– Давайте начинать! – гаркнул он ивент-менеджеру.

– Объяви, что президент прибыл, – приказала та своей помощнице.

Но где же Нофар?! Пострадавшие от мужей женщины восседали на маленькой сцене; уважаемая профессорша устроилась через два стула от них; стоявший в конце зала проектор уже вывел на экран презентацию с ужасающими цифрами; фотографы и журналисты замерли на своих местах, как послушные собаки; и только девушка как сквозь землю провалилась. Ее смущенные родители – в зале, а ее самой – нет. Ивент-менеджер подошла к ним узнать, что случилось. Очаровательная улыбка на ее лице постепенно таяла, тревога в душе – нарастала. Ведь пора было начинать! И немедленно! Ивент-менеджер обшарила глазами зал, но не нашла и следа девушки. Мать и отец достали телефоны и одновременно набрали номер дочери. Тщетно. Нофар отключила мобильный двадцать минут назад, когда с ужасом прочла в соцсетях, что Авишай Милнер пытался покончить с собой. Из-за нее.

* * *

Она сбежала в туалет – куда же еще? Но не в ближайший (где ее искали уже раз десять), а в дальний. Свернула направо, в коридор с облицованными мрамором стенами, миновала маленький двор с аккуратно подстриженными розами и попала в просторный зал с огромной фотографией, на которой было запечатлено провозглашение государства. Рядом с изображенными на снимке великими людьми Нофар почувствовала себя совсем крошечной и разревелась. Авишай Милнер пытался покончить с собой – из-за нее! Его лишь чудом нашли в машине. Нофар представила столь знакомое ей по страшным снам лицо – безжизненное… Как она пожмет руку уважаемому президенту, когда ее собственные руки обагрены кровью Авишая Милнера?! Сейчас она пойдет и во всем признается. Немедленно. Ее наверняка посадят в тюрьму. Нофар затрясло. Надо вернуться в зал и тихонько попросить родителей отвезти ее в полицию. Но сначала – позвонить Лави, попрощаться. Дрожащими руками она включила телефон и, даже не глядя на двадцать неотвеченных звонков от родителей, набрала его номер. Едва услышав в трубке его голос, Нофар, вместо того чтобы заговорить, заплакала. Он испугался, спросил, что случилось, снова спросил и, когда она не ответила, сказал:

– Где ты? Я еду к тебе.

Наконец, задыхаясь, Нофар сообщила, что она в резиденции президента, что Авишай Милнер пытался покончить с собой и что она идет в полицию.

– Никуда ты не идешь.

Его властный тон поразил Нофар, но еще больше он поразил самого Лави.

– Но… – всхлипнула она. – Но… – однако не договорила и разрыдалась. Потому что это было уже слишком. Из-за нее мог умереть человек! Стоило об этом только подумать – и рыдания вновь стискивали ей горло. Лицо у Нофар было мокрое и красное. Она плакала уже так долго, что Лави, наверное, повесил трубку.

Он не повесил. Разумеется, не повесил. И, похоже, ни капли не встревожился:

– Ты что, не понимаешь, что это – хитрость? Попытка тебя сломать. Пиар. Для СМИ. Думаешь, человек, настолько в себя влюбленный, мог себя убить?! Умереть?!

– Но откуда… Откуда ты знаешь? Как ты можешь быть в этом уверен?

Сидевший в своей комнате на четвертом этаже Лави сделал глубокий вдох. Врать он не привык, и сейчас ему – как ребенку, который учится ездить на велосипеде – приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы держаться верного курса.

– Я знаю, потому что я там был. Я был там, когда это случилось. Я все видел. Он сделал это возле кафе-мороженого и сам же позвонил в полицию. Если это попытка самоубийства, то я папа римский. – Нофар не отвечала, и Лави испуганно прошептал: – Поговорим об этом завтра, во дворе. Хорошо? – а потом сурово, как мог, добавил: – Ничего не предпринимай, пока мы не поговорим. До завтра. – После чего повесил трубку и скрестил пальцы, чтобы это сработало.

* * *

Сидя на унитазе в туалетной кабинке северного крыла президентской резиденции, Нофар пыталась успокоиться. «Ну и что, что ты плакала? – уговаривала она себя. – Ты же знаешь, что больше всего тебя любят фотографировать с красными глазами. Сделай глубокий вдох и возвращайся в зал. Вперед! Открой эту дверь». Но когда Нофар открыла дверь, у нее перехватило дыхание. Не из-за лица, смотревшего на нее из зеркала. Оно правда от слез распухло и стало цвета баклажана, да и волосы безобразно растрепались. Но испугалась Нофар не себя, а девушки, стоящей рядом, девушки, почти ее близняшки, но красивее: Майи, только что вышедшей из крайней кабинки.

Майя сидела здесь уже больше часа, намного дольше сестры. Потому что, как только они приехали в резиденцию президента, сразу поняла, что совершила ошибку: не надо ей было сюда ехать. Да, ивент-менеджер сказала маме, что на церемонию приглашается вся семья. Да, мама ее уговорила («В резиденцию президента каждый день не приглашают. Только не говори мне, что ты бы лучше пошла в школу»), но сейчас Майя и вправду лучше бы пошла в школу. Президентская резиденция оказалась местом ужасно скучным, и здесь, как и в прочих местах, все носились с ее старшей сестрой, а ее не замечали. Как будто она была мебелью.

