Дарья Сойфер - Лайки вместо цветов

Он долго лежал поверх покрывала и смотрел в пустоту. Здесь, в спальне, не думать о Лере не получалось. Её призрак витал в комнате едва различимым ароматом, несуществующей вмятиной на подушке. Казалось, моргнёшь – и увидишь её верхом на тебе, раскрасневшуюся, с локоном, упавшим на лицо, и дерзко распухшими губами…

Когда вечерние сумерки разрезала назойливая трель телефона, Матвей едва удержался, чтобы не швырнуть опальный гаджет об стену. Соломатина тошнило от всего виртуального. Знакомств, лайков, блогов, снимков со спецэффектами… Большая паутина лжи. И лишь имя Эллы на экране остановило Матвея от опрометчивости:

– Да, – сухо рявкнул он в трубку.

– Что за история с «Gloss»? – спросила Элла вместо приветствия. – Ты видел последний пост в их инстаграме?

– Видел.

– Что… Правда? – Элла заметно растерялась: привыкла сообщать новости первой.

– И?

– И ты ещё спрашиваешь?! Когда ты умудрился перейти дорогу Бельской? У этой стервы вообще ничего святого, а мужиков она ненавидит сильнее, чем ядерное оружие.

– Не поверишь, я ей ничего не делал.

– Тогда что это было?! Знаешь, хватит. Я подготовлю пресс-релиз, мы обнародуем проект, документы… Я уничтожу Ляпишеву с её псинной армией. Пошла к чёрту! Сколько можно издеваться?

– Подожди, проект не одобрен…

– Плевать я хотела! – Элла перешла на ультразвук. – Сколько можно валять тебя в грязи, как будто ты этих собак лично убиваешь или продаёшь корейцам?! Если после этого местный архитектор не поставит свой дебильный штамп, я подниму такую бучу насчёт того, что он начхал на культурное наследие, что этот муд…

– Я понял тебя, – спокойно перебил Соломатин. – Даю карт-бланш.

– Давно бы так! Из-за истории с Первым каналом мы потеряли кучу времени – и очков. Я займусь подготовкой – и перезвоню.

– Эл, подожди. Скажи, до выхода сюжета в эфир с тобой пытались связываться журналисты?

– Конечно, пытались! – Она возмущённо фыркнула. – Журналисты, гринписовцы, градозащитники и такая уйма ушлёпков, что тебе и не снилось. Если я стану всем им отвечать, я не смогу больше вообще ничем заниматься.

– И что ты им говорила?

– Как всегда, Матюш. «Без комментариев» – и точка. Была одна особо надоедливая… Переключила её на Ингу и велела блокировать. А что?

– Да нет, всё в порядке. На связи.

Соломатин отключился и машинально сжал смартфон. Выходит, Лера не соврала. Она пыталась выяснить всю информацию… Только что это меняет? Наверное, Бельская выращивает из Леры нечто себе подобное. Сама мстит мужской половине человечества и подопечных учит ненавидеть без разбора. И Матвей понимал, что виноват в увольнении Леры, но всё же считал, что не заслужил такой мести. В конце концов, он хотя бы попробовал всё исправить. Ходил в «Останкино», извинялся… И всё это время Минаев знал, что речь идёт о женщине. И молчал. Выходит, у журналистов круговая порука ещё хуже, чем у врачей, и теперь каждый, даже самый плюгавый репортёришка, будет при каждом удобном случае поминать Соломатина дурным словом из солидарности. Без доказательств, оснований, фактов под рукой. Просто потому, что кто-то где-то насвистел, что Валеру Гинзбург уволили. Если Лера не соврала и насчёт блога «Gloss’а» и текст написал кто-то другой, то это только начало.

У Матвея пропало желание кому-то что-то доказывать. Он уже оправдался перед Лерой, открыл то, что не говорил ни одному постороннему человеку. А она… Просто скупо извинилась.

Что ж, пусть Элла делает свою работу и дальше. А ему, Матвею Соломатину, пришло время отдохнуть и развеяться. Подальше от проклятой Валерии Гинзбург. Он снова включил телефон, открыл приложение для покупки авиабилетов и без особых колебаний заказал первый попавшийся до Нью-Йорка. В один конец.

– Что значит «нельзя убрать пост»? – с максимальным терпением спросила Лера, хотя внутри уже громыхали первые подорванные снаряды.

– Бельская сказала, это важный пост, пустила его в продвижение, велела добыть репосты. – Ира Мазунина подавила зевок: для неё субботнее утро, судя по сонной хрипотце, ещё не началось.

– Бельская не отвечает на звонки. Ты что, не понимаешь? Там ложная информация! Нас засудят за клевету! Нужно срочно убирать пост или менять текст под фотографией. Типа мы приносим извинения за недостоверные…

– Ты с ума сошла?! – Мазунина резко проснулась. – Чтобы я сделала такое без разрешения Аделины?! Я – не ты, я не меняю работу два раза в месяц!

– Да при чём здесь вообще работа! Мы разместили неверные сведения, которые порочат честь и достоинство…

– Это интернет, Лера. Там сплошь неверные сведения и постоянно кого-то порочат. Успокойся уже, дождись понедельника, Бельская не обязана грести чужие ошибки по выходным.

