Она еще раз переписала фразу красиво, как только могла, и пришпилила к стене. Замечательно сказано, решила она: как благородны задачи пластической хирургии.

В XX веке «судьба» чаще всего означала войну. Во время первой мировой войны группа медиков — мужчин и женщин — прибыла из Гарварда во Францию на помощь британской армии. В.Х. Казаньян, кудесник Западного фронта, как назвал его король Георг V, восстанавливал раздробленные и оторванные на поле сражения челюсти и стал родоначальником современной пластической хирургии.

Каждая последующая война приносила все более многочисленные полчища искалеченных. Передовая технология породила новые типы вооружений и неизвестные ранее виды ран. Если раньше солдаты умирали от потери крови, то теперь выживали с раздробленными челюстями и руками, искалеченными лицами. Позже, когда угроза жизни проходила, с ними можно было вести реконструктивные операции, на которые часто уходили годы.

За работу Жени получила высший балл с минусом. С минусом, потому что заключила тему одной фразой, которую преподаватель общественных наук счел не соответствующей посылкам:

«Вторая мировая война стала причиной 250 тысяч обморожений».

8

Маленький реактивный самолетик нырял над лесистыми горами, слегка припудренными снегом, будто на вечную зелень набросили марлю. Жени сидела в удобном кожаном кресле — единственный гость среди пассажиров частного аэроплана. Другие летели на работу в Топнотч, принадлежавший Вандергриффам, где постоянный персонал не справлялся с возросшими запросами семьи и приглашенных.

Рядом на стенке прозвенел телефон, и Жени сняла трубку.

— Это я, — голос Лекс прозвучал совершенно отчетливо. — Я уже вижу тебя в бинокль. Не могу дождаться.

— Хочешь, прыгну с парашютом?

— Нет, — рассмеялась американка. — Мне не найти тебя в лесу.

Через несколько минут Жени различила плотную фигурку, подпрыгивающую и размахивающую руками так, как будто хотела поймать самолет.

Хотя Лекс часто рассказывала о Топнотче, Жени представляла его совсем другим. По крайней мере, с воздуха Топнотч выглядел как уединенный лагерь: длинные хижины полукругом стояли вокруг такой же, но большей — «поместья», решила Жени, — словно эта хижина была составлена из нескольких маленьких. Строения затеняли леса, тянувшиеся на мили и прерывавшиеся лишь серым окружием — озером, помещенным среди деревьев, точно зеркало, чтобы отражать небо.

Самолет снижался, почти задевая вершины деревьев, и Жени потеряла из виду посадочную полосу, где размахивала руками подруга. С глухим стуком колеса коснулись земли и покатились по узкой дорожке, не различимой с воздуха. Самолет вырулил с полосы, пробежал назад и остановился у радарной вышки. Как только двигатель затих, Лекс подбежала к дверце и ворвалась в салон в тот самый миг, когда Жени поднималась с кресла.

«А объятия у нее крепче медвежьих», — подумала Жени и с чувством ответила на приветствие подруги. Лекс повела ее из самолета. Сердца у обеих девушек сильно колотились.

— Я уж думала, ты так и не приедешь. Бернард что-нибудь отмочит.

— Он в отъезде. Будет отсутствовать все праздники. Но он мне все-таки разрешил. Что такого ему сказал твой отец?

— Точно не знаю. Дядя Джадсон — папин брат — глава нефтяного концерна, а Бернард в нем тоже участвует. Может быть, ему напомнили, что лучше оставаться в хороших отношениях. Что-нибудь в этом роде, — на холодном воздухе дыхание Лекс вырывалось белым паром.

— Ты выглядишь, как в комиксе на картинках, — хихикнула Жени. — Слова пузырем вылетают изо рта, — она остановилась. — Так это и впрямь Топнотч? Неужели я здесь?

— На первый взгляд здесь, но точно сказать не могу, — Лекс ущипнула подругу за и так уже раскрасневшуюся на морозе щеку.

— О, Лекс, как я по тебе скучала!

— Ну, ну, не так уж, — американка сжала своей рукой в перчатке укутанную в варежку руку подруги. — Твои вещи возьмут. Побежали? Ты, кажется, замерзла.

— Да, — признала Жени. Меховой жакет, который Бернард подарил ей два года назад, был уже мал — слишком прилегал к телу и не оставлял пространства для теплого воздуха, рукава коротки. В чемодане лежал теплый полушубок, но мех Жени сочла более уместным для первого появления у Вандергриффов.

Держась за руки, они побежали к главному строению и ворвались в большую комнату, где в огромном камине пылал огонь, распространяя приятный запах леса. Несмотря на размеры, комната казалась уютной. На диване лежали украшенные вышивкой подушки, на полу покоилась медвежья шкура, на стене на крючке висели снегоступы. Жени вспомнила Финляндию, дом Круккаласов. Здесь тоже все было просто по-северному, совсем не так, как она себе воображала, когда наряжалась в меховой жакет.

