— Но ведь я не могу…

Ева накрыла его рот ладошкой.

— Она моя дочь, понимаешь?

— И у тебя болит душа.

— Не в том дело. Хотя и в этом тоже. Ты знаешь, мне кажется… — Она замолчала и отстранилась.

— Что тебе кажется?

— Что вы рано или поздно станете… Нет, я не могу произнести этого слова. Все-таки она моя дочь.

— И что тогда?

— Тогда меня не станет, — решительно заявила Ева. — Я… я просто не переживу этого.

— Но это все фантазии. Мне кажется, Ася в конце концов поймет, что мы слишком мною значим друг для друга.

— Как раз это, мне кажется, и возбудило в ней любовь. Это… это словно неизлечимая заразная болезнь. — Ева вздохнула. — Бедная моя девочка.

— Я могу поговорить с ней.

Адам понял, что сказал самую настоящую глупость.

— Поговори… Адам!

Она смотрела на него испуганно и с мольбой.

— Что?

— Я очень боюсь той минуты, когда узнаю, что ты и Ася… — Она вскочила и стала с поспешностью одеваться. — Я… я не хочу знать об этом, понимаешь?

Когда такси остановилось возле дома Евы, Адам сказал:

— Этого никогда не случится. Но если…

— Что тогда?

— Я… я стану самым несчастным человеком на свете.


Однажды Ева позвонила в дверь квартиры Адама в первом часу ночи. Спали все, кроме матери Адама, которая и открыла ей дверь. Всего несколько слов, и она, до сего дня видевшая «ту женщину» мельком, была сражена ее очарованием и прониклась ее бедой. Она разбудила сына, и через пять минут Адам и Ева уже сидели в ожидавшем возле подъезда такси.

— Прости, что так. Ужасно захотелось увидеть тебя, — шептала Ева, прижимая к своей щеке его руку.

— Значит, Ася здорова?

— Да-да, с ней все в порядке. Спит как сурок. Мы пройдем в мою комнату босиком.

— А…

— Алексей наглотался снотворных. Последнее время его замучила бессонница. Завтра воскресенье, и раньше десяти никто не встанет. У нас с тобой целых девять часов.

Адам крепко прижал ее к себе. Он был восхищен и возбужден до крайности ее дерзостью: принимать любовника (как ни избегай этого слова, другого в данной ситуации подобрать трудно) в присутствии мужа!.. Когда они, пробравшись в комнату Евы, посрывали с себя одежду, им показалось, что вместе с ней на полу оказалась их старая кожа.

— Твоя мать прелесть. Она не только поверила в то, что Ася зовет тебя в бреду, она восприняла это как собственную беду, — шептала Ева, увлекая Адама за собой на ковер. — Ааа, я и не знала, как сладко, когда ты кусаешь мне живот. Еще, еще… Нет, я хочу так, как мы никогда не делали. На корточках… Так занимались любовью наши пращуры… — Она внезапно отстранилась от него.

— В чем дело, Ева?

— Я подумала о том, что…

Она прикусила язык. Она поняла вдруг, что ее Ася на самом деле заболеет. Да, она совершила колдовство, заложницей которого была ее собственная дочь, задействовала какие-то древние таинственные силы, сейчас разжигающие их экстаз заоблачного восторга. Завтра эти силы согласно все тому же неумолимому закону сохранения и превращения энергии потребуют расплаты.

Но мысль промелькнула и ушла. Сейчас Ева не боялась этих сил и ни о чем не жалела.

Когда сквозь неплотно прикрытые шторы в комнату заползло неуютное московское утро, в его неверном свете лицо спящего Адама показалось ей почти чужим. Она со страхом подумала, что на самом деле никакими узами, кроме быстротечного восторга, они не связаны. И почувствовала странный упадок сил.

«Ведьма после Вальпургиевой ночи, — прошептала она. — Треклятый рассвет».

В день своего рождения Ася упросила Адама пойти с ней на каток. Ева не находила себе места от ревности. И от того, что она всеми силами пыталась подавить в себе эту ревность, та становилась лишь сильней.

«Глупо, мерзко, пошло, — твердила Ева. — Ася еще совсем девчонка. Мужчины его возраста девчонок не замечают. У них не может быть с ними никаких точек соприкосновения. Все появляется лишь с возрастом… Дрянь! Тоже мне, нашла предмет для поклонения. Это она мне назло… О Господи, какие глупости! Опомнись же, опомнись, Ева!..»

Эти призывы, ясное дело, были обращены к абсолютно глухому существу. Ева пекла, жарила, резала, сбивала. Усмехалась, всхлипывала, хлюпала носом, причесывалась, красила глаза…

За праздничным столом царило истерически шумное веселье. Захмелевший Алексей бросал недвусмысленные взгляды в сторону дочки и высокого красивого парня — они, как ему казалось, были замечательной парой. Однажды он даже поднялся, чтоб произнести за них тост, но, встретившись с Асиным взглядом, молча выпил свою рюмку и сел.

Между тем на катке между Адамом и Асей произошло своего рода объяснение, которое, разумеется, затеяла она.

— …Каждую минуту, секунду, мгновение принадлежу тебе. Это сильней, в тысячу раз сильней того, что у вас с мамой… Я уведу тебя… Я знаю одно колдовство… Можешь смеяться сколько душе угодно. Вы все такие материалисты.

