– Всё правильно! – рассуждал он, силясь найти оправдание своей не сложившейся судьбе. – Я ей не ровня. Она – звезда, знаменитость и Красавица. А я – обыкновенный лавочник. Хотя… уже даже и не лавочник, потому что нет больше лавки. Нищий! Ни кола – ни двора!

Мысли… мысли… они не давали ему покоя. И, если бы рядом с ним в этот непростой для него период жизни, оказался человек образованный, уж он то бы смог раскрыть ему глаза на очевидное. Он бы сказал ему, что для таких мечтательных натур, как Нико Пиросмани, нет ничего опаснее, чем любовь к актрисе, ведь она непременно сопровождается непрестанным самообольщением, безумным бредом и дурным сном. Всё существование такого романтика сосредоточивается на одной несбыточной цели, и пока он стремится к ней, он счастлив – но стоит ему протянуть руку, чтобы коснуться идола, как грёзы рассеиваются. И цель растворяется в призрачном свете рампы…

Он тихо побрёл по Тифлису, спускался к воде, смотрел, как мели в середине реки отшибают Куру к берегам, с её тенистыми зелёными садами. Здесь летом бывает прохладно до холода… Заглянул в ботанический сад, где смотрел на водопад под мостом, на весеннюю сосновую рощу… Стал взбираться на Святую гору, где, подняв купола, стоит церковь с целебным источником. Мимо неё, медленно, как дворник с вязанкой дров по чёрной лестнице, полз на самую верхушку горы маленький вагончик фуникулера.

Забытый всеми, без роду и племени, он уныло повернул вспять, в Сололаки. Здесь, в подвалах, входы духанов. Оттуда слышна негромкая песня. Он спустился. Горело жёлтым светом электричество. За столами сидели нарядные люди, пели, произносили красноречивые тосты о сердце, о вечной дружбе, о любви… И пили из рога. Попросил у буфетчика графинчик водки… в обмен на свою жилетку с лацканами. Следующий графин он выменял на ненужный ему атласный галстук – и в придачу отдал венскую булавку с головкой из жемчужины.

Сердце его больше не стучало… оно сгорело от большой любви, той, что не сможет поместиться ни в этом духане, ни в переулке, ни во всём Тифлисе!

* * *

Шло время. Подул ветер и пошёл дождь. Он слушал бесконечный плач дождя, смешанный с протяжной песней сазандари «Махинджи вар» и с удивлением обнаружил, что грустная эта песня, похожая на стон и плач, затянута зурной и дудуки специально для него, Нико Пиросмани:


Махинджи вар,

Маграм шентвис гавкаргдеби,

Генацвале…

Мхолод шэн эрц Генацвале…


Пусть ангелы поют,

Как безобразен я.

Всю боль возьму твою

Себе, душа моя.


Печальные глаза,

Любимых губ кармин..

Как птица в небесах

Ты над плечом моим.


Я безобразен, да,

Но тёплый свет прольют

Пускай мои уста

Теперь на грудь твою.


Тебя покинет грусть,

Усталость и тоска.

И для меня ты, пусть,

Как прежде далека.


И ангелы поют,

Как безобразен я…

Всю боль возьму твою

Себе, душа моя…


Почти весь Тифлис уже знал о том, что случилось с Нико Пиросмани. Все были потрясены, жалели его, сошедшего с ума от той, что украла его сердце. Все, кроме двух бесшабашных кинто, которые, как обычно, дурачились, напевая под нос:


«Он чудак, она –шарман.

Не сложился их роман».


А один благородный карачохели, с убелёнными сединой волосами, терпеливый и умный, знающий праведную жизнь и оттого почитаемый не только в Сололаки, но и во всём городе, подсел к нему. Они в бездонно глубоком молчании выпили вина. После чего тот сказал:

– Что уши повесил, Никала? Не горюй! Нельзя тебе превращать печаль в своё ремесло… Накрой её чёрным сукном, и пусть унесут её воды Куры!

А потом, будучи простым кузнецом в жизни, но истинным поэтом в душе, как и все тифлисские карачохели, он продолжил свое напутствие стихами, наполненными силой истины и духом благодати:


Кто богаче, кто бедней.

Кто страшней, кто красивей.

Друг Никала, не сердись,

Лучше Богу поклонись!

Ты здоров, Нико, одет,

И живёшь вдали от бед.

Остальное – это жизнь!

Что Бог дал – за то держись.


Знал, знал этот мудрый старец, что только труд сделает из Нико настоящего Мастера, истинного художника.

– Святой Гиоргий тебе в помощь! – сказал он на прощанье. – Верь в него!

* * *

…Нико не помнил, как оказался в тот вечер в Ортачальских садах. Как искал тот духан, в котором обитала его Иамзэ. Он не навещал её почти полмесяца. В последнюю их встречу он оставил ей два рубля – этих денег хватило бы ей на пропитание и по сей день, даже если бы она не заработала и копейки…


Куда же делся тот духан? Неужели он проглядел его в темноте, прошёл мимо?

Наконец, вот он – перед ним! Стоит – как стоял. А над самым входом – картина, на которой он, Нико, изобразил «ортачальскую красавицу». Он с грустью осознал, что предприимчивый хозяин духана повесил её как вывеску. Теперь каждому понятно, что тут и девки имеются, для любви или компании, – «распивочно и на вынос».