И завтра, в школе, будет то же самое: на перемене Нофар окружит толпа ребят, и она будет рассказывать им про президента. Ребят этих Майя знала: еще несколько недель назад это были ее ребята. Ну почему в небе не может быть два солнца? Почему восход одного большого светила обязательно предполагает закат другого? Но законы астрономии непреложны: если ребята окружали Нофар, значит, они не окружали Майю. А дома дела обстояли, пожалуй, даже хуже, чем в школе и президентской резиденции. Когда у тебя есть сестра, ты постоянно себя с ней сравниваешь. И даже если в семье никто никогда не говорил «Почему ты не можешь быть такой же, как…», вопрос «Кого родители любят больше?» все равно висит в воздухе. Разные родители в разное время отвечают на него по-разному. А детям дружно врут, что любят их одинаково, – и такая ложь, возможно, лучше правды.

По пути в туалет Майя тоже прошла мимо огромной фотографии. Но какими бы счастливыми и взволнованными ни выглядели люди на ней, как ни радовались они тому, что у них теперь есть государство, было ясно, что мужчина в левом углу только и думает, как бы ему оказаться в центре.

Входя в туалет, Майя знала, что никто ее искать не будет, и от этого вся словно оплыла. Черты лица – большие глаза, четко очерченный рот – находились на прежнем месте, но превратились в разрозненные ноты, не складывающиеся в мелодию. Таинственная субстанция, которая соединяла эти черты, создавала из них гармоничное целое и рождала очарование, – эта субстанция исчезла без следа. И, взглянув на себя в зеркало, Майя так испугалась, что спряталась в крайней кабинке. Несмотря ни на что, она все еще продолжала надеяться, что кто-то из родителей отправится на ее поиски, но время шло, а никто не приходил. На глазах у Майи выступили слезы.

Вдруг она услышала, что кто-то бежит по коридору, и дверь туалета распахнулась. Что это Нофар, Майя поняла моментально: она узнала бы шаги старшей сестры где угодно – но по доносившимся снаружи звукам поняла, что сестра плачет, и удивилась: из-за чего ей, собственно, плакать? И тут Майя услышала, как Нофар заговорила с кем-то по телефону. Это был парень; Майя его не знала, но о его существовании догадывалась. Нофар плакала, рассказывала про Авишая Милнера, снова плакала, бормотала что-то про полицию, и Майя не все разобрала, но одно было ясно: что-то стряслось. Дверь соседней кабинки вдруг открылась, и Майя тоже решила выйти. Тут-то их глаза и встретились в зеркале.

Майе показалось, что Нофар сейчас упадет в обморок. До нее не сразу дошло, что сестра испугалась именно ее. Майя огляделась по сторонам, ища того, кто привел Нофар в ужас, но, кроме них, в туалете никого не было. Смятение Нофар означало одно: в телефонном разговоре было что-то такое, что не предназначалось для посторонних ушей. Майя стала вспоминать. Нофар плакала и рассказывала какому-то парню про то, что Авишай Милнер пытался покончить с собой; сказала, что хочет пойти в полицию и забрать свое заявление. Спроси она Майю, та бы сказала: «Не смей! Если Авишай Милнер хочет покончить с собой, это его личное дело. Сам виноват – нечего приставать к девочкам во дворах».

(Сам виноват?)

В голову Майи проскользнула новая мысль. Вначале она извивалась, не давая себя ухватить, но потом подползла поближе, высунула изо рта раздвоенное жало и прошипела: «А может, это неправда? Может, все это неправда? Может, именно поэтому Нофар так испугалась? Может быть, именно поэтому она и смотрит на тебя так настороженно?» Майя уже открыла рот, чтобы задать сестре вопрос, но тут же себя одернула: «Тоже мне сестра! Случись такое с тобой, она – ради тебя – пошла бы к Авишаю Милнеру и убила бы его своими руками». Как тогда, когда они всей семьей поехали в отпуск. Сестры пошли прогуляться по набережной, и какой-то мерзкий пьяница ущипнул Майю за попу. Она испугалась, заплакала, но Нофар, всегда такая тихая, его догнала (пробежав для этого полнабережной), плюнула в него, вернулась обратно, обняла Майю и сказала: «Если хочешь, мы ничего родителям не скажем». «Как ты смеешь ее подозревать?!» – упрекнула себя Майя, прихлопнула ползучую мысль и обвила сестру руками.

– Пошли в зал, – сказала она. – Ты выступишь отлично, я уверена.

Они долго стояли, обнявшись, в туалете президентской резиденции. А когда наконец отпустили друг друга, Нофар дышала уже не так тяжело, а лицо Майи снова засияло очарованием. Правда, ненадолго. Как только девочки пришли в зал, все столпились вокруг старшей.

– Ты плакала?

– Бедненькая.

– Ничего страшного, милая, ты очень храбрая девочка.

Нофар окружило море людей, а Майя осталась одна. Как выброшенная на берег медуза. Красивая, но ничем не примечательная сестра Героини внутреннего двора…

Торжественная церемония началась. Президент произнес яркую, воинственную речь. «Борьба с насилием в отношении женщин – это наша общая борьба!» – заявил он. Выступление профессорши Майя поняла плохо, но та несомненно говорила что-то умное. Пострадавшие от мужей женщины растрогали ее до слез. Майя не сомневалась, что прослезится и от выступления Нофар. Однако, к своему удивлению, заметила, что старшая сестра прячет от нее глаза. Так акробат на канате старается не смотреть в пропасть.