Я вернулся в Локсли, падая с коня от усталости, не зная, где и как продолжать поиски. Я знал одно: мой долг перед памятью отца – найти Робина, помочь ему и защитить его. Элизабет всю ночь провела рядом со мной, пытаясь меня утешить. Следующий день я дал коню отдых, собираясь вечером снова отправиться в путь. И вечером того же дня в Локсли приехал Робин.

Вилл прищурил глаза, до мельчайших черточек вспоминая облик младшего брата, каким был Робин в день приезда в Локсли.

– Все селение собралось перед господским домом, в полном молчании встречая нового графа Хантингтона. Рядом с ним ехал Эдрик, а перед Робином в седле сидела Клэр и спала, прильнув к груди брата. Их лошади оступались от изнеможения, с трудом передвигая ноги. Возле дома Робин спрыгнул с коня и подхватил Клэр на руки. Его лицо было серым от пыли и усталости. Он смотрел перед собой, но никого и ничего не видел. С сестрой на руках он ушел в дом. Эдрик, прежде чем последовать за ним, повернулся к жителям Локсли и сказал: «Я привез к вам своего графа и господина. Вашего графа! Не обманите мое доверие. Если вы не желаете юному графу Робину смерти, не обмолвитесь нигде ни словом, даже на исповеди, о том, что он нашел убежище здесь». Он ушел в дом, и все разошлись в подавленном молчании.

Я не знал, как показаться Робину на глаза, но как только совсем стемнело, пришел к его дому. Я постучал в дверь, и ее распахнул Эдрик. Загородив собой дверной проем, он потребовал, чтобы я убирался прочь. Я настаивал на том, что мне надо увидеть Робина. «Увидеть графа? – прорычал он. – Неблагодарный щенок, где ты был, когда погиб граф Альрик? Где ты был, когда граф Робин отбивал атаки от стен Веардруна? А сейчас ты явился? Убирайся прочь, граф не станет знаться с тобой!»

Мы стояли друг напротив друга, словно два пса. Я, молодой, и он, со следами шрамов. Внезапно за спиной Эдрика раздался голос Робина: «С кем ты так решительно говоришь от моего имени?» Робин заставил Эдрика посторониться, увидел меня и устало улыбнулся. «Входи!» – сказал он и крепко обнял меня, едва я переступил порог. Я сжал его ответно в объятиях, и он чуть не потерял сознание: я задел его рану. Мне пришлось сбегать за Эллен – она занималась в Локсли врачеванием, а потом дивиться мужеству, с которым Робин перенес перевязку. Рана загноилась, и Эллен пришлось раскрыть ее, чтобы выпустить гной и иссечь края. Эдрик, наблюдая за этим, сам едва не свалился без чувств, а Робин только вспотел и пару раз скрипнул зубами.

Мы проговорили с ним до глубокой ночи. Робин рассказал мне о штурме и падении Веардруна, о том, как его допрашивал сэр Рейнолд, грозя пытками, о том, как им удалось выбраться из замка. Он рассказал о ложном доносе на отца королю, о своих скитаниях в поисках убежища. Я узнал о том, что произошло в Рэтфорде. Юноша, которого убитым приняли за Робина, ворвался в дом на рассвете и сказал, что идут ратники, и Робину надо уходить, а он их задержит. Взяв нож, он ткнул им себя в плечо так, как был ранен Робин, потом схватил его меч. Брат пытался воспрепятствовать, но Эдрик со всей силой стукнул его по раненому плечу, и Робин потерял сознание.

Для Эдрика ни одна жертва во имя Рочестеров не показалась бы чрезмерной! И Робин пришел в себя уже в лесу, когда ничем не мог помочь самоотверженному парню, только всегда оставаться ему благодарным. А я рассказал Робину, как похоронил отца, о смерти твоей матери. Когда наши рассказы иссякли, Робин поднялся со скамьи, на которой сидел, обнял меня и, посмотрев мне в глаза, сказал с невеселой усмешкой: «Видишь, Вилл, я был прав. Графский титул не стоит того, чтобы я потерял из-за него любимого брата. Вот я стою перед тобой – граф Хантингтон, и чем я отличаюсь от тебя?» У меня перехватило горло от его голоса: столько боли и горечи было в нем! Он отличался. Отличался от меня, несмотря на сказанные им слова.

У Робина душа истинного властителя: великодушного, справедливого, умеющего владеть собой и обуздывать чувства, в отличие от меня. Он доказал за эти дни, что достоин называться воином, что ему по силам титул графа, в то время как я оставил и его, и отца на произвол судьбы, сам того не желая. Я вынул из ножен Элбион и, преклонив колено, положил его к ногам Робина. Склонив голову, я сказал: «Ваша светлость, господин мой и брат! Я приношу вам присягу и клянусь до конца своих дней быть вашим преданным вассалом. Моя жизнь в вашем распоряжении до последнего вздоха, граф Хантингтон!» В его глазах сверкнули слезы. Он поднял меня и, поцеловав в лоб, ответил: «Я принимаю твою присягу, Вилл, и благодарю тебя за нее, брат». И мы, конечно, не обошлись без Эдрика, который стоял в дверях и наблюдал за нами. Кажется, в его глазах впервые мелькнуло нечто похожее на довольство мной, но он тут же напустился на меня, сказал, что у меня нет совести. Брат ранен, устал, падает с ног, а я не даю ему отдохнуть, когда у нас столько дней впереди!