Лера бросила трубку. Уже час Гинзбург металась по квартире, как шайба аэрохоккея. После ухода Соломатина мир рухнул, разбился на тысячи кусочков. Лера ещё долго стояла, облокотившись на стол, и ждала, что в неё ударит молния. Что бы ни произошло – возмездие было бы заслуженным. И пусть хотелось плакать, прятаться под одеялом, потому что всё, во что Лера верила последние годы – а верила она преимущественно в себя, – оказалось пшиком.

Понимание было чётким и отрезвляющим: она недостойна Соломатина. Она вредила ему исключительно по собственной глупости. Великой Гинзбург никогда не существовало. Она считала ум главным своим достоинством, а оказалась еще хуже, чем Тихонова и весь штат «Gloss». Они хотя бы ни на что не претендовали, мирно существовали в нише, в которой были экспертами, и никому не переходили дорогу.

Без профессионализма в Лере не осталось ничего. Ни единого качества, за которое её можно было бы полюбить.

Любят других. Умных или добрых, нежных или талантливых. Любят тех, кто способен что-то дать другим. Возможно, Бельская одна не потому, что так решила, а потому, что другого выбора у неё просто не было?..

Лера нацепила разодранную толстовку, как напоминание, и уехала из Захарьево. Да, ей хотелось плакать. Да, внутри зияла огромная, выжженная кислотой правды дыра. Но отец научил Леру главному – исправлять свои ошибки. И отпускать вожжи, падать ничком в подушку Гинзбург не собиралась.

Она не ждала, что Матвей простит её. И сама бы вряд ли простила. Да и не за что было делать скидки. И знала, что он никогда не сможет быть с ней, и теперь, после ночи в Захарьево, она прекрасно понимала, что теряет. Ей бы признаться сразу, едва Соломатин рассказал про реставрацию… Но она струсила. И не жалела об этом, потому что иначе она бы никогда не почувствовала, что такое быть женщиной. Не феминисткой, не железной леди – а слабой и, возможно, любимой женщиной.

Одна ночь… Что ж. Большего ей не видать, другого ей не нужно. Зато будет что вспомнить в одинокой и безработной, наполненной кошками старости.

Лера умела признавать свои ошибки, умела принимать наказание. Она посрамила профессию журналиста, предала идеалы свои – и отца. И за это должна была расплатиться сполна, но для начала – попытаться хоть что-то исправить. Каким-то чудом ей удалось отключить все эмоции. Завела себя, как игрушечный локомотив, поставила на рельсы с установкой «до конечной» – и отправилась в путь.

Пусть Бельская не отвечала, а Мазунина отказывалась шевелиться до понедельника. Лера позвонила каждому, чей номер удалось вытрясти из Насти, пока не выяснила домашний адрес Аделины Викторовны. И, крепко взявшись за руль старой «Хонды», двинулась к будущему бывшему шефу.

Бельская открыла не сразу, и, зажав кнопку звонка, Лера уже решила, что остаётся только взломать офис и ноутбук Мазуниной, но изнутри раздался щелчок, дверь приоткрылась, и в щели показалось лицо Аделины Викторовны.

– Что ты здесь делаешь? – недружелюбно спросила она. – И перестань звонить…

– Ах да… – спохватилась Лера и убрала палец: уж слишком сильно её впечатлило увиденное.

Главный редактор «Gloss» выглядела как собственная тень. Как снимок для статьи «Она скончалась после продолжительной болезни». Бесцветная кожа напоминала намокшую рисовую бумагу, волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь были собраны в хвостик, открывая морщинистый лоб и «гусиные лапки» у висков.

– Вы в порядке? – брякнула Лера первое, что пришло на язык.

– Ты похожа на мужика, который впервые видит жену без косметики… Я надеюсь, кто-то умер? В противном случае ты сюда приехала очень зря.

– Я не могла до вас дозвониться, а это срочно. По поводу последнего поста в блоге…

Бельская вздохнула, сняла дверную цепочку и пропустила Леру внутрь.

– У тебя пять минут.

Квартира Аделины Викторовны слепила больничной белизной. И пусть воздух был чист и не пах ничем вообще, что для жилого помещения было довольно странно, казалось, что стоит вдохнуть поглубже, и ноздри защекочет ментоловый холодок лекарств. И пусть дизайн в целом был стильным, обилие белого пугало. Зачем-то Бельская заживо поселила себя в морге.

– Стоп! – Аделина не дала Лере сделать ещё один шаг в прихожую и указала на пол. – На коврике, пожалуйста.

– Аделина Викторовна, я насчёт Соломатина.

– Нашла ещё компромат?

– Нет, наоборот. Ляпишева водит нас за нос. Ей предложили солидную компенсацию, участок земли для собак. А она собирает средства на крауд-фандинге…

– Какая разница? – Бельская поправила пояс белого махрового халата. – Он же захватил эту территорию.

– Но ведь он хочет вложиться в её развитие! Будет реставрировать особняк, подготовил идеальную площадку для приюта…

– Погоди, а откуда ты всё это знаешь? Насколько я знаю, ничего подобного он официально не сообщал.

Лера молчала, подбирая слова, потом решительно расправила плечи.

– Он сказал это мне.

– И ты поверила?! – Тонкие брови взлетели на лоб. – Милая моя, нельзя же быть настолько наивной! Он просто хотел залезть к тебе в трусы… – Бельская осеклась, оглядела Леру с ног до головы, ноздри хищно затрепетали, будто Аделина пыталась учуять запах порока. – Всё ясно, – констатировала она наконец. – Ему удалось…