– Рассказать обо всем? Вы бы растерзали меня, едва лишь я открыл бы рот! – ответил Хьюберт, встретившись с ясными глазами Джона.

– Ты сам не веришь в то, что говоришь, – равнодушно обронил Робин. – Тебе пришлась по душе возможность поиграть и с нами, и с Гисборном. А то, что на кону были не деньги, а люди – люди, которых ты знал, и которые доверяли тебе, – лишь сильнее горячило твою кровь.

– Думай обо мне что хочешь! – с яростью возразил Хьюберт. – Меньше всего я хотел бы стать разменной монетой в твоей игре с Гаем Гисборном. А ты бы заставил меня ею стать, если бы я открыл тебе правду!

– Ты слишком дорого себя ценишь! – усмехнулся Робин. – Говоришь о разменной монете, а сам не стоишь и ломаной.

Услышав подобный отзыв о себе, Хьюберт выпрямился и устремил на лорда Шервуда ненавидящий взгляд.

– Да, я никогда не любил тебя и не боготворил, как это делает вся твоя стая! – сказал он, кивнув на стрелков. – Так почему я должен был рисковать собой ради твоего самолюбия в войне с Гисборном?

– А почему мы рисковали собой, когда ты оказывался в опасности?! – не сдержавшись, прорычал Алан. – Вспомни, как год назад Робин буквально вытащил тебя из-под мечей ноттингемских ратников!

– Ублюдок, – прошептал Дикон, отворачиваясь от бывшего друга.

Хьюберт услышал его и с усмешкой посмотрел на Дикона.

– А ведь я тебя пожалел, Дик! Ты единственный, кому я не желал причинить вред. Стоило мне изменить уловку со жребием – сделать два равных обломка, и с каким воодушевлением ты бы помчался с нами в собор! Как бы ты радовался возможности побыть с твоей незабвенной Саксонкой, пока Робина нет в лагере!

– Замолчи! – крикнул Дикон. – Лучше бы я тогда поехал и погиб, защищая ее, чем после оправдывать тебя перед Робином, не зная, кто ты на самом деле. Ты ловко использовал меня, чтобы и я подтвердил Марианне слова якобы гонца ее брата. Ты все рассчитал, но не подумал о том, что тебе придется держать ответ перед всем Шервудом и стоять перед нами так, как ты стоишь сейчас!

Лишь презрительно пожав плечами, Хьюберт посмотрел на Марианну.

– Ты тоже пришла, ведьма, посмотреть, как я умру? – сказал он, понимая, что ему уже нечего терять. – Помнишь, как ты металась по трапезной, когда брат твоего мужа запретил тебе и думать о поездке в собор? Помнишь, как дрожала, когда сэр Гай показывал тебе орудия пыток? Жаль, что он согласился с палачом и не отправил тебя на дыбу. А я уж собирался посмотреть, как ты будешь на ней рожать вашего с Робином щенка, а потом корчиться на костре!

– Хватит, – раздался негромкий, холодный голос лорда Шервуда, и Робин скользнул по Хьюберту безразличным взглядом. – Твое последнее желание?

Тот долго молчал, всем было отчетливо слышно только его тяжелое дыхание.

– Я хочу исповедоваться, – наконец сказал он.

Робин отыскал взглядом отца Тука. Священник вышел вперед из круга стрелков и подошел к Хьюберту. Окинув его с головы до ног тяжелым взглядом, отец Тук отступил на шаг и сказал как отрезал:

– Я не стану тебя исповедовать. Меня сегодня упрекали в том, что я не нарушил свой долг. Но сейчас я сам отступлю от него, и ты, подлец, умрешь без покаяния.

– Вот как! – выдохнул Хьюберт и обвел стрелков дерзким, вызывающим взглядом. – И кто же из вас, благородных воинов Шервуда, решится взять на себя обязанности палача?

Вилл, молча стоявший поодаль, услышав его вопрос, рассмеялся коротким беспощадным смешком.

– У тебя есть сомнения? – спросил он голосом, ужаснувшим Марианну.

Хьюберт недоверчиво повел глазами в сторону Вилла.

– Благородный лорд Уильям Рочестер! Ты не побрезгуешь работой палача?!

– Нет, – с прежней усмешкой ответил Вилл. – Чтобы покончить с тобой, я исполню эту грязную работу, – и он свистом подозвал коня и отцепил от седла моток крепкой веревки.

Застыв, Хьюберт не мог отвести взгляда от рук Вилла, а тот уверенно размотал веревку и быстро связал петлю. Подойдя к дереву и убедившись в его надежности, Вилл сильным взмахом перебросил веревку через крепкий сук и накинул петлю на шею Хьюберта. Тот попытался сопротивляться, но его удержал Статли.

– Вот и все, – с безжалостной улыбкой сказал Вилл, глядя в замершие глаза Хьюберта. – Будь ты весной честнее, тебе не пришлось бы так заканчивать жизнь.

Хьюберт глубоко вздохнул и обвел глазами стрелков.

– Будьте вы все прокляты! – хрипло сказал он, бросил взгляд на Робина и Марианну. – И ты вместе с твоей ведьмой! Будьте вы прокляты!

Вилл намотал на локоть веревку и потянул на себя. Ноги Хьюберта оторвались от земли, и он забился в петле. Агония была мучительной. Вилл мог бы резко дернуть веревку и сломать Хьюберту позвонки, но, намеренно или случайно, он не делал этого, продолжая удерживать Хьюберта в нескольких дюймах от земли.