Она почувствовала, что выглядит расфуфыренной, когда в комнате появилась Маргарет Вандергрифф — в простых шерстяных спортивных брюках и темно-синем свитере. Жени же представляла себе что-то вроде дома Бернарда, сплошь заставленного произведениями искусства.

— Рада, что тебе удалось вырваться, — мать Лекс крепко пожала девушке руку. — С тех пор, как дочь приехала домой, я только и слышу: «Жени то, Жени — это». Я уж подумала, что в ее воображении ты и вправду настоящий джинн.

— Но мы же с вами виделись, — улыбнулась Жени. — В школе.

— Не напоминай! Это было во времена вашей преступной юности. Но ты совсем замерзла, дорогая. Как насчет чашки горячего шоколада? Или чая?

— Спасибо. Чая.

— Хорошо. Я скажу Мери. Чувствуй себя как дома. Лекс покажет тебе твой дом, как только ты согреешься.

Маргарет пошла распорядиться насчет чая, и Жени удивленно взглянула на подругу:

— Мой дом?

— Наш общий. Я сказала маме, что нам нужна одна хижина, чтобы нам никто не мешал. Чтобы не крутиться все время рядом с ними.

Сказка! — собственный маленький домик на двоих, среди заснеженных лесов. И они могут делать в нем все, что угодно, разговаривать ночи напролет. Жени пришла в восторг при мысли о такой свободе, о подобном счастье.

Мать Лекс сама принесла чай на деревянном подносе.

— Зови меня Мег, — предложила она. — Так проще. Видишь, мы держимся здесь свободно. Единственное правило: «В лесу не курить и обед в семь», хотя последнее иногда и приходится нарушать. Если тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать. Лыжи для тебя есть, подбери по размеру ботинки, и тебе приспособят крепления. Но снега еще мало, остается покрытая земля.

Все трое уселись на пол напротив камина, поставив чашки на низенький столик. Жени заворожила быстрая, искрометная речь Мег. Согревшись, Жени почувствовала себя непринужденно, как будто оказалась среди старых друзей. В Мег угадывалась ее подруга — такая же неуемная энергия, налет озорства в разговоре, проглоченные, точно из-за нехватки воздуха, концы фраз. Но Мег была почти на полфута выше Лекс, худощавая, тогда как ее дочь явно страдала избытком веса. Волосы казались светлее, нос длиннее и красивой формы. По внешности их никто бы не принял за мать и дочь. Схожей была лишь живость характера, и Жени почувствовала, что Маргарет Вандергрифф ее очаровала, как очаровала при первой встрече Лекс.

Когда они почти уже допивали чай, вошел Филлип Вандергрифф и потребовал суровым голосом:

— Так где здесь наш джинн?

Жени поднялась и обменялась с ним рукопожатием. Она сразу же узнала отца Лекс, хотя в прошлый раз видела его лишь мельком. Округлое лицо, глаза почти без ресниц по-доброму и одобряюще смотрели из-за роговой оправы очков, почти так же, как впервые взглянул на нее Бернард.

— Вот мы и снова встретились, юная буянка, — улыбнулся он. — Сообщница дочери. Уверен, в своей хижине вы чего-нибудь да напридумываете. Хорошо еще, что бассейн закрыт и под рукой нет химической лаборатории.

— Папа! — упрекнула отца Лекс, а Жени неуверенно улыбнулась, не зная, как расценить его подтрунивание: как упрек или сказанное с одобрением.

— Заговоры дают хороший опыт, — он подмигнул дочери, но та нахмурилась и отвернулась. — Они в основе всего: бизнеса, деятельности правительства, искусства и науки — все людские предприятия зиждутся на них.

— Филлип, — Мег коротко рассмеялась. — Может быть, ты позволишь Жени распаковать чемоданы, прежде чем начнешь ее обращать в свою веру, — и повернулась к девушке. — Знаешь, Филлип у нас просто апостол. Может быть, Лекс тебе говорила, в ее отце пропал проповедник.

— Во мне? — переспросил Филлип с невинной улыбкой. — Проповедник? Да я проповедовал только собаке. Да и та сразу же засыпала, стоило мне начать.

Мег расхохоталась, Лекс тоже улыбнулась. Недоразумение, каким бы незначительным оно не казалось, было сглажено.

Их хижина располагалась примерно в семидесяти пяти ярдах от основного строения. Хотя она и была меньше, но обладала такой же атмосферой простого уюта. На первом этаже — гостиная, выполняющая функции и столовой, и кухни, на втором — две спальни, каждая со своей ванной. Все помещения, кроме ванных комнат, имели камины, и весь дом являлся образцом простоты и комфорта. Спальни под скатами крыши не были заставлены, но кровати оказались широкими — с бронзовыми основаниями и мягкими матрасами. В доме все было по делу, единственным украшением служили старые семейные фотографии и вышивки на стенах.

— Великолепно! — восхитилась Жени. — Ты даже не представляешь, какая ты счастливая.

Лекс сморщилась и уселась на Женину кровать, пока та распаковывала чемодан.

— Твоя мама похожа на тебя. Такая же простая. И очаровательная.