Войдя, он огляделся по сторонам: духан был полон людей, все пьют, поют и веселятся. Но Иамзэ здесь нет. Он вышел во двор, обогнул ресторанчик с обратной стороны, где она, сдержанная и печальная, позировала ему в прошлый раз. Но двор тоже был пуст, только две бездомные худые собаки, трусливо поджав облезлые хвосты, смиренно ожидали объедков и костей после кутежа.

Вдруг, в проёме задней двери, показалась тонкая фигура женщины. Она принадлежала подруге Иамзэ, ещё молодой девушке Маро, которая, прижимая к груди тяжёлый доки с вином, обычно разносила его по столикам, наполняя чаши пьяных гостей. Он кликнул её, спросил, где найти Иамзэ. Та подошла, узнала его, и шёпотом поведала о том, что бедная её подруга заболела неизвестной хворью. Клиентов у неё уже совсем не было. Обслуживать гостей за столами ей не позволял хозяин, говорил: «чёрт, мол, знает, чем она больна?» Поначалу она, корчась от боли, и согнувшись в три погибели, мыла здесь грязную посуду, чтобы заработать на похлёбку. Потом слегла окончательно. А три дня назад уснула вечным сном, не проснувшись, как обычно, с криками горластых петухов на заднем дворе духана. В кармане у неё нашли два рубля, на то и схоронили в тот же день. Вернулись, выпили за упокой души по чаше вина, и каждый занялся своим делом. Где погребли? Где-то на Кукийском кладбище… Могилу её не ищи, всё равно не найдёшь! Нет там ни креста, ни камня, ни таблички какой!..

* * *

…Крепись, Никала!

Все знают, что лиха беда не ходит одна. Сама идёт – и другую ведёт…

* * *

…Где Ортачала – и где Кукия! Огромное расстояние! Но в кармане его нет ни гроша, чтобы нанять коляску. И он побрёл на Кукия пешком. Дошёл до обширного кладбища только глубокой ночью, нарвал здесь для Иамзэ фиалок с чужого захоронения, не забыв при этом попросить прощения у усопшего и пожелать ему Царствия Небесного. Стал искать свежую могилу при тусклом свете луны, споткнулся носком нового ботинка о мокрый камень и лихорадочно искал, за что бы ухватиться при падении. Упав, он сильно поранил колено о чью-то надгробную плиту, а пробираясь впотьмах, царапался о колючие ветки шиповника и острые металлические ограды.

Увы… дождь смыл все следы, беспощадно уничтожил все новые бугорки, сровнял их со старыми погребениями.

Лишь когда в дали замаячил рассвет, промокший до нитки и оставленный всеми, упал он в бессилии на сырую землю и обхватил руками свою несчастную голову. В ней зазвучали грустные нотки одной тоскливой песни, которую ему совсем недавно, всего полмесяца назад, тихо и нежно пропела девочка с воздушным шаром из увеселительных ортачальских садов. Его Иамзэ.


Я могилу милой искал,

Сердце мне томила тоска.

Сердцу без любви нелегко.

Где же ты, моя Сулико?

Глава 8. Духанный живописец

Уже третий день бродил он по городу с окаменевшей душой. Вновь и вновь мерил его усталыми шагами вдоль и поперёк, то спускаясь вниз, к реке, то упорно поднимаясь вверх нехожеными доселе тропами, карабкался по скалам Сололакского хребта. Но нигде не находил он своего места под солнцем. Одно было ему ясно – прежняя жизнь его кончилась, новая же пока не началась.

Да и начнётся ли? Одному Богу это известно.

Временами он останавливался лишь с целью уткнуться взглядом в одну точку на горизонте, где случайно показалась маленькая тучка, и куда он готов был направиться в следующую минуту, словно за ней скрывалось то действенное целебное снадобье, что успокоило бы его, унылого неудачника, помогло бы высвободиться из плена обманчивых иллюзий и глупых мечтаний.

А ведь ещё совсем недавно ему казалось, что скоро он получит то, чего ждал так долго. Ощущение счастья было таким близким, а всё остальное, что происходило вокруг, делалось рядом с ним не имеющим значения, тусклым и ничтожным. Но ощущение это оказалось напрасной иллюзией, а мечты и чаяния – просто глупыми фантазиями. Всё это рухнуло в одночасье, как замок на песке, растаяло как мираж в раскалённом воздухе, а жизнь приняла печальные очертания холодной пустыни. А он, он-то искренне верил, что обладает безграничным разнообразием богатства возможностей, чтобы строить мечты, а потом воплощать их в жизнь.

Увы, от всего этого ничего кроме вреда!

Потому что ему, в его возрасте, нельзя питать пустые надежды на лучшее!

Его время ушло безвозвратно, оно никого не ждёт! Кануло в далёкое прошлое и осталось там, в глухой безвестности. И теперь уже всё равно, что преподнесут ему своенравные небеса, не терпящие чьей-либо воли над собой. Он, с покорностью агнца, примет очередной удар судьбы, любое, хоть самое жестокое, злосчастие на свою голову!

Даже смерть он готов принять молча.

Каждый ведь умирает когда-нибудь – рано или поздно – в собственной постели или под ступенями грязной лестницы. Человеку не дано знать, в каком последнем приюте приуготовлено для него вечное ложе покоя. И уйдёт он один. Все ведь уходят в одиночку, непременно в одиночку. Так и он – уйдёт в неизвестность, разделив участь всех прочих наивных простаков, которые, как и он, гонялись за миражами всю свою жизнь, пока не пришёл их последний час.