– А мама ваша, Анечка, где работает?

– Она… На птицефабрике… Она ветлабораторией руководит!

– М-м-м…

На этот раз мычание прозвучало уже так себе, с ноткой задумчивости. Будто мамаша примерялась к ее торопливому «руководит». И впрямь, проговорила его, будто извинением за «птицефабрику» выстрелила.

– А папа? Где ваш папа работает?

– Папа… А папа, он… Он болеет сейчас…

– Да? Ой, как жаль… Ну ничего, не расстраивайтесь, Анечка. Все мы болеем, все выздоравливаем…Ну, а все-таки, где он работает?

– Он… Его на инвалидность перевели…

– М-м-м?

А вот это мамашино «м-м-м» прозвучало уже совсем кисло. Вроде как и приговором даже прозвучало.

– Мам, ну чего ты ей допрос учиняешь? – запоздало хватился Глеб, досадливо стрельнув на мать глазами. – Видишь, она и так не в своей тарелке…

Ох, лучше бы уж не говорил про эту «тарелку»! Как будто лишний раз подчеркнул, что она не из их «городского» круга. Потом, когда пошел ее до общежития провожать, она не удержалась, попрекнула его этим невольным «подчеркиванием». И маминой бестактностью под горячую руку попрекнула. И он тоже в долгу не остался:

– А зачем ты на отцовской инвалидности зациклилась? Ну, сказала бы – там-то и там-то работает… Что, трудно было? У матери вообще предвзятость относительно всяких там инвалидностей… Она считает, что молодой семье никакие заботы о больных родителях мешать не должны…

Ох, как она тогда на него взъярилась! Слово за слово зацепилось, поссорились… Потом, когда первая обида прошла, опомнилась, конечно, да уж поздно было.

Хотя…Наверное, это и был как раз тот случай, когда следовало тоже в окно лезть да сопли-слезы в ход пускать, да по всем правилам завоевания саму себя предлагать и «люблю-не могу» включать. Да, надо было, но опять из нее гордыня полезла, засияла печатью во лбу – я не такая, я девица сильно «порядочная»! Хотя, если честно, какое уж там от этой печати сияние… Так, обыкновенный синий штампик. Никому шибко и не нужный. Кто сейчас эту пресловутую «девичью порядочность» в расчет берет? Смешно, не модно… Вроде и понимала она эту «не модность», и стыдилась даже, а вот, поди ж ты, не смогла, застопорилась на своих деревенских комплексах.

Стыдно сказать, но с этой «порядочностью» она до самого замужества так и не рассталась, Лехе как подарок преподнесла. Он и удивился, и оценил, конечно, но… Ей-то от этого какая радость? Лежать на убогом диване да запахом жареной картошки наслаждаться? А утром опять по Одинцовским улочкам грязь месить?

Вздохнув, она рывком поднялась с дивана, зачем-то подошла к зеркалу, осмотрела себя с головы до ног. Улыбнулась скептически – ну ни фига, как сама себя раззадорила… Мало, значит, судьба дала? Леху тебе не надо стало? А кого тебе надо, милая, с такой заурядной внешностью? Ты ж не модель, чтобы на тебя какой-нибудь Александр Синельников, к примеру, внимание обратил. Не толстая, но и стройности нежной отродясь в тебе не было. Ты всего лишь крепенький гриб-боровик. А еще про таких говорят – кровь с молоком. И веснушки у тебя вон по щекам, по носу рассыпаны, совсем не модельные…

– Ань!

Она вздрогнула, обернулась на Лехин зов испуганно. Видимо, было в ее взгляде еще что-то, кроме испуга – лицо его вытянулось тревожным удивлением. Выйдя из кухонного проема, подошел, будто крадучись:

– Ты чего это, Ань?

– А что я? Перед зеркалом, как видишь, стою, на себя любуюсь…

– Зачем?

– Леш… Не задавай глупых вопросов. Хочу и стою. А что, нельзя?

– Нет, почему… Только… Ты как-то по-другому стоишь…

– Как – по-другому?

Снова обернувшись к зеркалу, она улыбнулась своему отражению, легкомысленно пожала плечами.

– Не знаю я, Ань! Ну, да ладно… Пойдем лучше ужинать. Я тебя зову из кухни, зову…

Сделав еще шаг, он притянул ее к себе, обвил шею руками, уютно ткнулся подбородком в плечо. Счастливая семейная пара смотрела из зеркала. Два гриба-боровичка. Или двойная кровь с молоком.

– Ань… А когда рожать-то будем? Я думаю, пора уже.

– Так ты вроде собрался дом строить…

– Ну и что? Дом и подождать может.

– Да ну, Леш! – будто рассердившись, сбросила она с плеч его руки. – Семь пятниц у тебя на неделе, ей богу! Пойдем лучше ужинать…

* * *

Утро выдалось отчего-то суматошным. И не проспали вроде, встали, как обычно. И все равно – была внутри какая-то суматоха, и руки дрожали торопливостью, и перед зеркалом застыла в нерешительности, оглядев себя, уже одетую, с головы до ног. А что – вроде привычный вид, как всегда! Брюки, синий свитер с высоким горлом, очень удобный, с белой полоской на груди. Отчего-то особенно бросилась в глаза эта полоска – с какой стати она тут придумана? Весь вид портит. Надо же, никогда раньше внимания не обращала… И вообще… Есть ли у нее этот вид? А куртка что, лучше свитера, что ли? Обычная китайская поделка с высокими трендовыми покушениями, а не куртка!

Вспомнилось, как вчера шла в этой куртке по улице рядом с Александром Синельниковым. Ну, шла и шла, и ни одной стыдливой мысли в голове вроде не возникало. А сегодня с утра, поди ж ты, торкнуло…

Рассердившись, она яростно принялась расчесывать волосы, собирая их сзади в обычный толстый узел. Когда только и оставалось, что закрепить его заколкой на затылке, вдруг снова оглядела себя – всю, с головы до ног. Брюки, свитер с белой полоской, зализанные назад волосы… Нет, на это невозможно смотреть. Чудовище деревенское. Оскорбление для нормального мужского глаза.

Рука с заколкой медленно опустилась вниз, и волосы рассыпались по плечам тяжелыми прядями. Между прочим, красивые волосы-то. Такие еще поискать надо, не всякая модель подобным натуральным богатством похвастать может. Может, сегодня их не прятать, пустить на свободу? Подправить малость щипцами, заколоть над ушами, чтобы в глаза не лезли? А пока щипцы греются, можно лицо в порядок привести. Немножко пудры, немножко румян, ресницы подкрасить… Черт, забыла уже, как это делается, руки дрожат…

– Чего это ты вдруг? – услышала за спиной удивленный Лехин голос, отвела в сторону кисточку с тушью, глянула на него возмущенно.

– А ты чего под руку лезешь? Я ж так могу себе в глаз заехать!

– Ну, извини… У вас в поликлинике нынче посиделки какие, что ли? День рождения у кого?

– Нет… А вообще, да… Да, посиделки у нас сегодня. Отойди, ты мне мешаешь.

– Странная ты какая-то стала, Ань… Ей богу, странная.

– Ну да… – усмехнулась она, пошуровав кисточкой в тюбике и снова склонившись к зеркалу, – если женщина решила себя немного в порядок привести, значит, она странная. А если женщина решила не приводить себя порядок, значит, она вполне нормальная. Зато страшная. Возникает вопрос – какая женщина лучше, странная или страшная?

– Да я ж не о том… Я вовсе не к тому, что ты глаза красишь да кудри вьешь… Мне чего – вей себе на здоровье, если тебе нравится. Я не о том…

– А о чем?

– Ну… Ты другая какая-то стала. Будто бы не в себе последнее время. То маешься, то вдруг подпрыгиваешь ни с того ни сего.

– Леш, кончай философствовать, а? Во-первых, тебе не идет, во-вторых, на работу опоздаешь.

– Ой, и впрямь… – испуганно вздернул он голову к висящим на стене часам. – Все, я побежал… Вечером увидимся!

– Ага… Куда ж мы денемся… – тихо произнесла она, выпучивая глаза и старательно водя кисточкой по нижним ресницам. Потом отступила на шаг в сторону, глянула на себя критически. Встряхнула головой, откинула волосы за плечи. Ну, вот, хоть что-то человеческое прорисовалось…

И долой с себя, ради бога, этот дурацкий свитер! И старые серые брюки, вытянутые на коленках! Что ей, надеть больше нечего? Где-то в шкафу белая блузка висит, ни разу не надеванная. И брюки от выходного костюма есть вполне приличные. Будет вполне классически выглядеть – белый верх, черный низ. Только бы гладить не пришлось, времени-то в обрез…

Кинувшись к шкафу, она торопливо сдернула с плечиков блузку, разыскала брюки, путаясь в штанинах, натянула их на себя. Оп-па… Пояс на талии с трудом застегнулся. С таким трудом, что выплыли и повисли с боков две безобразные складки. О, боже… Когда она в последний раз эти брюки надевала? Теперь и не вспомнить… Поправилась, значит. Растолстела. И не почувствовала ни фига… Вот так деревенские тетки и раздаются вширь – сами не замечают, как эта горестная метаморфоза с ними приключается. Повернувшись к зеркалу боком, зарычала от негодования – ну куда в таком виде пойдешь, вон, как пузо над поясом вперед вывалилось! А может, блузку просто сверху надеть, в брюки не заправлять? Нет, некрасиво. А может, джинсы? Хотя нет, джинсы с нарядной блузкой – вообще дурной тон, наверное. А юбку? Но к юбке ботинки не подойдут, смешно будут смотреться…

Стянув с себя брюки и блузку, она с досадой кинула их на диван, снова подпрыгнула к шкафу, с яростью перебрала висящие на плечиках одежки. Уже понимая, что ничего подходящего не найдет. Чем больше понимала, тем больше успокаивалась этой странною безнадегой. Ну, не найдет. И ладно. И хорошо, что не найдет. А зачем, собственно? Для чего она весь этот утренний цирк затеяла? Чтобы не упасть лицом в грязь перед Александром Синельниковым? А не слишком ли глупо все это выглядит, уважаемая Анна Ивановна, участковый врач Одинцовской поликлиники? Где – вы, и где – Александр Синельников, занесенный в эти забытые богом края волею горестного случая? И вообще – при чем тут Александр Синельников…

Отвергнутые старые серые брюки застегнулись легко, с радостной готовностью, даже полунамеком не обнажая ни одной лишней складки на талии, и свитер с белой полоской принял ее в свои привычные объятия, лаская мягким трикотажем. От этой ласки она только взъярилась больше, даже в зеркало на себя глядеть не стала. Да и времени уже не оставалось – на летучку опаздывала. Вернее, уже и опоздала фактически, чего с ней никогда не случалось. А Леха-то правильно подметил – не в себе она последнее время. Как он там смешно выразился? То маешься, то вдруг подпрыгиваешь? Да уж, хорошо она этим утром «подпрыгнула», ничего не скажешь. А главное, откуда прыть-то взялась? Вроде и не предвещало ничего…