздно… – начала оправдываться девушка, имея в виду, что уже вечер, но цыганка поняла все по-своему.

– Для настоящих чувств поздно никогда не бывает. Настоящая любовь ждет столько, сколько положено, и не требует других доказательств.

Она распахнула дверь, и Элиза зашла. Она здесь никогда не была, но все почему-то показалось ей знакомым и родным. Может, все дело в запахе Кристиана…

– Он в гостиной. Не переживай, но дам совет – не тратьте зря ни минуты, жизнь – одна, годы уходят, и их не вернуть. – И Гунари удалилась, оставив Элизу в одиночестве.

А ведь цыганка права.

Элизабет пересекла светлый холл с высоченным потолком. У девушки перехватило дыхание. Вот и широкая лестница с начищенными до блеска перилами, она уходила наверх и разветвлялась. Интерьер и близко не напоминал строгий английский стиль. Но и на испанский он не был похож: ведь семья Элизабет снимала дом в Аликанте, и он оказался очень аскетичен. А тут… ощущаешь себя королевой. Или арабской принцессой.

Все встало на свои места: Кристиан родился в Дубае, от брака испанца и англичанки, а значит, перемешал в себе столько крови, что и сам запутался. Он менял города, страны… и осел в Аликанте. Или ему нравилась мешанина стилей как память о родителях и своем происхождении. Это уникально, Элиза еще ни разу не встречала столь многогранного человека.

– Элизабет.

Она вздрогнула, хотя ее имя Кристиан произнес с теплотой в голосе. А еще немножко с удивлением. Похоже, он ее ждал.

Элиза повернулась к нему, встречаясь с изумрудными глазами, которые полгода смотрели на нее, но лишь с мольберта. Она видела их перед сном и утром, когда просыпалась. И теперь не верится, что все происходит наяву. Почему ее собственные глаза опять наполняются слезами? Разве она сейчас читает его письмо? Нет. Она просто смотрит на него, а хочется разреветься и обнять. Боже правый! Кажется, теперь слеза скатилась по щеке, пришлось зажмуриться, чтобы не видеть, а чувствовать, как пальцы Кристиана нежно стерли слезинку. Но на ее место пришла другая, а потом они просто хлынули потоком.

И он уже не стирал ее слезы, а привлек к себе, прижал к груди, целуя и что-то шепча на непонятном ей языке.

– Кристиан…

– Я знал, что ты придешь, – ответил он по-английски. – Я тебя ждал, каждый день мысленно с тобой разговаривал, звал тебя…

Услышав такое, Элизабет снова разрыдалась. Она улавливала его мысли все это время, потому что думала о Кристиане постоянно. Странно, но ей стал интересен даже виноград. Она переживала за эту чертову плантацию!