Марианна закрыла глаза, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Рука Робина сжала ее руку.

– Идем, если тебе не под силу, – услышала она его голос и отрицательно помотала головой.

– Сколько это продлится? – спросил Джон.

– Без перелома позвонков может занять и час, – ответил Статли.

– Вилл, ломай ему шею, – повысив голос так, чтобы брат услышал, сказал Робин. – Не станем же мы целый час смотреть на его испражнения и слушать его хрипы!

– Как скажешь, – хладнокровно ответил Вилл и сильным, резким движением руки прекратил агонию Хьюберта.

Тело неподвижно замерло и повисло в петле. Выждав еще несколько минут, Вилл выпустил веревку. Хьюберт упал на землю, и Джон, пощупав на его шее артерию, убедился в том, что он мертв. Забросив тело на лошадь, Джон накрепко привязал к ней Хьюберта.

– Отвезу подарок сэру Гаю, – пробормотал он.

Робин приказал десятку стрелков присоединиться к Джону, и поднялся с бревна, подавая руку Марианне. На обратном пути она что-то шепнула Робину на ухо, и он помрачнел, неуверенно посмотрел на нее, но, получив в ответ настойчивый взгляд, согласно склонил голову. Крикнув Виллу, чтобы тот заменил его во главе отряда, Робин повернул Воина на боковую тропинку и пришпорил коня.

Они ехали недолго – до прозрачной березовой рощи, которая окружала поляну. На поляне ничего не было, кроме нескольких рядов простых каменных надгробий. Это было кладбище вольного Шервуда. Осадив коня на краю рощи, Робин спешился и снял с седла Марианну. Взяв под руку, он провел ее мимо ряда надгробий. На одном она увидела имена жены и дочери Вилла, на другом – имя Клема. Робин остановился возле маленького камня, на котором не было никакого имени.

Выпустив руку Робина, Марианна медленно опустилась на колени и положила ладонь на землю рядом с камнем. Ее пальцы гладили голую, еще не поросшую травой февральскую землю, укрывшую собой ее ни минуты не прожившего сына. Она вспомнила, как всего несколько дней назад он ворочался у нее под сердцем – не родившийся, но такой живой! Мысль о том, что он оказался в земле, не увидев света, была для нее невыносима и грызла сердце неутихающей болью. Робин стоял рядом и молча смотрел на Марианну, чувствуя ее боль как свою. Казалось, она была готова бесконечно ласкать комочки земли, перебирая их, как завитки волос на детской голове.

Сдержав тяжелый вздох, Робин поднял Марианну с колен, обнял ее и крепко прижал к себе.

– Прости меня за сына, – прошептала она, – если можешь простить.

Осторожно приподняв ее голову, Робин посмотрел в глаза Марианны.

– Не мучай себя, ты ни в чем не виновата, – сказал он. – Это был беспроигрышный ход со стороны Гая. Кто-нибудь из нас двоих обязательно угодил бы в его западню. Если бы я был дома в тот момент, когда привезли письмо Реджинальда, сам отправился бы в собор. Тебя я, конечно, не взял бы с собой, но сам бы непременно поехал в надежде уговорить гонца и привезти его в Шервуд.

– Нет, Робин, в случае с тобой проиграл бы Гай, а не ты, – покачала головой Марианна, неотрывно глядя Робину в глаза. – Гай не озаботился большим числом ратников, взяв только своих, послав в засаду на тебя куда больше людей. Дружина Гая сильна, но она не выстояла бы против стрелков, которых ты взял бы с собой. А ты бы их взял, не бросился бы в собор без должной охраны, очертя голову, как это сделала я. Гаю пришлось бы самому уносить ноги, и сомневаюсь, что ты позволил бы ему спастись.

Робин не удивился тому, что она высказала его собственные доводы, которые он мог бы привести Виллу в разговоре после возвращения из Фледстана. Она не просто хорошо понимала его – она была с ним единым целым и мыслила так же, как он, допустив ошибку лишь в тот роковой день.

– На меня словно морок нашел при виде письма Реджинальда и упоминании о его гонце, – призналась Марианна, отвечая на мысли Робина, и спрятала лицо у него на груди.

Робин почувствовал, как ворот его рубашки намокает от слез Марианны.

– Не плачь, родная моя! – прошептал он, потерся щекой о ее макушку, поцеловал в светлые волосы. – Главное, что ты осталась жива. Ты поправишься, окрепнешь. У нас еще будут дети. Не плачь.

Проглотив слезы, она помолчала, подняла голову и заглянула ему в глаза.

– Скажи, ты уверен, что мы вообще вправе иметь детей? Принести их в этот мир, полный жесткости и крови?

Он секунду подумал, ласково провел ладонью по ее щеке и спросил:

– Если бы сейчас у тебя был выбор – прийти в этот мир или нет, как бы ты поступила? После всех страданий, которые тебе довелось испытать, и всего горя, которое ты познала. Ты бы отказалась?

Утонув в темно-синей глубине его глаз, она медленно покачала головой, твердо ответив:

– Нет.

– Вот тебе и ответ на твой вопрос, – улыбнулся Робин и, взяв ее на руки, понес обратно, туда, где он оставил Воина.

Когда они вернулись домой, столы накрывали к ужину. Марианна, чувствуя себя необычайно бодро, хотела остаться в трапезной вместе со всеми, но Робин, заметив ее оживление, сказал непререкаемым тоном:

– Быстро в постель! У тебя в запасе есть несколько минут, а потом ты сутки не сможешь даже пальцем пошевелить!