— Я тоже? Тогда за что ты любишь меня?

— За будущее. Наше с тобой будущее.

— У нас не будет общего будущего. Я этого не хочу.

— Я уверена — будет. Главное — не твоя воля, а моя. Мои желания, мои мечты. Ни с одной из женщин у тебя никогда ничего не получится.

— Я и не хочу. Я люблю только Еву.

— Я всегда буду напоминать ее тебе. Я буду рядом для того, чтоб ты никогда не забыл свою Еву. Я похожа на нее.

— Это верно….

— Тогда поцелуй меня. Как брат сестру. Сводную. Как все просто стало, да? Еще, еще… Тебе тоже стало легко и просто. Ведь это обычный братский поцелуй. Ты не изменяешь своей Еве. Потому что… да, потому что здесь нет ничего плотского. Еще раз, пожалуйста!.. — Ася как-то странно улыбнулась и бросилась от него, быстро набирая скорость. Она ждала его за поворотом аллеи. — Я получила твою душу. Она моя. Я всегда буду там, в твоей душе. А плоть… — Она на мгновение прижалась щекой к его руке в шерстяной перчатке. — Твоя плоть тоже будет принадлежать мне. Но это теперь не так важно…

Когда через некоторое время Ася неожиданно слегла в жару и доктор стал настаивать на больнице, именно Адам самым решительным образом этому воспротивился.

— Глядите, папаша, как бы не пришлось раскаяться, — сказал доктор, моя в ванной руки.

Едва за доктором закрылась дверь, Ева крепко обхватила руками шею Адама и благодарно поцеловала. Потом, когда они пили на кухне кофе, сказала:

— Папаша… Как все было бы… просто и нелепо. Нет, я не стану давать телеграмму Алексею.

Она посмотрела на Адама, умоляя поддержать ее в этом решении. Он уже протянул через стол руку, чтобы дотронуться до ее руки, когда до них донесся Асин стон. Оба разом вскочили.

Ева чувствовала себя виноватой в болезни дочери. Воздух был пропитан острой тревогой.

«Она поправится, поправится, и я… Конечно же, она поправится, и тогда…»

Ева так ни разу и не домыслила эту фразу до конца — у нее не хватало на это сил. К вечеру первого дня Асиной болезни она сказала:

— Адам, мы с тобой…

Она не завершила фразу, но он все понял и выразил свое согласие в долгом взгляде. Он спал на тахте в гостиной, откуда ему был виден край кровати Евы и целиком Асина кровать. Каждую ночь ему снились сны, очень похожие на то, что случалось с ним наяву, только с противоположной развязкой.

Как-то ему снилось, будто он поднимается в лифте, который болтало из стороны в сторону. Он был в лифте, но в то же самое время видел себя со стороны. Кабина раскачивалась как маятник, она и была маятником для огромных часов на ее потолке. Наконец кабину перестало качать, стрелки часов замерли, и он очутился на лужайке, заросшей высокими сочными цветами и травами. Появилась Ася в наряде альпийской пастушки и с плетеной корзинкой, из которой торчало горлышко большой бутыли с молоком. Он жадно приник к бутыли, а Ася сидела рядом и гладила его по голове.

«Только бы Ева не увидела», — думал Адам во сне. Потом Ася вдруг превратилась в Еву, и ему захотелось к ней прикоснуться, обнять, прижать к себе. Но стоило ему дотронуться до ее груди, как тело пронзила острая боль. От Евы пахло молоком, но он не мог пить это молоко, потому что из него состояла Ева, оно было ее кровью и плотью и он боялся, что выпьет ее всю. «Лучше бы пришла Ася со своей бутылкой. Мне так хочется молока…»

Внезапно он открыл глаза. Над ним стоял кто-то в белом.

Он инстинктивно подвинулся, и кто-то лег рядом, обдав его сильным жаром, от которого ему еще больше захотелось пить. Он закрыл глаза в надежде снова увидеть прерванный сон. И он увидел его…

Пришла Ася, и молоко из ее бутылки щедро полилось ему в рот. Он испытывал наслаждение, восторг, который должен был вот-вот перейти в экстаз.

«Рано, рано еще, — думал Адам. — Я буду пить долго. По маленькому глоточку. Оказывается, оргазм можно испытывать, и когда пьешь молоко… Только бы не пришла Ева — она наверняка отнимет у меня бутылку. Почему? Ведь я не делаю ничего плохого — я только пью молоко…»

Проснувшись поутру, Адам подумал, что, хотя ему и снились сны, спал он крепко. Он чувствовал томную и сладкую расслабленность во всем теле. До него донесся веселый Асин голос и смех Евы. Он вскочил, на ходу надевая халат.

Ася сидела в кровати, откинувшись на приподнятые подушки, и что-то пила из большой чашки.

— У нее нормальная температура. Слышишь, у нее нормальная температура! — У Евы сияли от счастья глаза. — Ах, как же хорошо, что мы не отдали нашу девочку в больницу! Это все ты, Адам. Как же я тебе благодарна!..

Ася улыбнулась ему из-за края чашки и залилась румянцем. Адам вдруг заметил, что Ася превращается в настоящую красавицу. Он перевел взгляд на Еву. Она опустила глаза.


— Адам… — Ева шевельнулась, и в сумерках вспыхнули крохотные бриллиантики ее сережек. — Я хотела сказать тебе, что не смогла сдержать своего обещания.