– Эй, вставай! Нечего здесь околачиваться!

Он испуганно открыл глаза. Над ним стоял немолодой уже человек в чёрных калошах. Дворник? Да! Потому что на нём это написано, да-да, так именно и написано на его форменной фуражке «Дворникъ». И ещё зачем то номер какой-то приписан сверху: «1035». Сутулится в своём поношенном чёрном пальто из грубого сукна, поверх которого напялен белый передник. Беззубые щёки его ввалились, крупный нос свисает книзу, а уши почти слились с лицом.

– Зачем дерёшься, уважаемый? Что я натворил? Деньги у тебя украл? – робко спросил Нико.

– Нельзя спать на городских скамейках! – сердито ответил дворник, но губ его Нико так и не увидел. Они были покрыты рыжей растительностью. Как и волосы – клочья сплошного лишайника! – Здесь тебе не Багдад, а Тифлис! Ев-ро-па! Ишь ты, разлёгся, всю скамью занял, как будто это мамин дом – папин духан!

– Тебе что, скамейку жалко для человека, да?

– Может и жалко. А вдруг приличные люди придут, им она и понадобится. А ну-ка вставай отсюда! – дворник грозно застучал по земле толстой палкой с загнутой ручкой, которую он держал в своей правой руке словно посох отшельника.

– Кому я мешаю? Какие ещё приличные люди в такое время гуляют в саду? – возразил ему Нико.

– Кто гуляет? Мало ли кто? Князь какой-нибудь знатный возвращается с пирушки в Ортачальских садах, захочет посидеть на скамейке, отдохнуть, воздухом подышать. А здесь – ты! Куда деваться бедному князю? Или сын богатого купца из Сололаки и дочь другого купца из Авлабара захотят туда-сюда… поцеловаться на этой скамейке. А здесь – снова ты! Что несчастным детям делать прикажешь? Не целоваться?

– Слушай, уважаемый, я не понимаю, где ты видишь «бедного князя», где «несчастных детей» увидел? Никого же нет вокруг!

– Это пока – нет. Но в любой момент подойти могут.

– Когда подойдут – встану. Дай поспать человеку.

– А вдруг сон увидишь?

– Какой сон?

– А кто тебя тебя знает… мало ли какой? Ан-ти-го-су-дар-ствен-ный, вот какой! Народ недовольный увидишь! «Долой царя» кричать будут! «Долой наместника!». Зачем мне такие неприятности на моей скамейке? Устал я уже бродяг со скамеек поднимать! Уходи отсюда, по доброму прошу. А нет – околоточного позову.

Покидая своё временное прибежище под открытым небом, услышал он, как дворник запел довольным голосом:


«… в Александровском саду

музыка играет,

разным сортом барышня

туда-сюда шляет…»


Весь следующий день его прошёл в бестолковом скитании по городу. А под вечер он оказался на какой-то неосвещённой улице, где фонарей не полагалось, и, боясь вывихнуть себе ногу, если ненароком попадёт в одну из ям или рытвин, он спустился вниз, к Куре, где сел на её покатом берегу, глядя на воду и пытаясь освежить мысли свои чистым воздухом.

Она текла, тёмная и холодная, ворчала и хлюпала об изрытый берег и неслась куда-то в далёкое Каспийское море. Капризная река порой демонстрировала жителям Тифлиса свой норов, переполняясь водой от сезонного таяния снегов с гор либо от сильного весеннего ливня. Тогда, разливаясь, она нещадно затапливала все низменные части города, выкорчёвывая деревья, смывая мосты и хозяйственные постройки. В первую очередь страдал район Пески, тот самый, в котором удачливым мукомолам разрешили ставить мельницы. Вот и совсем недавно, пока Нико ещё служил на железной дороге и находился в Елисаветполе, уровень Куры превысил Песковскую улицу более чем на 4 метра. Остальные улочки, на которых подвалы и нижние этажи домов оказались под водой, уподобились Венеции – по ним на лодках развозили еду людям, укрывшимся на верхних этажах. Под воду ушли знаменитые Верийские и Ортачальские сады, частично обрушившийся Верийский спуск и парапет Цициановского подъёма, затопленные караван-сараи у Авлабарского моста и рельсы ортачальской линии конки. Это страшное наводнение затопило 90 домов и лавок, а улицы были занесены густым слоем ила и песка…

Нико, погружённый в мысли, то и дело всматривался в мутную воду, откуда слышались то всплески хищного судака, терпеливо поджидавшего свою добычу в засаде, то показывалась тёмно-зелёная, с синеватым отливом, спина костистой шамаи.


«Если ты меня не любишь,

На река Кура пойду.

Меня больше не увидишь —

Как шамайка поплыву…»


– вспомнил он слова недавно услышанной из уст весёлого кинто песни.

Одна за другой зажигались в небе звёзды и взошла полнотелая луна, озарившая Нико сочувственным бледным светом. Воцарились мир и звенящая тишина. А затем до него откуда-то донеслись звуки музыки и пение. За ними приплыли вкусные запахи жареного мяса и вина – видать, где-то гуляют бесшабашные люди. А, спустя минуты, показалось и само ристалище этого пиршества – плот, скользивший по серебристой воде. На нём сейчас кутили весёлые карачохели в своих чохах, окружённые музыкантами с дудуки, доли и зурной. Парные барабанчики «диплипито-ногара» выбивали плясовую дробь. Слышалось блеяние барана под скрип шарманки, а над всем этим какафонным весельем распростёрлась мгла, вперемешку с белым дымом, поднимающимся от раскаленного древесного угля, на котором поджаривался сочный шашлык…

– Тысячелетиями вода из этой реки течёт в морскую бездну, – думал Нико. – Вот бы и мне на такой плот! А то лишний я здесь! Пущусь по течению, навстречу случаю… навстречу будущему… Всей науки-то – работай веслом, следи, чтобы плот носом по течению шёл, подальше от камней и коряг.

