Мы стояли с краю толпы, так что Мэй-Анна, которая рассылала воздушные поцелуи и раздавала автографы, сначала нас не заметила. Потом Бастер провел ее к микрофону, где ее уже ждали главные лица города: мэр, директор городского театра и главный менеджер электрической компании. Сначала они по очереди пожали ей руку, потом директор городского театра сказал небольшую речь, но Бастер за все это время не произнес ни слова, он просто стоял, пожирая Мэй-Анну глазами. Затем Мэй-Анна, голосом таким сладким, словно рот ее был набит карамелью «Тутси», поведала присутствующим, как она взволнована, вернувшись в этот лучший из городов Соединенных Штатов, и о том, как она исколесила всю страну вдоль и поперек, что было неправдой, и не нашла места лучше, чем наш Бьютт. Она сообщила, что ее давним и сокровенным желанием было вернуться однажды в Бьютт и остаться здесь навсегда.

Теперь нам с Виппи Берд стало ясно, откуда репортеры берут всю эту чепуху.

Где-то в середине своей речи Мэй-Анна заметила нас с Виппи Берд и, вдруг оставив свой деланый тон, закричала во весь голос, словно старьевщик: «Виппи Берд и Эффа Коммандер, немедленно идите сюда! Эй, пропустите этих девчонок!» Мы подбежали и обняли ее под одобрительный визг толпы. «Это мои лучшие подруги», – объявила Мэй-Анна, и все снова завизжали и засвистели. Все эти люди были нам совсем незнакомы, и мы до сих пор не знаем, кто они были. Потом Мэй-Анна спросила, где Мун, и Пинк с Чиком принесли его. Мэй-Анна поцеловала младенца, оставив на своей вуали след губной помады «Макс Фактор». Репортеры не упустили возможности заснять эту сцену, и таким образом Мун оказался самым юным из известных мне людей, чей портрет украсил обложку журнала «Монтана стандард».

Когда Мэй-Анна закончила выступление и толпа разошлась, ее пресс-секретарь попытался отогнать нас, но Мэй-Анна сурово взглянула на него и жестко произнесла: «Это мои подруги, и они останутся со мной». Так что мы остались, а вернее сказать, отправились в «Финлен» в ее апартаменты пить джин. Когда мы вошли в «Финлен», то сразу поняли, как высоко она вознеслась: ей не надо было ни регистрироваться, ни вносить аванс за проживание, ни даже ждать лифта – ее ждал специальный лифт, к которому никого не подпускали.

Мэй-Анна была так занята, что мы не могли даже как следует поговорить: в этот же вечер ей предстояло быть на премьере, а на следующий день было назначено открытие сиротского приюта, где она торжественно перерезала ленточку, потом они все ехали на Холмы, где должен был состояться пикник на фоне шахтных копров и отвалов, который должны были снимать для журналов и кинохроники. Мэй-Анна попросила нас с Виппи Берд прийти послезавтра на благотворительный чай, но мы ответили, что ничего не понимаем в чае.

Мэй-Анна позвала своего пресс-секретаря. «Я еще до отъезда сказала, чтобы Синг-Синги внесли моих подруг в список приглашенных на благотворительный чай». Синг-Сингами[4] она иногда называла братьев Уорнер из-за их привычки подгонять этими словами вялых актеров. Секретарь пожал плечами и ответил: «Я переслал списки дамам из благотворительного общества». – «Мои подруги должны быть там вместе со мной. Понятно?» Тот ответил, что все уладит. Мэй-Анна обернулась к нам и сказала, что эти люди беспрерывно делают ошибки. Пресс-секретарь признал, что она, к сожалению, права и что он не должен был доверять федеральной почте.

Когда мы втроем снова встретились в «Финлене», Мэй-Анна опять была вся в белом – белое шелковое платье, белые перчатки до локтя и белая шляпка в форме суповой тарелки. Мы с Виппи Берд тоже приоделись – на нас были платья из искусственного шелка с синими и красными цветами, красные перчатки и шляпки, отделанные кроличьим мехом. Виппи Берд сделала высокую прическу, а я постриглась под мальчика. Наш туалет завершали красные полотняные сумочки, белые туфли на ремешке и заколки из рога носорога, которые Мэй-Анна привезла нам из Голливуда в подарок.

Мы с Виппи Берд готовы были идти туда пешком, потому что этот благотворительный чай должен был состояться на Западном Бродвее, всего в двух шагах от «Финлена», но кинозвезды пешком не ходят, так что нас доставили на место в большом белом «Линкольне» с белыми шинами и красной надписью сбоку: «ТРЕВОГА НА ПОБЕРЕЖЬЕ» – ПРЕМЬЕРА«. По дороге Мэй-Анна махала прохожим ручкой, и они махали ей в ответ.

Машина остановилась перед трехэтажным зданием с колоннами и с крышей, крытой медным листом, но Мэй-Анна продолжала сидеть на месте и не выходила из машины, пока наконец пресс-секретарь не потрепал ее за локоть и не сказал: «Ну все, дорогая, пора уж выйти к народу».

– Я никогда раньше не бывала ни в одном из этих больших домов Западного Бродвея, – прошептала она, наклонившись к нам, – и сейчас волнуюсь больше, чем перед премьерой.

– Смелее, мы с тобой, – ответила ей Виппи Берд. – И мы – «несвятая Троица». Один за всех и все за одного!

Мэй-Анна обняла нас и вышла из машины. Конечно, кинозвезды только и делают, что обнимаются, но сейчас это было совсем другое дело.

