****

Покинув Маласэт, Робин, Джон и Марианна в долгом молчании ехали по тенистой дороге. Кони шли ровным неспешным шагом, солнечный день сменялся подступающими сумерками.

– Все же ты напрасно так сурово обошелся с ним! – наконец сказал Джон. – Он искренно любит тебя, так был рад увидеть тебя сегодня!

Робин прищурившись смотрел на дорогу, поперек которой пролегли длинные тени.

– Я устал, – тихо сказал он в ответ. – Эдрик упорно не желает признать за мной право самому определять собственные поступки. Ему все кажется, что мне все еще пятнадцать или шестнадцать лет. Его высокомерие к моим друзьям просто нестерпимо! Он только тебя и признает. Остальные для него – чернь, которой сама судьба предписала служить имени Рочестеров.

– Но ведь мирится же он с тем, что ты сам – вольный стрелок и стоишь во главе Шервуда! – возразила Марианна.

– Как раз это обстоятельство его не смущает! – невесело рассмеялся Робин. – Он просто иначе понимает причины, по которым я оказался в Шервуде, да еще и возглавил его. В этом Эдрик не видит никакого урона для моей чести. Ведь, возглавляя шервудских стрелков, я причиняю вред сэру Рейнолду, который приложил руку к гибели моего отца. А поскольку я делаю это открыто и с оружием в руках, значит, я мщу за отца, соблюдая все каноны рыцарской чести. Если бы я сказал ему, что отец дорог мне прежде всего потому, что он дал мне жизнь, воспитал меня и горячо любил, но забыл бы упомянуть о его графском титуле, возмущение Эдрика не знало бы предела.

Робин снова замолчал. Сумерки сгустились, в воздухе повеяло ощутимой прохладой. Над дорогой поплыли длинные клочья тумана. Очень скоро кони оказались по шею окутанными туманом, густым как молоко. Прошло еще совсем немного времени – и туман поднялся выше голов всадников.

– Ничего не вижу! – раздраженно воскликнул Робин, тщетно вглядываясь в белую пелену.

– Эх, надо было сразу ехать хотя бы рысью! – с досадой отозвался Джон, который уже и спутников видел сквозь туман в форме расплывающихся силуэтов. – До Шервуда не должно быть далеко! Если отпустить поводья, то кони сами найдут дорогу домой.

Всадники так и сделали, но затея Джона не увенчалась успехом. Когда они, плутая в тумане, потеряли счет времени, Робин натянул поводья и остановил уставшего Воина. Он был вынужден признать, что они окончательно заблудились. Ни он, ни Джон, ни Марианна не могли даже предположить, где они сейчас находятся.

– Придется ждать, пока туман рассеется, – сказал Робин. – Лошади уже спотыкаются, а я не вижу даже собственных рук! Оставайтесь на месте, а я попробую хоть немного оглядеться.

Он спешился, бросил поводья Джону и исчез в тумане.

– Кажется, мы все-таки в лесу, а не на открытом месте, – уже веселее сказал Робин, вынырнув из молочной мглы. – Вокруг деревья и заросли кустарников. Рядом ручей, так что сможем напоить лошадей.

Он подал руку Марианне и снял ее с седла. Джон тоже спешился. Ослабив подпруги и освободив коней от удил, они довели лошадей до ручья, подождали, пока те напьются, и привязали поводья к деревьям. Робин расстелил на земле плащ и опустился на него, прислонившись спиной к дереву. Марианна села рядом с ним, и он обнял ее, укрыв ее краем плаща. Робин и Джон бросили жребий, кому из них первому нести дежурство и охранять спящих, и Джон, довольно пофыркав, завернулся в плащ и через минуту спал глубоким сном. Робин положил ладонь на рукоять меча, другой рукой удерживая возле себя Марианну, которая склонила голову ему на плечо.

– Объясни мне, – спросила Марианна, – в чем тебя и Вилла упрекал Эдрик, когда говорил, что ты обязан был кого-то убить, но не убил, а Вилл попустительствовал тебе в этом?

Робин глубоко вздохнул и поцеловал Марианну в висок.

– Обязательно объясню, милая. Но если можно, то не сейчас, отложим разговор до возвращения домой.

– Значит, разговор серьезный? – и Марианна попыталась увидеть глаза Робина, но в ночной темноте, замешанной на густом тумане, это было невозможно.

– Да, – кратко ответил Робин.

Марианна обвила руками его стан и, когда он обхватил свободной рукой ее плечи, поцеловала ладонь Робина, безмолвно попросив его не тревожиться ни об упреках Эдрика, ни о предстоящем разговоре. Тревоги и так хватит с избытком, пока они не смогут понять, куда завел их коварный туман. Марианна долго молчала, и Робин решил, что она уснула, но услышал ее тихий вздох:

– Я сейчас вспомнила, как Дэнис однажды сказал, что даже если ты вернешь владения и получишь помилование, то пройдет какое-то время, и мы все равно вернемся в Шервуд. Странные мысли для мальчика его лет, правда?

– Дэнис очень неглуп! Я сам поражаюсь его уму, наблюдательности и сообразительности, – отозвался Робин.

– Ты хочешь сказать, что согласен с ним? – удивленно спросила Марианна.

