— Вы что-то хотели? — спросила она его.

— Да, горничную, — двусмысленно намекнул он.

— А вы, из какого номера?

— Из третьего.

— Она как раз сейчас убирает у вас.

Подойдя к своему номеру, он обнаружил перед открытой дверью тележку с постельными принадлежностями и сразу понял, что за его дверью, таки да, скрывалась горничная. Интересно, какая, подумал он.

Горничная была молодая, но не очень симпатичная. Всю красоту её нескольку портил нос, который заметно доминировал на её лице.  Она сидела на его кровати, над которой во всю стену красовался желтый, чуть почерневший по бокам знаменитый банан Уорхола. Не хватало только оригинальной надписи рядом: «Медленно снимай кожуру и смотри», после чего, по идее, обнажалась бы розовая плоть банана, но видимо, хозяева отеля усмотрели в этом призыв к стриптизу для постояльцев и убрали надпись.

Держа перед собой зеркальце, горничная красила себе губы ярко-красной увлажняющей помадой.

— Ой, извините, – смущённо пролепетала она, слегка опешив от его внезапного вторжения и поспешно пряча зеркальце с помадой в кармашек своего ажурного передника. — Я уже убрала у вас, сейчас ухожу.

 Она встала и так метнула глазками, что можно было завестись с пол-оборота.

— Нет, что вы, можете не уходить.

Юлий знал, конечно, что его внешность производила на некоторых девиц определённое воздействие, и сразу понял, что ему здесь может кое-что обломиться: он почти всегда безошибочно угадывал это по одному лишь взгляду.

— Не думал, что такие красотки… такие красотки работают здесь горничными.

Красоткой её можно было назвать, лишь грубо ей польстив, но лесть - это единственное, чего никогда не бывает много. И как ни груба твоя лесть, как ни фальшива, любая жертва скушает её за милую душу.

— Шутите, наверно? — зарделась она, поправляя рукой волосы.

— Нисколько.

И тут обозреватель Юлий обратил внимание на её пальчики. Это были те самые «дамские пальчики», от которых он со своей художественной натурой и тягой к прекрасному всегда сходил с ума: удлинённые, округлые, с нежной, едва не прозрачной кожей. Те самые идеально оформленные породистые женские ручки с узкой ладонью, с хищно выпуклыми заострёнными ноготками и завершённые безупречным маникюром. Дамские пальчики, которым так и хочется доверить самое ценное, что у тебя есть.

— Таким девушкам, как вы, — продолжил он, — не номера убирать, а самим снимать номера где-нибудь за границей.

— Скажете ещё, — разошлись её губы в улыбке: она на миг представила это себе. Вот что ещё привлекало в ней – её губы! Припухлые и растянутые, губы представительствовали на её лице. Слегка приоткрытые, подчёркнуто блудливые, они всем своим видом выражали бесстыдство.

— Разве эти ручки созданы для такой работы?

— Все вы так сначала говорите, — потупилась она.

— А потом? — подошёл он к ней совсем близко.

— А потом начинаете приставать, — раскрыла она перед ним все карты, — вы же лав-туристы? — усмехнулась она.

— И что?

— Да у вас только одно на уме.

— А разве это не у всех на уме? Разве это не может быть на уме у такой девушки, как вы?

— Нет. Я совсем не по этим делам.

А при таком раскладе, самое верное, сейчас, – озадачить её,🤔подумал Юлий.

— То есть вы считаете, что в отношениях между полами не должно быть никакого примитивизма, а должна быть некоторая возвышенность и отстранённость или, проще говоря, вульгарные понятия должны непременно замещаться менее понятным научным языком или попросту облечены в поэтическую форму?

Протараторив без всякого выражения эту дежурную фразу, и тем самым «перегрузив» горничную, Юлий, не давая ей опомниться, пока та пыталась вникнуть в суть сказанного, осторожно подвёл её к восприятию другой своей мысли, которая теперь могла восприниматься ею как приказ.

— Ты знаешь, — прошептал он, перейдя ко всему ещё и на «ты», — твои влажные губы просто созданы для поцелуя.

Это было странно видеть: но её губки разомкнулись ещё шире в каком-то хищном оскале, и она как бы невзначай провела по ним языком.

— Это, наверно, они от помады такие? — добавил он.

— Ну почему же от помады?

Юлий неожиданно привлёк её к себе, благо она была одного с ним роста, и сорвал с её губ лёгкий поцелуй.

— У, какая прелесть, — завёл он глаза от восторга, — какая прелесть, — и, не встречая особого сопротивления, вновь жадно приник к её губам, и долго не отрывал своего поцелуя, вращая языком, словно желая показать ей, что хочет выпить её до дна, до последней капли. При этом он нежно гладил кончиками пальцев её шею и даже под конец слегка приподнял горничную, чтобы у неё в прямом смысле слова земля ушла из-под ног.

— Это называется, знаешь, как? — выдохнул он, — поцелуй души.

— Скорей всего, от души, — покусала она свои губы, — всю помаду слизал.

— А есть ещё поцелуй бабочки, — присел он рядом с ней на кровать.

