Наталья Михеева - Лисий остров

– А тебе и не нужно об этом думать. Ты просто знай.

– Так, хватит… Мне становится грустно… Всё это звучит, как прощальная речь. А в мои планах – прожить с тобой всю жизнь!

– Наши планы совпадают, Маргарита. Я также хочу прожить с тобой всю жизнь. А к старости – уехать на Кубу, где мы каждый вечер будем пить ром, сидя в креслах-качалках на террасе своего дома…

– Дома будет у моря, я надеюсь? – шутливо-капризным тоном спросила я.

– Ну разумеется… Так что даже не думай – я не собираюсь тебя бросать. Ведь кто-то должен будет рисовать моё испещеренное морщинами лицо, пока я буду курить сигару и любоваться заходящим солнцем? – усмехнулся Роман, и по моей душе мягким бальзамом разлилось спокойствие.

1

Знаешь, я бы хотела, чтоб мы друг другу надоели. Чтоб пресытившись, перестали сходить друг по другу с ума и начали бы воспринимать нашу семью как должное. Чтоб нас погубил быт, и тебя бы стали жутко раздражать мои волосы в ванной, а меня – твоя привычка есть в кровати…

Думаю, я даже была бы не прочь, если в какой-то момент ты пошёл на измену, о которой я бы обязательно потом узнала. Я бы не ушла от тебя, но в душе долго мучилась, и прошло бы не мало времени, прежде чем я смогла бы тебя простить.

И представь себе, было бы далеко не так страшно, если бы ты вдруг понял, что непременно хочешь сына, которого я никогда не смогу тебе дать… И ушёл бы от меня…

Это всё было бы сущим раем по сравнению с той болью, которую приносит осознание того, что тебя нет. Нигде.

2

Первое время после того, как мне сообщают о твоей смерти, похоже на ад.

Самое жестокое – первое утро. Оно настолько невыносимое, что мне кажется, я его не переживу. Мысль о том, что тебя нет давит бетонной плитой. А у меня просто нет сил её принять… Видимо поэтому моё сознание выбирает другой путь: мне нужно действовать. А дел действительно много: твои родители убиты горем, оно словно парализует их, и организация твоих похорон полностью ложится на меня. Я звоню, договариваюсь, выбираю… И суечусь, суечусь, суечусь…

На мене ложится и Соня. К сожалению, мы не можем уберечь её от жестокой правды. Но поверь мне, любимый, я стараюсь, как могу. Я почти всегда рядом в эти страшные дни, утешаю, поддерживаю, объясняю, рассказываю… Мне кажется, что я спасаю её, хотя по правде говоря, это она спасает меня, не давая провалиться в пучину страшного осознания.

После того, как Соня засыпает, я начинаю убираться. Я мою, чищу, скоблю, глажу – до тех пор, пока сон не валит меня с ног.

Этот первые дни – странные, туманные, тягучие. Я часто вижу себя со стороны – трусливо убегающей от огромного снежного кома своей боли.

Но вскоре я устаю. Да и бежать уже бессмысленно – ком почти настигает меня. И когда твоя мама просит привезти ей Соню на пару недель – я тут же соглашаюсь и покорно сливаюсь с этим комом в одно целое.

3

Я сижу в углу комнаты, поджав под себя ноги, и тихонько покачиваюсь. Меня сжирает боль. Я чувствую её почти физически как огромный раскалённый кол, проткнувший меня насквозь и не дающий дышать. Кажется, ещё чуть-чуть, и я сойду с ума.

Моё решение – в корне неверное, но на тот момент желание хоть как-то облегчить свое состояние – сильнее. Я напяливаю джинсы со свитером и как есть, неумытая и непричёсанная иду в ближайший магазин – купить алкоголь. Не вино, не шампанское – мне нужна водка. Горькая и обжигающая.

Я выпиваю почти полбутылки, но долгожданного облегчения не получаю. Хотя один плюс всё-таки есть: я впервые со дня твоей смерти нахожу в себе силы посмотреть наши фото…

4

Я не просыпаюсь, нет. Меня словно выбрасывает из сна. Мне страшно. Я сажусь в кровати. Меня трясёт. Хочется срочно куда-то бежать, сделать хоть что-то, чтобы избавиться от этого страха, но я абсолютно не знаю что… И рука уже привычным движением тянется к бутылке с пивом, стоящей на прикроватный тумбочке рядом со своими опустевшими близнецами.

Так начинается пятый день моего адского запоя. Теперь я хорошо понимаю, что алкоголь не спасает – он усугубляет. Он затуманивает разум, однако боль остается. А когда наступает похмелье, к боли присоединяются панический страх и тревожность, которые может унять лишь новая доза. И если ты её принимаешь – всё. Круг замыкается. Я знаю, что ты понимаешь меня. Ты и сам прошёл через эти круги. С той лишь разницей, что ты не любил Олю как женщину. А я люблю тебя больше жизни, в которой теперь не вижу просвета… Лишь темнота и звенящая пустота.