Помолчав и обдумывая то, что собирался сказать, Робин ответил:

– Видишь ли, милая, Шервуд – это не просто лес и не только лес. Это край, в котором живет древняя душа Шервуда. Не знаю, может быть, тебе и самой доводилось почувствовать его душу. Шервуд принял меня, наделил силой и властью, потребовав взамен защищать его от чужих посягательств. Мы поладили с ним. И я не уверен, что он так легко отпустит меня. А если отпустит, то не призовет обратно, однажды решив, что я нужен ему. То же самое относится и к тебе. Он признал тебя, увенчал своей короной, оберегает тебя. Шервуд полюбил тебя и ждет взаимной любви. Я знаю, что ты тоже полюбила Шервуд. Но как он отнесется к тому, если вдруг его королева захочет оставить свой трон?

Марианне стало не по себе от слов Робина. Она, как и сказал Робин, не однажды ощущала дыхание Шервуда как живого существа. Оно было добрым и любящим, но Робин прав: за любовь платят любовью и преданностью.

Она почувствовала, как его рука сильнее сдавила ее, и Робин вдруг признался:

– Не буду лгать тебе, Мэри, я никогда не оставлял надежду вернуть себе прежнее положение. А теперь я желаю этого всей душой ради тебя, мое сердце.

– Почему ради меня? – насторожилась Марианна.

– После того что случилось в конце января, я все чаще думаю о том, что отец Тук в свое время был не так уж не прав, когда призывал меня смириться и оставить тебя в покое, – помедлив, ответил он.

– Какое счастье, что эти мысли посетили тебя только сейчас, а не год назад! —воскликнула Марианна, крепко сжав его запястье.

Робин тихо рассмеялся, нашел ее губы и поцеловал Марианну.

– Ты слишком хороша, мое сердце, для жизни вне закона, – убежденно сказал он, когда поцелуй оборвался. – Я хочу вернуть все, что исконно принадлежало Рочестерам, ради того чтобы никогда больше не подвергать тебя опасности и лишениям.

Она подняла голову, но все равно не смогла различить в темноте выражение его глаз. Но, наверное, они были печальными, потому что печальным стал голос Робина.

– Я бы одевал тебя в шелка, бархат, дорогие меха, осыпал драгоценными украшениями. Твои покои в Веардруне были бы верхом изящества и уюта. Ратники с белым единорогом на гербе оберегали бы тебя, как не берегут и королеву! – говорил он, устремившись взглядом в призрачные виденья, встававшие перед его взором. – Я баловал бы тебя и как жену, и как самого любимого ребенка! В одном Эдрик прав: жизнь в Шервуде не для тебя, не для Клэр, ни для кого из вас – наших милых и нежных подруг. Вы безропотно переносите все тяготы и невзгоды, которые выпадают на нашу долю. А мы ничем не можем отблагодарить вас, избавив от участи, которая и мужчине не всегда бывает по силам, не то что вашим хрупким плечам!

Марианна решительно встала на колени и обвила руками шею Робина. Вот теперь, когда его лицо было совсем рядом с ее лицом, она увидела его глаза – задумчивые и действительно печальные.

– Любимый, а ты спроси нас, согласились бы мы променять жизнь в Шервуде на спокойное и сытое существование, но при условии, что вас, кого мы любим, рядом не будет? Из всех женщин Шервуда здесь только я. Но я уверена, что не ошибусь, сказав тебе, что каждая из нас ответила бы решительным и непреклонным отказом. Помнишь, как год назад, когда мы с тобой еще не были вместе, я пыталась у тебя дознаться, кто ты на самом деле? Ты не стал отвечать, – говорила Марианна, погрузившись взглядом в черные в ночной темноте глаза Робина. – Ты хотел, чтобы я любила тебя – не Рочестера, не графа Хантингтона, а тебя. Твое сердце, твой ум, твою душу. И я полюбила тебя так, как ты и хотел. Разве я была сильно удивлена, когда ты наконец открыл мне всю правду о себе? Нет, и не потому, что догадывалась. А потому, что для меня эта правда уже не имела значения. Она и раньше не имела значения: я спрашивала из любопытства, но уже любя тебя всем сердцем. Я влюбилась в тебя в первую нашу встречу. Сколько раз я потом кружила верхом по лесу в надежде встретить тебя!

– Я знаю, – ответил Робин. – Однажды я видел тебя у реки на том самом месте, где мы с тобой встретились. Ты сидела на берегу, сцепив руки вокруг колен. Я был в нескольких шагах от тебя – нас разделяли только заросли ивняка.

– Почему же ты не подошел ко мне? Все еще сердился на меня? – с нежным упреком спросила Марианна.

– Нет, уже не сердился. Смотрел на тебя и думал о том, что если бы не разгром нашего рода, ты год как была бы моей женой. Я не мог подойти к тебе, Мэри. Мне нечего было сказать тебе. Я видел, что ты плачешь, и знал, что причина твоих слез – я. Мне хотелось только одного: сесть рядом, обнять тебя, осушить поцелуями твои слезы и сказать, что ты никогда не будешь плакать из-за меня. Если бы я так и поступил, чем бы закончился тот день?

– Тем, что мы на полгода раньше были бы вместе, – улыбнулась Марианна и, сжав ладонями скулы Робина, сказала: – Твои сомнения в тот день мне понятны. Но почему же ты печалишься сегодня, Робин, и жаждешь для меня покоя, когда сам знаешь прекрасно, что покой для меня возможен только рядом с тобой, только в твоих объятиях?!

Она прикоснулась губами к его губам. Оставив рукоять меча, Робин обнял ее и с нежной силой прижал к груди, лаская губами ее губы, вдыхая медовую свежесть ее рта.