– Что-нибудь еще? – спросила Марианна, поднося к губам кубок и глядя поверх него на Робина.

Он посмотрел на нее – огоньки свеч замелькали в глубине темно-синих глаз – и улыбнулся.

– Если тебя не затруднит, постирай мою рубашку – испачкал за обедом рукав.

Она кивнула. Робин снял с себя рубашку вместе с курткой и отдал бело-зеленый ком Марианне. Потом он сел за стол, окунул первое из очиненных перьев в чернила и стал наносить на пергамент записи – одни стремительно, над другими задумываясь и вспоминая то, что хотел записать.

Марианна взяла бадью и сходила за водой к ручью, протекавшему недалеко от дома на окраине поляны. Пристроив над огнем котел с водой и поставив перед очагом низкую лохань для стирки, Марианна опустилась на колени и распутала одежду Робина, отделив куртку от рубашки. Отложив куртку в сторону, она расправила рубашку и, проведя ладонью по тонкому льняному полотну, низко склонила голову, вдохнув всей грудью смешавшийся запах сушеной лаванды и тела Робина. Такой знакомый, родной и любимый запах! Не выдержав, Марианна зарылась лицом в рубашку, и ей показалось, что щека прижалась не к мягкой ткани, а к груди Робина. Иллюзия была такой полной, что ей даже почудился стук его сердца. Глубоко вздохнув, она подняла голову и посмотрела на Робина, который сидел к ней спиной, с головой уйдя в свои пометки и мысли.

Она любила его… Любила еще сильнее, как и предвещал ей отец Тук. Она давно уже поняла это и не могла понять одного: что ей теперь делать с этим пониманием? Она смотрела на него, вспоминая, как он возвращался после сражения, а то и не одного за день, с ратниками шерифа, падая с ног от усталости, и садился возле очага, приваливаясь спиной к стене. Как же ей хотелось оказаться на месте Кэтрин, которая освобождала его от оружия и заботливо подавала кубок с горячим вином, а он благодарил усталой и теплой улыбкой, ласковым взглядом! Как он приезжал и тут же покидал лагерь, перехватывая на ногах кусок хлеба, одновременно отдавая распоряжения стрелкам. Как он окунал в бочку с дождевой водой голову, чтобы прогнать сон и усталость, а она не могла оторвать взгляда от его лица, по которому стекали капли воды. Ей хотелось подойти к нему, обнять и высушить эти капли ладонями и губами. Но он медленно выпрямлялся, противясь усталости, и проходил мимо нее, окидывая безразличным взглядом или приказывая седлать коня и следовать за ним. И такой приказ радовал ее, словно любовное признание.

Ее взгляд заскользил по спине Робина, нашел старый шрам на плече, оставленный стрелой, и Марианна прикусила губы, чувствуя неодолимое желание подойти к Робину, обнять и прижаться лбом к этому шраму. Прежде она бы так и сделала, но сейчас это было невозможно: прежде она была чиста.

Вода в котле забурлила. Марианна поднялась на ноги, чтобы снять котел с огня, но Робин остановил ее:

– Подожди, я помогу!

Отбросив перо, он встал из-за стола, подошел к Марианне, снял котел, поставил его рядом с лоханью и снова вернулся к своим записям. Налив в лохань кипяток и разбавив его холодной водой, Марианна долго стирала мыльным корнем сначала рубашку, потом куртку. Руки проворно делали свое дело, глаза устремились вглубь огня, а память обращала время вспять.

Здесь они провели первую ночь, и сердце жалобно заплакало, упрашивая одновременно не изводить себя воспоминаниями и продолжать вспоминать шепот его признаний, тепло его рук и губ, нежность его глаз. Сюда он привез ее из Фледстана, где она ждала уже не спасения, а смерти и желала ее как избавления от стыда и страдания. Но эти воспоминания не стали мучительными, словно память старательно избавилась и от боли изломанного тела, и от холода мертвого сердца, и от горячки распадавшегося на части разума. Лишь свет такого же огня в очаге и исцеляющие прикосновения его рук, гнев, прерывавший его дыхание, невидящие глаза, в которых бушевали отблески пламени. И эти воспоминания оказались отрадными потому, что он в них был рядом с ней. Марианна подумала, что его прикосновения и были целительными – он и тогда отдавал ей свою силу, просто она не заметила, как не замечала ничего вокруг. Если бы в ту ночь она смогла выплакать свою боль у него на груди, если бы она после первой ночи осталась с ним! Если бы не гибель его отца, они уже больше двух лет были бы женаты! Но какой теперь смысл сожалеть о том, что не исправить?

Слезы текли по ее лицу, капали в мыльную воду, но Марианна не замечала слез, как не замечала и взгляда Робина. Оставив свои записи, он обернулся и наблюдал за Марианной потемневшими глазами. Он уже хотел встать и подойти к ней, обнять и спросить о причине слез, но она справилась с собой и ушла к ручью прополоскать выстиранную одежду. Он едва успел отвернуться, чтобы не столкнуться с ней взглядом.

Развесив рубашку и куртку сушиться, Марианна пошла вверх по течению ручья к каменному обрыву, с которого поток падал вниз, чтобы потом устремиться по руслу вдоль поляны, мимо дома, дальше в лес. Дойдя до водопада, она разделась и встала под ледяные струи, обрушившиеся ей на голову и плечи. Она стояла, пока не замерзла до стука зубов, но остудить холодной водой сердце не получилось.

