Дарья Сойфер - Лайки вместо цветов

– Идём, идём. – Матвей не дал ей толком оглядеться. – Здесь ещё ничего не успели сделать.

Толкнул следующие двери, и Лера оказалась в хорошо освещенном зале. Ремонтом тут тоже не пахло, зато было чисто, в центре стоял большой стол из тех, какими обычно оснащают переговорные, вокруг стулья, а на столе…

Лера остановилась как вкопанная, не веря своим глазам. На столе стоял большой макет. Не торгового центра, не промышленного комплекса. Усадьбы. Особняк Захарьево в своей первозданной красоте с крошечными окошками, целой крышей, широкой верандой и деревьями вокруг.

– Ну? – торжествующе спросил Соломатин. – И что ты на это скажешь?

А Лера не знала, что сказать. Тяжело было признавать собственную неправоту, непрофессионализм, отчаянную глупость. Но как?! Почему тогда пресс-служба «Соло Инвест» отпихивала журналистов, когда Лера только затеяла своё расследование? Почему никто не дал комментариев, когда она просила? Почему они сразу не выложили все козыри? И как теперь идти к Пал Палычу и просить об опровержении?!. О господи, что же она натворила…

– Это то… – Её голос прервался, и она неловко кашлянула. – Это то, о чём я думаю?

– Да. – Соломатин подошёл к макету, и его шаги эхом разнеслись по пустому залу. – Я выкупил Захарьево совершенно легально с условием, что я его отреставрирую.

– Но почему ты… Почему не…

– Почему не сказал об этом в эфире? – Он взял маленькое деревце и задумчиво покрутил в руках. – Потому что ещё ничего не утверждено. Историко-культурная экспертиза пока не утвердила систему канализации и АГВ[3], там будет морока с подвалом… Хочешь знать моё мнение? Они идиоты, нам рассчитали все данные идеально, и уж лучше сразу пускать современные системы.

– А ты…

– А я не даю взяток, Лера. Я буду ждать, пока вся эта волокита закончится так, как мне нужно. Даже если придётся судиться. У меня есть принципы, хотя ты, видимо, уже поставила на мне клеймо, как любит делать ваш брат. – Он поставил деревце на место и сунул руки в карманы. – Сейчас мои ребята снесут тот бардак сзади, займутся подведением газа… Помяни моё слово, через год губернатор будет жать мне руку на камеру и вручит какую-нибудь хрень за социально значимые инвестиции.

– Ты просто хочешь отреставрировать особняк? Просто так отдаёшь деньги? – Лера обошла стол с другой стороны и встала напротив Соломатина, глядя на него поверх макета.

– Нет, конечно. – Он пожал плечами. – Я инвестор. Это будет парк и музей. Всякие ярмарки, выездные мероприятия вроде концертов. Несколько номеров. Возможность проводить здесь свадьбы, праздники. Ясно дело, нормально окупится это лет через пять, не меньше, но очков мне в репутацию упадёт куда больше. Сейчас шумиха уляжется, проект утвердят, и мы анонсируем планы официально. И уже тогда некоторым СМИ придётся проглотить ядовитые языки. Заметь, я не говорю «всем» и не упоминаю тебя.

– Матвей, я… – У неё в носу защипало от подступающих слёз. – Я должна тебе кое-что сказать…

Он подошёл к ней, нежно взял за подбородок, заглянул в глаза.

– Всё в порядке, – тихо сказал он. – Ты не знала. Можешь не извиняться.

– Да нет, я правда…

Никогда в жизни ей не было так стыдно за себя. И груз вины был непереносимым, болезненным, разъедал изнутри… Но Соломатин прижал палец к её губам, не дав договорить.

– Просто не свети эту информацию раньше времени. Безо всяких соглашений – я тебе доверяю. Ясно?

Она коротко кивнула, чувствуя, как первая капля обожгла щёку.

– Милая моя девочка… – прошептал Матвей и вытер слезу большим пальцем. В его голосе звучала такая нежность, что у Леры всё перевернулось. Она отчаянно хотела сказать правду – но боялась, что больше никогда не услышит этой нежности. – Можно я тебя поцелую?

И вместо ответа Лера сама прижалась к его губам.

На этот раз всё было иначе. Исчез привкус ненависти, спала пелена неудовлетворённости. Лера льнула к Матвею, как женщина, гибкая, податливая, беззащитная, и эта реакция его обескуражила.

Не то чтобы он не рассчитывал на секс, иначе не попросил бы прораба обустроить одну из комнаток, прогреть, принести матрас, шампанское, фрукты и свечи. Но ведь Лера ещё даже не дошла до интимных декораций, ей хватило макета…

Неужели мужская честность – лучший афродизиак? Впервые в жизни Матвей хотел не уложить женщину, а сначала поговорить и выяснить, что ею движет. Он опешил от неожиданности. Снова. Тогда она уделала его доминантным поведением, сейчас, когда он уже приготовился отражать удар, вдруг стала нежной и порывистой, как жена декабриста. С Лерой не существовало понятия «норма», только крайности и только те, которых меньше всего ожидаешь.

Её глаза блестели от слёз, пальцы дрожали, губы шептали что-то едва различимое. Чёрт подери, да это всего лишь макет и инвестиционный план! Или она хочет извиниться за всех своих недобросовестных коллег?