— Это как? — заведённая им, она провоцировала его уже сама.

— Это когда целуют лишь взмахами ресниц. Никогда не пробовала?

— Нет.

— Тебя как зовут?

— Сусанна, — ответила она. — Или Жужа.

— Венгерка, что ли?

— Да. А ты знаешь, на кого похож? На этого, ну, который…Тьфу, забыла. Такой же соблазнительный.

— Почему такой же? Я куда более соблазнительный, чем тот противный тип, которого ты забыла. А твои пальчики, ну, просто чудо, — взял он её руку и особым образом поцеловал чуть ли не каждый её пальчик, задержавшись на мизинчике, — они просто созданы для того, чтобы играть на флейте. Жужа, — прошептал он, — а ты не желаешь на минутку дверь закрыть на ключ?

— Нет, что вы, нам с постояльцами закрываться нельзя!

Юлий решил продолжать и при открытой двери, которая с кровати совершенно не была видна.

— А есть ещё поцелуй кошечки, — стал он вылизывать её большой пальчик своим шершавым языком. — По-другому это называется кейра.

— Как красиво.

— Или ламбитус.

— Скажи проще, — улыбнулась она понимающим взглядом.

— А проще говоря… — не договорил он и незаметно полез к ней пальчиками под юбку.

— Нет, только не это, — мигом убрала она его руку, — остынь. Какой быстрый!

— Да, я такой.

— Не всё сразу. Чуть что, сразу за манюрку!

— Ничего не понял. Целоваться, значит, можно, а за манюрку нельзя?

— Вот походишь со мной недельку, тогда, может, я и позволю.

— Я уеду через недельку.

— Твои проблемы. К тому же у меня жених есть. Он сейчас в АТО, и я обещала ему, что сохраню себя в целости и сохранности.

— Хорошо хоть, он целоваться тебе не запретил, Жужа.

— Ладно, всё, я пошла, — вышла горничная за дверь.

Юлий в отчаянии завёл глаза и вознёс руки кверху:

— Да что же это за город такой! Всем им любовь тут подавай!



ВОТ ТЕБЕ И РАЗ!

Серж засунул пластиковую карточку в щель электронного замка и вошёл в номер под бравурную музыку и сладостное пение Аббы. Наскоро приняв душ, он тщательно побрился, затем старательно причесал себя и надушился, о, этот непревзойдённый запах «one man show», после чего обулся в неизменные кеды и решительно  переоделся, сменив чёрную  футболку на такую же чёрную, но с миленьким рисунком, изображавшим два волосатых черепа – женский и мужской.

На шесть часов вечера у него было назначено свидание с Оксаной.

Дорога от гостиницы до сквера под каштанами занимала минут пятнадцать. Это, если идти вдоль набережной по Липовой аллее быстрым шагом. Если же не торопиться, то вполне можно уложиться и за двадцать минут. Ровно столько и было на часах Сержа, когда он вышел из отеля: без двадцати шесть. Значит, в запасе у него оставалось пять минут.

Прогуливаться под цветущими липами он не собирался. Во-первых, чтобы лишний раз не расстраиваться, глядя на влюблённые парочки, а во-вторых, чтобы поближе ознакомиться с окружающей местностью. Поэтому Серж решил не повторять маршрут и пойти совсем другим путём: по параллельной, как ему казалось, улице Митной.

Чёрт же дёрнул его пойти по ней!

Как оказалось, она уводила в сторону. Об этом Серж узнал у прохожего на площади Дружбы народов. Боясь опоздать, на всякий случай, он прибавил шагу, свернув на улицу Боженко. Очередной прохожий на следующем перекрёстке объяснил, что и эта улица ведёт не туда, и предложил «мимо вон того графа Дракулы свернуть на набережную».

«Граф Дракула» оказался Кобзарём, обнимавшим самого себя на постаменте, на котором с трудом читались его золотые в наше время слова: «Обнимитесь же, братья мои…»

Глянув на часы, Серж понял, что сделал громадный крюк: до шести осталось всего пять минут. Ноги сами понесли его вперёд, и, миновав Народную площадь, он выбежал на набережную.

Не обращая внимания на влюблённых парочки, Серж помчался под липами, и в конце аллеи развил такую скорость, что, взмахни руками, он бы полетел, – если бы был влюблён. Но влюблён он пока ещё не был и поэтому не взлетел, а так как сразу остановить себя не смог, то чуть не наскочил на старушку, которая выскочила ему навстречу, пытаясь поймать рыжего кота.

Обругав себя, «и куда ты так летишь, никуда она не денется», далее Серж пошёл обычным шагом. Благо до площади оставалось всего двадцать метров, а на часах было ровно шесть часов.

Поднявшись по каменной лестнице под перезвон курантов, он заметил Оксану ещё издали. И, как оказывается, в самый последний момент. Она была в голубом платье и уже уходила с площади, ступив на мост Влюблённых. Ещё секунда, и он бы не заметил её! Она уже сливалась с толпой.

— Оксана! — крикнул он.

Она оглянулась и, поджидая его, остановилась возле перил. Но смотрела при этом почему-то в сторону.