Я делаю несколько больших глотков, встаю с кровати и в первый раз за эти пять дней подхожу к зеркалу. Зрелище не из приятных. Безобразно опухшее лицо, волосы, сбившиеся в колтун, глаза, похожие на узкие красные щёлочки… Я думаю о том, что мне срочно нужен душ. Хотя зачем? Без тебя всё бессмысленно, даже такая, казалось бы, незамысловатая вещь, как моя личная гигиена…

Тут звонят дверь. Кто бы там ни был – видеть его мне не хочется, и я решаю не открывать. Да и выгляжу я довольно отталкивающе. Однако в дверь продолжают звонить всё настойчивей. Вдруг меня колет мысль: Соня. Мало ли, что случилось? Может она заболела или еще что… Мой телефон валяется разряженным уже несколько дней, и я действительно не знаю, как у девочки дела…

– Кто там? – спрашиваю я через дверь, и собственный голос кажется мне чужим – низким и хриплым.

– Рит, это я. Открой, пожалуйста…

Это Полина. Как ни странно, её мне видеть тоже не хочется, но притворяться, что меня нет дома – поздно, и я открываю.

– Привет. – говорит Поля и молча сняла верхнюю одежду.

– Привет… – отвечаю я, равнодушно наблюдая за её действиями.

– Я не буду спрашивать, как ты. Я знаю ответ.

Я молча киваю.

– Твой телефон не отвечал. Я волновалась…

– Зря. Я не способна на самоубийство. Я слишком труслива.

– Сходи сполоснись, я приберусь. – по-хозяйски говорит Поля, и я послушно плетусь в ванную.

После горячего душа бешенно стучит сердце. Но голова становится яснее.

Пока я моюсь, Поля успевает разгрести мои завалы, выставив несколько пакетов со звенящими бутылками в прихожую, вымыть бокалы и заварить чай.

– Ты ела что-нибудь?

– Да. Чипсы.

– Круто. Хочешь блинчиков?

Я отрицательно качаю головой.

– Тогда я себе напеку, если ты не против, а там может и тебе…

– Против!!!!!!!! – сама того не ожидая, кричу я. – Поль, уйди, пожалуйста!!!! Я не хочу ничего, понимаешь?! Мне наплевать, как я выгляжу, как от меня пахнет и что находится в моем желудке! Мне всё без-раз-лично! И твоя забота мне не нужна! Уходи!

– Я могу о тебе не заботиться. Можно я просто побуду рядом?

– Я пью. Пятый день. Тебя это не смущает? – с вызовом говорю я и откупорилваю очередную бутылку пива.

– Наливай. – Поля поднесла пустую чайную кружку к моей бутылке.

Я наливаю ей пива и поворачиваюсь к окну. На улице красиво. Осенняя листва торжественно блестит в солнечном свете, переливаясь золотым и красным.

Небо – синее и безоблачное. Дети, сбросив рюкзаки в одну кучу отчаянно катаются на качелях, бегают, кричат, смеяются… Бабушки, сидя на лавочке, делятся насущным. Жизнь идёт своим чередом. Без тебя. И мне это кажется мне жутко несправедливым.

– У вас была красивая история… – после недолгого молчания говорит Поля.

– Была, Поль. Была – это ключевое слово.

– Да, была. А значит уже ничего не заставит её исчезнуть.

– Ты в своём уме? Его больше нет. ОН исчез. А вместе с ним оборвалась и история. Всё. Ничего больше нет.

– Ваша история будет жить в твоей памяти. Есть вещи, которые не забываются, сколько бы воды не утекло.

– А ты хоть понимаешь, насколько это бывает больно – вспоминать?!! – мой голос дрожит.

– К счастью, нет, Рит. Я не переживала такой потери. Но её пережила моя бабушка.

– Когда умер дед? – уже спокойнее спрашиваю я.

– Да. Но тот момент ему было 25 лет. Он работал на оборонном заводе. Кто-то нарушил технику безопасности. Начался пожар, который в дальнейшем спровоцировал взрыв. Дед оказался в эпицентре. Тело разнесло на фрагменты. Судя по всему, его смерть была мгновенной…

– Меня заверили, что Рома тоже умер за секунды. Это единственное, что меня успокаивает…

– Это важно, Рит. Невыносимо думать о том, что твои близкие испытывали долгую и мучительную боль. Бабушка тоже утешалась этим. В конце концов, еще неизвестно, какая участь уготовлена нам.

– Действительно… – тихо говорю я, вспоминая о том, как ты топил себя в ванной, пытаясь почувствовать то же, что и Оля.

– В общем бабушка осталась одна с двумя малолетними детьми – моими мамой и дядей. Позднее, намного позднее, лет через двадцать, она снова вышла замуж за того человека, который в итоге стал мне дедом. Но несколько раз, по большому секрету, бабушка говорила мне о том, что до сих пор любит своего первого мужа. Мне нравились эти разговоры. Это называлось у нас "открыть шкатулку памяти".

– Оригинально…

– Когда дед погиб, бабушка чувствовала все то же, что и ты. Ей также было больно и пусто, но раскисать было нельзя – ради дочерей. Шло время, а бабушка все продолжала жить воспоминаниями о любимом, храня его вещи и не снимая фотографий со стен. Все вокруг говорили: забудь и живи дальше, а вещи раздай нуждающимся. Но бабушка не хотела забывать. Она положила вещи и фотографии в сундук, а воспоминания расфасовала по вымышленным шкатулкам. И открывала их тогда, когда чувствовала в этом необходимость. Сначала часто и с болью. Со временем – реже и со светлой грустью. Таким образом ей не пришлось вырывать его из сердца совсем. Дед был рядом тогда, когда бабушка в этом нуждалась, не лишая её реальной жизни и не заставляя страдать…

– То есть предлагаешь мне убрать свои воспоминания в "шкатулку памяти"? – усмехаюсь я.