Пока ее не было, Робин, забыв о том, чем был занят, положил подбородок на сомкнутые руки и смотрел перед собой невидящим взглядом. Он видел ее слезы, чувствовал ее волнение и печаль как свои собственные, как вначале чувствовал исходившую от нее радость от того, что они только вдвоем. Он привез Марианну сюда в надежде вернуть ее и теперь думал, как это сделать. Прежде это было бы проще простого, помня о том, как она сама стремилась к нему, сокрушая все барьеры, разделявшие их. Достаточно было обнять, поцеловать, шепнуть ласковое слово. Сейчас он не был уверен, что, действуя так, добьется успеха. Это во сне она льнула к нему и шептала, как он ей нравится, а наяву ревновала, злилась, напускала на себя безразличие.

Робин вспомнил, как Марианна отвечала на его поцелуй в тот день, когда они освобождали сыновей женщины из Руффорда, и усмехнулся. Отвечала жарко, а потом попыталась ударить. Если и сейчас повторится то же самое, они могут рассориться уже до окончательного расставания. Прежде он и внимания бы не обратил на ее сопротивление, сломил бы ее натиском воли, как воск растопив в объятиях. Теперь же, после насилия, которое над ней учинили, он не мог так поступить: слишком велика опасность, что ей и в нем привидится насильник. Он и после того поцелуя, на который его подтолкнул порыв гнева, запоздало укорял себя в неоправданном риске. Тогда обошлось, но не было полной уверенности, что обойдется и вновь, если он…

Тщательно все обдумав и выбрав путь, казавшийся наименее опасным, Робин заметил, что Марианны нет слишком долго. Встревожившись, он встал и пошел к двери, чтобы отыскать ее, но в этот момент дверь открылась, и он столкнулся с ней на пороге. От неожиданности Марианна уткнулась в него лбом, а Робин обхватил рукой ее плечи. Она вскинула голову и посмотрела ему в глаза.

Если бы она сейчас обняла и поцеловала его!..

Если бы он сейчас обнял ее и прижал к себе!..

– Что-то случилось? – спросила Марианна, тихонько отстраняясь от Робина.

– Тебя долго не было, я начал беспокоиться, – ответил он, убирая руку.

И только. Скрыв друг от друга глубокое разочарование, он посторонился, пропуская ее в дом, она вошла и, подбросив дрова в угасающее пламя, посмотрела на Робина.

– Мне надо что-нибудь сделать еще? Может быть, посмотреть, все ли вокруг спокойно?

Ну да, он же сказал, что взял ее в качестве охраны, и она помнила свой долг! Робин едва заметно усмехнулся и вернулся к записям.

– Мы в самом сердце Шервуда, здесь безопасно. Ложись спать, Саксонка.

Он снова назвал ее Саксонкой! Ничего не изменилось. Марианна представила, с каким удивлением он посмотрел бы на нее, если бы она не удержалась от поцелуя, столкнувшись с ним на пороге, и порадовалась тому, что удержалась.

Достав из сундука одну из сорочек Эллен, Марианна переоделась и легла в постель, укрывшись покрывалом с головой. Ее лоб горел от соприкосновения с его плечом, и вся она начала дрожать, словно на нее напал приступ лихорадки.

Она поняла, что запуталась, пытаясь угадать его чувства. Если утром и днем ей показалось, что он все еще любит ее – хоть немного! – то сейчас она почти уверилась, что он давно и думать о ней забыл. Глубокая убежденность Вилла в том, что все это время Робин неустанно окружал Марианну заботой так, как должен делать тот, кто любит, подарила надежду, что забота Робина происходила от любви. Сейчас она думала, что эта забота – порождение долга, и только.

Забыв, как она сама старалась казаться бесстрастной, Марианна горько размышляла о том, что он не выглядел бы таким спокойным и безразличным, если бы она была нужна ему. Она напомнила себе, что у него были другие женщины и он не слишком-то заботился скрывать это от нее. Но вместо того чтобы успокоиться и уснуть, она вспомнила его лицо, отрешенное в страсти, нежность рук, цепочки ласковых поцелуев, которыми когда-то его губы обвивали все ее тело, а вспомнив, задохнулась и отбросила с лица покрывало. Сев на кровати, она посмотрела на Робина и больно закусила губы. Доводы рассудка иссякли, и силы тоже.

Стиснув пальцами край покрывала, Марианна низко склонила голову, роняя слезы. Она воззвала к гордости, но та, представ перед ней в ее собственном облике, лишь беспомощно развела руками. И тогда Марианна, понимая, что сокрушает все, что сумела выстроить в своей новой жизни, отбросила покрывало и, встав с кровати, подошла к Робину.

Он по-прежнему сидел, углубившись в записи. Она положила ладонь ему на плечо, и он, обернувшись, вопросительно посмотрел на нее.

– У меня есть к тебе просьба, – сказала Марианна, с трудом выговаривая каждое слово.

– Какая? – тихо спросил Робин и взял ее руку в свои ладони.

Она запрокинула голову, вдохнула воздух так, словно собиралась нырнуть глубоко в воду, и, вновь заглянув в глаза Робина, почти беззвучно прошептала: