– Здесь?

Тот кивнул.

– Да, тут.

Вынув тяжелую связку ключей, охранник открыл дверь и впустил туда своего спутника.

Услышав за спиной ржавый скрип несмазанных петель, посетитель только поежился.

Тюремная камера, в которой очутился посетитель, несколько отличалась от других; мебель, привинченная к полу, была округлых форм, чтобы нельзя было пораниться об углы; стены, выкрашенные в белый цвет, были обиты пробкой – такой интерьер обычно бывает в камерах, где содержатся преступники, находящиеся на привилегированном положении…

Неожиданно откуда-то сбоку послышался знакомый голос:

– Добрый день…

Следователь – а это был тот самый следователь, который с самого начала вел дело О'Хары, приветливо улыбнувшись, произнес:

– Добрый день… А для вас сегодня он действительно добрый…

Патрик равнодушно посмотрел на своего гостя и уселся на кровать.

– А что такое? – спросил он каким-то тусклым голосом, не глядя на следователя.

– Суд рассмотрел вашу апелляцию, провел повторное расследование, и теперь, мистер О'Хара, я уполномочен сообщить, что вы признаны невиновным в совершении того преступления… Правда, суд постановил наложить на вас штраф за дачу ложных показаний, но, учитывая, что вы уже полтора года провели в тюрьме, ограничился мизерной суммой – сто фунтов. Кстати говоря, эти деньги за вас уже внесены каким-то лицом, пожелавшим остаться неизвестным… – доброжелательно улыбнувшись, следователь добавил: – с завтрашнего дня, после оформления некоторых формальностей вы свободны, мистер Патрик О'Хара…


На следующий день, когда Патрик, чувствуя себя в цивильной одежде, от которой он давно уже отвык, очень неловко, вышел из ворот тюрьмы, к нему подошел какой-то человек и коротко кивнул в сторону стоявшего на той стороне улицы «плимута».

– Мистер О'Хара, вас очень просят пройти в машину.

Патрик, ничего не отвечая и ничему не удивляясь, пошел за этим человеком.

В машине за рулем сидел ни кто иной как Уистен О'Рурк.

Улыбнувшись бывшему заключенному, он с чувством пожал ему руку и произнес:

– Ну, поздравляю…

Патрик равнодушно ответил на рукопожатие и поинтересовался – скорее из вежливости:

– С чем?

– С возвращением на свободу… Вот видите, – назидательно произнес Уистен, – все получилось так, как я и говорил… Я ведь не обманул вас – правда? Кстати, деньги, четыреста тысяч, вы получите сразу же, как вернетесь в Белфаст… Они положены в банк на ваше имя, – и Уистен протянул ему необходимые документы, после чего вновь произнес: – вот видите, а вы думали, что я вас обману? Нет, все в порядке…

Патрик кивнул.

– Да.

– Ну что – поехали куда-нибудь в ресторан, поужинаем? – предложил Уистен.

– Хорошо…


В ресторане О'Рурк, заказав самые лучшие блюда и самые дорогие и тонкие вина, с теплой улыбкой посмотрел на недавнего заключенного.

– Еще что-нибудь?

Тот отрицательно покачал головой.

– Того, что вы заказали, более чем достаточно, – ответил Патрик.

Уистен поморщился.

– Я не об этом.

– О чем же?

– Ну, может быть, вам не хочется возвращаться в Белфаст? Может быть, вы хотите уехать в какую-нибудь экзотическую страну? Помните, мы же тогда, вечером, у вас на кухне договаривались…

Тяжело вздохнув, Патрик изрек:

– Нет, я возвращаюсь в Ольстер.

– Ну, ваше дело…

– И я бы хотел увидеть своих детей.

Лицо Уистена в одночасье помрачнело.

– Боюсь, что это невозможно, – произнес он, прикуривая.

– Почему? – неожиданно громко, на весь зал воскликнул Патрик. – Почему? Ведь вы обещали!

Выпустив из носа струйку голубоватого дыма, Уистен объяснил:

– Дело в том, что пока вы сидели в тюрьме, ваших детей усыновили…

– Что? – вне себя от изумления, воскликнул Патрик. – Что вы сказали?

– Уолтера и Молли усыновили, – повторил Уистен, кладя сигарету в пепельницу.

– Но кто дал право?

– По закону, если родители отбывают пожизненное заключение, их детей можно усыновить… Даже не спрашивая о том родителей…

– Но кто?

Уистен вздохнул.

– Этого я не знаю… Во всяком случае, законным путем установить это невозможно… Ни один нотариус, ни один чиновник из воспитательного дома никогда не пойдет на то, чтобы разгласить тайну усыновления, – сказал Уистен и отвернулся.

Патрик, отрешенно глядя перед собой, произнес, обращаясь скорее не к собеседнику, а только к себе одному:

– Так я и знал… Так оно и случилось… – он немного помолчал, после чего, подняв на О'Рурка полные слез глаза, горестно выдавил из себя: – за что?

V. ОКСФОРД

Джон

С недавних пор внимание Джастины привлек новый сосед – небольшого роста мужчина с подвижным, очень богатым мимическими оттенками лицом, с глубоко посаженными глазами, седоватый, коротко стриженный, в любую погоду – и в дождь, и в солнце – всегда ходивший в застегнутом наглухо черном плаще.

Во всем облике этого нового соседа было что-то такое, что вызывало если и не явную настороженность то, какое-то смутное подозрение – этот человек, как сразу же отметила Джастина, относился к тому типу людей, которых констебли обычно безо всякого на то повода задерживают на улицах, на кого часто показывают пальцем, когда речь идет о каком-то нераскрытом преступлении, короче – к типу людей, неприятному для окружающих.

А чем же?

Одному Богу известно…

Во всяком случае, сама миссис Хартгейм не могла этого определить.

Джастина всегда доброжелательно относилась к незнакомым людям но, глядя на нового соседа, часто ловила себя на мысли, что он вызывает у нее какие-то неприязненные чувства, а почему – и сама не могла сказать.

Как случайно выяснилось из какого-то разговора, этот человек недавно то ли купил, то ли снял внаем один из коттеджей, расположенных неподалеку от дома Хартгеймов – как раз напротив, через дорогу.

Новый сосед сразу же облюбовал небольшую скамейку, находившуюся неподалеку, против входной калитки на участок Хартгеймов – и часто сиживал там с книгой в руках.

Джастине этот человек показался кем-то до боли знакомым – она была просто убеждена, что где-то прежде уже видела его…

Но где?

Сколько ни размышляла об этом миссис Хартгейм, сколько ни ломала голову, сколько ни воскрешала в своей памяти самые разнообразные ситуации, в которых присутствие этого мужчины в наглухо застегнутом плаще было бы правдоподобным, но так и не могла вспомнить, где и когда она могла встречаться с этим странным человеком.

Может быть, здесь, в Оксфорде, он приходил на репетиции спектакля? Ведь иногда к ним забредали одинокие театралы, любители Шекспира…

Нет, не то… Все, кто приходил на репетиции, так или иначе считали своим долгом подойти к миссис Хартгейм и задать ей несколько ни к чему не обязывающих вопросов или, что хуже – сказать несколько банальных, неизбежных в подобных случаях комплиментов, вроде того, что он – давний поклонник актерских талантов Джастины О'Нил.

Нет, этот человек вряд ли был театралом, завсегдатаем репетиций.

Может быть раньше, до того, как они окончательно перебрались в этот милый, тихий университетский городок?

Тоже маловероятно.

Джастина обладала довольно цепкой памятью, и могла поклясться, что никогда не встречала этого человека – во всяком случае, до того, как они с Лионом переехали на Британские острова.

Джастина пристально вглядывалась в его лицо, стараясь вспомнить, откуда же оно ей знакомо, а потом, рассердившись на себя за то, что она тратит время на такое никчемное занятие, оставила незнакомца в покое.

Еще бы!

У нее были куда более неотложные дела – Уолтера наконец-то выписали из клиники, но нога еще была в гипсе, и мальчик требовал ухода.

После той истории с падением в склеп сердце Уолтера растаяло – он видел, что и Джастина, и Лион всеми своими силами стремятся помочь ему, что они хотят если и не заменить ему с Молли мать и отца то, хотя бы сделать так, чтобы они не чувствовали себя одинокими и заброшенными.

Напрасно говорят, что дети лишены чувства такта, что они неспособны понять проявлений тактичности со стороны взрослых – ни Джастина, ни Лион никогда не единым дурным словом не обмолвились не только об Ирландии и ирландцах, но и об их отце Патрике, осужденном за страшный террористический акт, унесший множество человеческих жизней – Уолтер и Молли по достоинству оценили это.

Джастина, при всей своей очевидной загруженности, наведывалась в университетскую клинику регулярно, по два раза в день, как, впрочем, и сам Лион; Уолтер видел перепуганные тревожные глаза, он ощущал заботу, которой постоянно был окружен, и постепенно перестал смотреть на Хартгеймов со скрытой неприязнью; видимо раньше, как только он попал в этот дом, он еще не терял надежды удрать, потому что сам факт усыновления его и Молли, похоже, каким-то косвенным образом оскорблял память о Патрике О'Хара; теперь же, к неописуемой радости и Лиона, и его жены, все резко переменилось к лучшему…

Кроме всего прочего, у Джастины приближалось весьма ответственное в ее новой оксфордской жизни событие – премьера студенческой постановки «Юлия Цезаря», и она буквально разрывалась между домом и колледжем святой Магдалины.

Джастина вся была в предстоящем спектакле – очень часто она ловила себя на том, что принималась вполголоса цитировать отрывки из пьесы, в которой, кстати, сама несколько раз играла и Кальпурнию,[7] и Порцию,[8] в самых, казалось бы, неподходящих для этого местах – на кухне во время приготовления завтрака, по дороге на репетицию, и даже перед тем как лечь в постель с Лионом:

Я знаю вашу мудрость.

Кровавые мне ваши руки дайте

И первому, Марк Брут, тебе жму руку;

Второму руку жму тебе, Гай Кассий;

Тебе, Брут Деций, и тебе, Метелл;