Мы с Виппи Берд тоже никогда не бывали в домах на Западном Бродвее, но на нас никто и не обращал внимания. Дом показался нам изнутри уродливым, особенно вся эта резная мебель, и слишком темным, потому что все двери и окна были занавешены бархатными портьерами, но Виппи Берд сказала, что, наверное, мы просто ничего в этом не понимаем.

Леди из благотворительного общества толпой окружили Мэй-Анну, наперебой рассказывая ей, как они горды и счастливы, что девушка из нашего города смогла столь многого достичь в жизни, и протягивали ей фотографии и программки для автографа. Одна из дам спросила, действительно ли Хамфри Богарт, который играл с ней во «Взгляде», бьет женщин. Мэй-Анна ответила, что на самом деле это милейший человек и что в их обществе он был бы как дома, и ее ответ, кажется, их разочаровал.

Мы с Виппи Берд наполнили свои тарелки, и Виппи Берд спросила распорядительницу стола, не будут ли они так любезны принести ей кофе вместо чая, а я подумала, что сейчас взорвусь, ведь смеяться на людях было нельзя. Мэй-Анна маленькими глоточками пила свой чай из крохотной белой чашки с полупрозрачными стенками и золотым ободком по краю, а ручка у этой чашки была в форме вопросительного знака. При этом успевала отвечать на все вопросы и говорила с какими-то новыми интонациями, которых мы до сих пор не слышали, – певучими, переливающимися, изысканными, а они все, не сводя с нее глаз, хлебали из своих чашек, словно мулы из корыта.

Затем они стали по одной подходить к ней, чтобы ее поприветствовать, и она грациозно, словно королева, пожимала каждую протянутую руку со словами «рада вас видеть». Вдруг Виппи Берд ткнула меня локтем под ребра так неожиданно, что я выронила бисквит. Не успела я выругаться, как она глазами указала мне на Мэй-Анну, чье выражение лица изменилось настолько, что я отставила свою чашку в сторону и стала внимательно следить за происходящим.

Только мы с Виппи Берд знали, как может меняться выражение лица Мэй-Анны и что означают эти незаметные для других изменения. Вот и сейчас ее губы продолжали двигаться, а все лицо словно окаменело. Тогда я взглянула на даму, которая только что подошла к Мэй-Анне. «Только ни слова, Эффа Коммандер!» – прошептала Виппи Берд. Эта дама была одной из тех, кто принес Мэй-Анне благотворительную корзинку с едой накануне смерти ее матери. Было ясно, что Мэй-Анна ее тоже узнала.

– Как это чудесно, – защебетала дама, – что вы помогли нам собрать сотни долларов для нашей программы «Маленькая корзинка», – знаете, мы дарим такие корзинки с едой самым несчастным и обездоленным…

– Я знаю, – сказала Мэй-Анна, улыбаясь ей уголками губ.

– Так вам известно, чем мы занимаемся?

– Конечно.

– А знаете, они ведь нам очень благодарны.

– В самом деле?

– Еще бы! И нам это очень приятно.

– Я знаю и это.

Не переставая улыбаться, Мэй-Анна поставила свою чашку на кружевную салфетку. Салфетка была так сильно накрахмалена, что края ее торчали вверх дюйма на два.

– О! В таком случае мы бы хотели пригласить вас стать почетным членом нашего городского благотворительного общества, – сказала дама.

Она нарочно проговорила это громко, чтобы окружающие ее услышали, и со стороны все это выглядело так, словно она вручает Мэй-Анне премию Американской академии.

– Нет-нет, – ответила Мэй-Анна.

– Но почему же, мы вас очень просим, ведь правда? – Дама оглянулась, ища поддержки у аудитории, и на мгновение задержала взгляд на нас с Виппи Берд, стараясь припомнить, кто мы такие и почему мы здесь.

Под ее взглядом я почувствовала себя не в своей тарелке. Они все были одеты в темное и без украшений, и я сразу же потеряла уверенность в том, что выгляжу так уж элегантно. Я ведь заранее знала, что в приглашениях не могло быть никакой путаницы и что сюда никто и не собирался нас приглашать.

– Нет, – повторила Мэй-Анна.

Дама недоуменно покосилась на нее. «Но почему же?» – снова спросила она. Все присутствующие обратились к Мэй-Анне, которая, казалось, находилась под перекрестными лучами прожекторов. Она по-прежнему улыбалась. «Помнишь, как Мэй-Анна отрывала лапки лягушкам, которых мы собирали для ресторана? – прошептала я Виппи Берд на ухо. – Сейчас она будет делать то же самое».

– Мой ответ вам – «нет», – отрезала Мэй-Анна, и голос ее стал холоднее, чем январский ветер, дующий с гор Монтаны. – В вашем приглашении я не нуждаюсь так же, как не нуждалась в корзинке, которую вы пытались всучить мне пять лет тому назад. Разве вы забыли? Вы тогда еще выпили у меня по чашке чая.

Несмотря на то, что лицо старой леди густо покрывали румяна свекольного цвета, который я так ненавижу, было видно, как она побледнела. Она не забыла ничего.

– Одну такую корзинку вы пытались подсунуть мне, вы должны это помнить, – продолжила Мэй-Анна. Она перевела дух, чтобы отыскать взглядом нас с Виппи Берд и убедиться, что мы слушаем. – И вы предложили мне пойти к вам в прислуги, и тогда я решила, что отправлюсь в… Голливуд.