Лера полностью обнажилась перед ним. Внутренне, не внешне. Отшвырнула доспехи в дальний угол, и Матвей увидел девушку. Не потому, что платье, не потому, что каблуки или макияж. А потому, что в глазах читалась немая просьба обнять, утешить, защитить. Она сдалась – но Соломатин отчего-то не чувствовал себя победителем. Ему вдруг стало стыдно за себя. За то, что он пытался играть с ней в игры всё это время, за то, что воспринимал как трофей. А она была живой, искренней – и куда больше нуждалась в мужчине, чем все, кого Матвей встречал раньше.

Она настолько привыкла отрицать свою женственность, что и сам Соломатин в какой-то момент смирился с тем, что она равноценный соперник. Наверное, не от хорошей жизни Лера влезла на коня и вооружилась копьём. Бравада всегда скрывает слабость, маскирует боль, и Матвей осознал, что на Леру, должно быть, нападали так часто, что шипованная броня срослась с кожей. Она атаковала не потому, что была агрессивной сама по себе. Просто старалась защититься заранее.

Это понимание обрушилось на Соломатина ледяным водопадом, и он протрезвел. И сказал то, чего сам от себя никак не рассчитывал услышать:

– Может, подождём?..

Лера оторвалась от него, посмотрела затуманенным взглядом.

– Ты презираешь меня? – прошептала она. – За непрофессионализм?

Матвей кашлянул. Вот о профессионализме он думал в последнюю очередь.

– Мне кажется, ты сейчас… Ну, на взводе, что ли…

– Не хочешь связываться с истеричкой? – горько усмехнулась она. – Ладно, я… Мне лучше пойти…

– Подожди. Ты… Не так поняла… Пошли. – Он повёл Леру в комнату, прикрыл её глаза ладонью, легонько подтолкнул внутрь.

Проверил, чтобы всё было идеально, и лишь тогда позволил смотреть.

Она стояла в красном платье посреди комнаты, отблески свечей плясали на её коже, отражались в тёмных глазах. Матвей любовался ею и думал, что хочет эту женщину. Не в смысле переспать прямо сейчас, хотя не без этого, конечно. Просто хочет видеть её рядом. Изо дня в день пить жидкий огонь маленькими глотками – и чувствовать, как внутри закипает жизнь. И пусть она не соглашается, пусть спорит, воюет, дерётся, даже, черт возьми, доминирует. Только пусть будет рядом.

– Тебе нравится? – спросил он, когда её молчание начало порядком напрягать.

Лера посмотрела на него пугающе странным, почти отрешённым, взглядом.

– Я никогда не занималась сексом при свечах.

– Это хорошо или плохо?

– Это возбуждает. – Она улыбнулась.

Матвей подошёл к ней сзади, провёл пальцами по плечам, убрал гриву кудрей, поцеловал в шею и ощутил губами, что её кожа покрылась мурашками. Он не хотел торопиться. Взялся за язычок молнии, дразняще медленно потянул вниз, пока лямки сами не упали с плеч, и Лера вздрогнула. Умелое прикосновение к застёжке – и лифчик безвольно повис.

– Я знал, что это платье тебе пойдёт… – шепнул Матвей, гладя обнажённые лопатки и знакомую родинку чуть ниже. И вдруг понял, что сболтнул лишнего, но что хуже – она тоже поняла. Спина напряглась, выпрямилась, Лера отстранилась и обернулась, прижимая ткань к груди.

– Что? Откуда ты знаешь Настино?.. Стоп, – она тряхнула головой, – это ведь не Настино платье?

Матвей не хотел испортить вечер ложью и просто кивнул, готовясь к взрыву гнева и, возможно, членовредительству.

– Значит, ты всё это… – Она обвела взглядом комнату. – Спланировал заранее?

Снова кивок.

– А Настя вообще больна?

– Сильно сомневаюсь.

– А Аделина? Её ты тоже убедил идти на бал?

– Слушай, ну я же не Господь Бог!

– Ну да, – она усмехнулась, – главное, ты это понимаешь.

– И? – Матвей замер в ожидании бури, но Лера почему-то рассмеялась, запрокинув голову. – Ты чего?

– Сильно, Соломатин, – выдала она, улыбаясь. – Теперь я поняла, чему тебя учили в Принстоне… Скажи, зачем тебе всё это? Ты ведь можешь получить секс гораздо меньшими усилиями. Просто выйди вечером в бар или клуб. Разве нет?

– Мне не нужен секс как таковой. – Он заправил прядь волос ей за ухо. – Мне нужна ты.

– Ладно, – просто согласилась она, – заслужил, – опустила руки, и одежда грудой тряпья упала к её ногам. Перешагнула платье и осталась стоять перед Матвеем на каблуках в одних трусиках. – Вот она я, Соломатин. Делай со мной, что хочешь.

И он сделал. Уложил её на матрас и заставил время течь в своём темпе. Наслаждался каждым касанием, каждым поцелуем, прерывистым вздохом и запахом. Запоминал причудливый рисунок родинок на её теле, будто это были отметки на карте сокровищ. Любовался едва заметным пушком на коже, лодыжками, коленками и этой её манерой поджимать пальцы ног в моменты удовольствия. Оттягивал собственный финал для того, чтобы она пережила всю гамму ощущений, показал ей всю палитру своих умений, хотел затмить всех, кто у неё когда-то был. Выложился на полную, и если бы это был бы не секс, а экзамен, ушёл бы из аудитории под аплодисменты профессуры.

Покупая землю в Захарьево и старый особняк, Матвей не думал, что это место будет хоть как-то ассоциироваться с плотскими забавами. Но даже много лет спустя одного названия Соломатину хватало, чтобы в памяти всплыли обычный матрас, свечи и Лерины хрипловатые вскрики и всхлипы, а в штанах стало до боли тесно.