Но внутренний голос безжалостно разрушил его мечты, сердито напомнив:

– Нико, зачем тебе ещё один плот? Не довольно ли с тебя одного, на котором ты сидишь, посреди огромного океана тоскливой пустоты?

…Он услышал странный шелест травы за спиной. Кто-то крадётся? Не разбойник ли местный? Вот недавно целую шайку поймали, что грабила людей по ночам. И во всех тифлисских газетах об этом писали, предупреждали, что не стоит по ночам в одиночку бродить по безлюдным местам, где шатаются карманщики и всякий пьяный сброд. А что с него взять-то, безработного? Нет у него ни толстого кошелька, ни золотой цепочки. Хорошо ещё, что чемодан спрятал. И деньги там же, внутри. Целых 45 рублей! А сейчас только вот – шляпа есть, костюм старый, и изношенные ботинки, что остались после службы на железной дороге. Пусть всё забирают на здоровье! Ему не жалко!

И вдруг шорох исчез, но вместо него появился нетерпеливый звук, напоминающий журчание фонтанчика. А следом и другой – возглас облегчения. Судя по всему, кто-то, найдя себе отхожее место, признательно отдал Богу душу.

– Эх, даже место себе нормальное выбрать не смог, – удручённо пронеслось в голове. – То, что нашёл – и то нужником оказалось! – он медленно повернул голову и в пяти шагах от себя разглядел силуэт коренастого человека, справлявшего в кустах «малую нужду».

Тот тоже его заметил, смутился и стал торопливо застёгивать шаровары:

– Извини, брат. Не заметил тебя.

– Ничего-ничего, дзмао, делай своё дело. Это нужная вещь. Её на потом не отложишь.

– Нико, ты что-ли? – незнакомец пялился, пытаясь рассмотреть лицо и глаза, закрытые шляпой. – Не узнал?

– Шен хар, Димитри? Гаумарджос! – по-детски воскликнул он, узнав в незнакомце своего земляка. – А я принял тебя за настоящего ночного грабителя!

Тот обнял Нико на радости своими натруженными руками с грязными, с черными ободками, ногтями, а его уставшие глаза добродушно сузились в улыбке, собрав на своих краях сеть тонких морщин.

– Сколько лет не виделись, Нико, шен генацвале, сколько зим!

Димитри Алугишвили был человеком среднего роста, плотный и налитой, с чёрными волосами и тёмно-лиловыми губами. Имел он невысокий лоб, и типично кахетинский нос. А кожа его была смугла и несла на себе отголосок долгого ирано-турецкого владычества в Кахетии.

– Я вот в Тифлис перебрался, Нико. Жену привёл, дочка у меня родилась. Да только работы всё нет. Боюсь, что останемся без куска хлеба. Придется в деревню возвращаться. Да и там – некуда идти и не к кому. Дом отобрали за долги. Устал я горбатиться земледелием на князя, годы уже не те. Думал, подамся в большой город, ремеслу обучусь – но и с этим ничего не вышло. Здесь мастеровых, как собак нерезаных, они не дадут никому ходу. Остаётся одно – заняться торговлей. Но с пустыми руками не начнёшь это дело. Везде деньги эти проклятые нужны.

– Деньги есть. Димитри, – наивно произнёс Нико. – Накопил немного. 45 рублей. Остались со службы на железной дороге.

– Правду говоришь? – Димитри недоверчиво сузил глаза. – Ну, раз есть деньги, может, вместе займёмся торговлей? Лучше быть хозяином в собственной халупе, чем прислуживать в чужом дворце. Откроем лавку, будем торговать. Разбогатеем, станем настоящими людьми, наймём столько приказчиков, что ты всех по имени не будешь знать! Что ещё нужно человеку для счастья?

– Я ничего не смыслю в торговле, Димитри. – признался Нико. В то же время он понимал, что земляк его был человеком хозяйственным, работящим. К тому же он семейный. На него можно было положиться. А если и нет, так хотя бы просто помочь хорошему человеку, как-никак, семья у него бедствует.

– Нехитрое это дело, Нико. Выгодно купить – выгодно продать! Главное, чтоб барыш был! Весь мир торгует, и мы будем торговать. Что скажешь на это, братишка? Решено?

– Решено.

– Насчёт прибыли ты не волнуйся. Будем её честно делить, по-братски. – Спина его выпрямилась, морщины разгладились, в тусклых глазах появился блеск надежды.

– Ладно. Будь по-твоему, Димитри. Я согласен!

Недолго думая, они сняли небольшое помещение на Верийском спуске и стали торговать. Вход с улицы украшали вывески кисти самого художника: две коровы, симметрично одна против другой – белая и чёрная. И под ними надпись «Молочная». В центре лавки устроили прилавок. На нём была выстроена пирамида из круглых сыров: пресный осетинский, островатый на вкус имеретинский, пахучий тушинский, резиновый сулгуни с сочившимися из него каплями свежего молока. В больших глиняных кувшинах желтело густое свежее мацони, покрытое коркой масла. В банках – парное молоко. На слое из ореховых листьев были разложены круглые куски сливочного масла, покрытые чистой тряпкой. В других горшках переливался янтарём майский мёд, а рядом – мёд в сотах. Цены были невысокие, и никто здесь не обсчитывал и не обвешивал покупателей. И товар хорош: молоко цельное, а сметана не разбавленная. Сыр всегда свеж и мягок! И всю сдачу отсчитывают до последней копейки. Вот и шли люди сюда, зная, что застанут продавца за прилавком в любой час и в любую погоду.