И Робин стал жить в Локсли. Его присутствие незаметно влияло на всех, особенно на молодежь. Он и за плугом шел так, словно был увенчан незримым графским венцом. Всем постепенно передались его достоинство, гордость, внутренняя свобода. Никто и никогда не выдал его ни вздохом, ни взглядом. Все втайне гордились, что граф Хантингтон живет среди нас, не чураясь простых людей. Мы с ним собирались попытаться вернуть владения Рочестеров из-под опеки шерифа после смерти короля Генриха. Но слепой случай занес в Локсли Гая Гисборна, и нашей спокойной жизни пришел конец.

– Что было нужно Гаю от Робина? – спросила Марианна.

– Робин и был нужен! – недобро усмехнувшись, ответил Вилл. – Ты же сама сказала это Гисборну в Ноттингеме, только другими словами. Но угадала правильно, за что он и ударил тебя. Его пленяла душа Робина, как потом пленила твоя душа. И, как твоей, он хотел владеть душой Робина безраздельно, подчинив ее себе, – иначе он не умеет. А Робин всегда остается сам себе господином и не признает ничьей власти над собой. Сам выбирает себе друзей, сам устанавливает правила для себя. А тут еще Гай очаровался легендами о Посвященных Воинах, узнал, что Робин возглавляет после смерти отца Воинов Средних земель. Ему отчаянно захотелось пройти обряд посвящения и обрести силы, которые даруются Посвященному Воину. Как ты думаешь, чем могло закончиться противостояние Робина и Гисборна?

– Я знаю, чем оно закончилось, Робин рассказывал мне, – вздохнула Марианна и поинтересовалась: – Ты по-прежнему не слишком ладишь с Эдриком?

– Эдрик! – и Вилл насмешливо фыркнул. – Только он оттаял ко мне, как разразилась гроза по поводу моей женитьбы на Элизабет. Он много чего мне сказал, пытаясь отговорить. Но Робин дал разрешение на брак, и тогда уже все громы и молнии обрушились на его голову. Эдрик твердил, что всегда опасался моего дурного влияния на Робина. Что я бастард и от меня нечего ждать ни понимания долга перед родом, ни соблюдения правил чести. Робин слушал его упреки, а потом, стоило Эдрику на миг замолчать, чтобы перевести дыхание, негромко сказал – так, что даже у меня похолодела кровь от его голоса: «Эдрик, если ты еще хотя бы раз назовешь Вилла бастардом или попытаешься указать мне, что для графа прилично, а что нет, можешь больше не появляться мне на глаза».

Для Эдрика это была жестокая угроза! Он до последнего вздоха был предан нашему отцу, обожал Робина и после смерти графа Альрика перенес на него всю заботу, любовь и преданность. И получилось так, что они крепко поссорились из-за меня. За что же ему любить меня, Мэриан? С Робином он помирился и обожает его, как прежде, но меня он терпит только ради Робина. Хотя Дэнис неожиданно пришелся ему по душе.

– Скажи, почему все-таки ты сам для себя наотрез отказался от возможных прав на титул отца? – спросила Марианна, внимательно глядя на Вилла, который долго думал, прежде чем ответить.

– Во-первых, я никогда его и не желал. С ним сопряжено столько обязанностей, которые я не хотел бы на себя брать! Только если бы не осталось иного выхода. Из нас двоих Робин рожден принимать решения не за себя одного, но и за других людей, и нести за эти решения ответственность. Поверь, это тяжелая ноша! Сколько я наблюдаю за Робином, столько же убеждаюсь в этой тяжести. Ну а во-вторых, с моей стороны подобные претензии были бы черной неблагодарностью по отношению к отцу и к Робину. Знала бы ты, как он меня защищал, когда кто-нибудь хотя бы взглядом намекал на мое незаконное рождение! Ставил на место одним движением брови, к особенно упорным не стеснялся применить и силу. Тот же Гай в свое время получил от него немало тумаков! И это притом что за самим Робином Гай готов был ходить по пятам, если бы Робин ему это позволил.

Вилл рассмеялся, вспомнив потасовки детских и юношеских лет, а Марианна поняла причину истовой заботы Робина о Вилле и данного Робином самому себе слова не иметь незаконнорожденных детей.

– Граф Альрик любил твою мать? – тихо спросила Марианна, глядя на Вилла, лицо которого после ее вопроса приняло задумчивое и грустное выражение. – Но из-за титула и в силу помолвки был вынужден жениться на более знатной девушке?

Вилл отрицательно покачал головой:

– Нет, отец не любил ее. Любила она. Он был добр к ней и благодарен за любовь, но не более того. Он не питал настоящей любви и к супруге – леди Луизе. Но Робина, Клэр и меня отец любил всем сердцем. Так что его детям повезло больше, чем женщинам, которые нас родили.

– Что же, сердце графа Альрика совсем не знало любви? – удивилась Марианна. – Неужели он действительно считал, что воин должен оберегать свое сердце от женских чар?

– Он любил! – глубоко вздохнув, с печалью ответил Вилл. – Любил горячо и беззаветно. И с такой же жаркой беззаветностью был ответно любим. Но свою избранницу отец повстречал слишком поздно, когда оба уже были связаны брачными обетами. Они оказались разлученными изначально.

Вилл повернулся к Марианне, внимательно посмотрел на нее и странно улыбнулся:

– Скажи, ты когда-нибудь сопоставляла даты гибели графа Альрика и смерти своей матери? Тебя не удивило, что она умерла всего лишь через неделю после его смерти?